The Vampire Diaries.

Маргарет по фамилии Гилберт, а Гилберт — все равно, что инстинкт бежать сломя голову, покуда силы не иссякнут, в течение нескольких столетий вбивавшийся, словно татуировка, под корку мозга всех сверхъестественных существ, живущих на земле. Маргарет — отпрыск следопытов, охотников, убийц чудовищ. По-другому и быть не может. Ей бы добить непонятно в чем зиждущуюся душу бойца, перекрыть кислород ладонью, вогнать проржавевшую арматуру меж ребер или оторвать голову, обрамленную светлыми, как спелая пшеница, волосами, только Лорел медлит. Сама не понимает, почему. Путается длинными пальцами в мокрых от дождя кудрях, проводит кривую дорожку от остывающего виска к холодным окровавленным губам. Маргарет, распластанная на темно-сером асфальте, как звезда, в тусклом свете единственного фонаря в подворотне напоминает ей падшего ангела, а еще Сару Джеймс. Воспоминания давно забытых дней болезненно прошивают Сент-Джон, тысячью игл колют у основания затылка. Вампирша думала, что избавилась от них, похоронила на безмолвном погосте в одной могиле с любимой полвека назад, но ошиблась. Она снова слышит скрип поворачивающегося ключа в замке камеры, снова чувствует вспорхнувшую с ветки надежду на освобождение, снова видит мягкую улыбку на лице ассистентки доктора Зло, которая в следующие пять секунд превращает в чудовищную гримасу ужаса и отчаяния. Профессор медицинских наук Максфилд с крошевом льда на дне черных зрачков вгоняет ампутационный нож по самую рукоять между четвертым и пятым позвонками бедняжки, осмелившейся пойти против него. — Неужели ты думала, что сможешь выбраться отсюда? — рвет перепонки бесстрастный низкий голос. — Если только мертвой. Тогда Лорел впервые умерла, хотя умирала она, как минимум, дважды: от чумы в 1903 году и, когда Лилиан Сальваторе обратила ее в вампира. Вот только тогда все было по-настоящему. Пережить подобное снова — врагу не пожелаешь. *** Лорел бережно поднимает еле дышащее хрупкое тело девушки, которая по чьей-то злой шутке свыше или согласно плетению нитей судьбы так похожа на ее первую [да и единственную] любовь. Приносит в дом, заставляет испить своей крови, несмотря на протесты [слабые, конечно, ибо на последнем издыхании], а потом в течение нескольких дней выхаживает горе-охотницу. Инстинкты уже не кричат, они включают красный свет под веками и бьют в колокола — пора завязывать с благотворительностью, стереть девице память, пока та без защиты вербены находится, или вовсе прикончить, за что другие вампиры возведут ее в ранг спасителя. Но Сент-Джон не может. Маргарет тоже не может вогнать выструганную у основания ножку стула в грудь вампирши, пока она спит или крутится у разделочного стола, готовя салат из свежих овощей. Между девушками возникла крепкая связь, необъяснимое притяжение на грани абсурда. Маргарет — Гилберт, а Лорел — вампир. Маргарет знает, что должна убить ее, а Лорел знает о самодельном коле и позволяет охотнице носить его под левой штаниной синих джинс. Это называется доверие. Первый шаг к эфемерным, сказочным чувствам. Чувствам, которым нельзя существовать. Не между ними. *** Две недели реабилитации — как с куста. Пора бы и честь знать. Однако Маргарет не находит в себе сил противостоять магнетизму своей спасительницы. Или попросту не желает? Поди разберись с тем хаосом, что творится у нее внутри, когда Лорел рядом, как сейчас. Она нежнее нежного перебирает темные прядки длинными пальцами, вдыхает едва уловимый аромат ванили, исходящий от них, и молится всем богам, выпрашивая отсрочку: «Еще чуть-чуть, пожалуйста, еще одно мгновение». Сент-Джон сдается без боя, понимая, что сопротивляться этому надо было тогда, в темной подворотне, когда она случайно нашла умирающую истребительницу вампиров. А сейчас — касаться ладонью щеки блондинки, скользить рукою под длинной футболкой, вжимать относительно хрупкое тело в стену и сходить с ума от счастья. Некогда четкие грани размываются. Гилберт — больше не значит охотник. Вампир — больше не значит смерть.