Черноморка

Тишина. Наверное, я именно этого ждала весь учебный день. Никаких шептаний в мой адрес, никаких помех слева. Я буквально кайфовала от нее, выполняя тест историка. Гробовая тишина, что я аж слышу свое дыхание. Не хочу думать о Егоре весь сегодняшний день, мне хватило его тесного присутствия эти шесть часов, нужно отдохнуть и сосредоточиться на истории. Впрочем, и Михаил Васильевич не стремился прерывать тишину, она его тоже удовлетворяет. Наверное, за шесть уроков у него такая же круглая голова из-за классов.       — Чай будешь? — спрашивает историк. Я резко поднимаю на него глаза, потому что полчаса точно мы сидели молча.       — А у вас есть с чем? — говорю я, немного улыбаясь. Делать вкусный чай — вот суперспособность Михаила Васильевича. Такого вкусного напитка не было не у кого.       — Есть, — ухмыляется он, встает из-за стола и открывает дверцу шкафа. — Ванильный сироп закончился, но у меня есть черничный, будешь?       — Буду, — киваю я, радостно улыбаясь. Сейчас меня напоят самым вкусным чаем в мире!       — Держи, — историк ставит перед мной кружку, я грею руки о нее. Начало декабря выдалось очень холодным, но, к сожалению, бесснежным. Никого намека на снег не было, лишь холодный, леденящий ветер, пасмурное небо и голые деревья. Такому пейзажу не слишком радуешься, но и предвкушение праздника и предновогодней атмосферы накатывает с головой. — Давай сделаем перерыв? — предлагает Михаил Васильевич. Действительно, перерыв сейчас как раз самое то. Как бы я не пыталась сконцентрироваться на истории, у меня мало, что получилось.       — Давайте, — односложно отвечаю я, смотря на учителя перед собой. Я уже очень многие детали сумела подчеркнуть у себя в голове. У него очень изящные длинные пальцы, такие обычно бывают у музыкантов, и меня это очаровывало. У него есть татуировка на спине, которую мало кто заметил, а я нашла. Он очень часто ухмыляется, но глаза явно выдают его с головой. Они пропитаны грустью, и никакая улыбка не сможет спрятать это. Когда он доволен и правда счастлив, его темные глаза горят, сверкают, излучают свет. Никогда не замечала это у кого-то еще, а у него заметила. Михаил Васильевич хоть и выглядит человеком легкомысленным, или, как выразилась моя мама после недавнего собрания «невнушающего доверия в своей профессиональности», на деле оказался совершенно другим. Он всегда ответственен и очень внимателен к деталям. Первое мнение о человеке не всегда может нас обрадовать, но стоило мне всего-навсего провести с учителем чуть больше положенного в расписании часов, как мне открылся совершенно другой с виду человек. Не такой холодный на уроках, как кажется на первый взгляд. Не такой серьезный, как замечают ученики. Не такой, как все, и, кажется, это заметила только я.       — У тебя были вопросы, не касающиеся истории, — напоминает Михаил Васильевич, снимая очки и потирая переносицу. — Может поделишься? Я делаю глоток из кружки, внимательно смотря на мужчину перед собой. Его красоту я больше не оспаривала ни с кем, ни с Ариной, ни с Мариной, потому что и сама перестала в этом сомневаться. Смущаясь, я смотрю на кружку. Он закатывает рукава рубашки.       — А вы сможете ответить? — спрашиваю я, не отрывая взгляда от кружки. Не знаю, по-моему эта кружка была намного красивее, удобнее и практичнее в использовании, чем почти такая же дома. Черная кружка, с разводами, с аккуратным узором на ручке.       — Попытаюсь, но если ты оторвешь взгляд от кружки, — улыбаясь говорит историк, нагибаясь вперед.       — Она очень красивая, — я все еще боюсь посмотреть в глаза учителю, как бы смело не рассматривала его несколько минут назад.       — Она черная, — ухмыляется историк, откидываясь на спинку стула.       — Но ручка в узорах, — ставлю кружку на стол и поднимаю взгляд на Михаила Васильевича, демонстративно показывая ручку.       — Никогда не знал этого, — с наигранным удивлением говорит историк, — Когда у меня дома набор этих кружек, — он улыбается и вовсе не злобно, как бывало иногда.       — У вас сегодня хорошее настроение? — спрашиваю, откидываясь на спинку стула и складывая руки в замок на груди.       — Ты еще не заметила? — спрашивает Михаил Васильевич, наклонив голову набок. — Так, что по вопросам? Я молчу, смотря на историка, и не решаюсь задать ни одного вопроса. Их, конечно, много, но я не решаюсь озвучить не одного. Моя смелость вмиг улетучилась, оставляя меня один на один с историком. Он смотрит на меня и ухмыляется. Еще бы. Сама недавно хотела задать вопрос, а теперь сижу и ничего не могу сказать.       — Вы восстановите Арину в должности? — на одном дыхании произношу я, испуганно смотря на учителя перед собой, словно он большой и страшный волк, а я его добыча.       — Не смотри на меня таким запуганным взглядом, — сразу просит историк, недоумевая от моей реакции. Да, Михаил Васильевич, я и сама иногда в шоке от самой себя, особенно после встречи с вами. — Я собираюсь этим заняться, потому что найти достойной замены на ее должность не могу. Это правда. Наш класс всегда тянула, тянет и будет тянуть именно она. Активистка, тем более и учится тоже неплохо — идеальная для старосты.       — Как я вижу, мои советы помогли? — спрашивает Михаил Васильевич, отпивая немного из своей кружки и кивая на пустое место рядом со мной — как напоминание о Егоре. Да, конечно, как же обойтись без этой темы?       — Да уж, помогли, — с небольшой досадой в голосе произношу я. Помочь то помогли, но нужно ли это было мне? Именно сейчас я прекрасно поняла, что нужен мне был не Егор, а… Нет, я не буду утверждать, что историк — именно то. Но и отвергать? Все настолько сложно и запутанно, что я не понимаю и для этого надо хорошенько подумать.       — И что же не так? — Михаил Васильевич ухмыляется, но я прекрасно вижу, как в его глазах пляшут чертята, понятные только ему.       — Не надо на меня так смотреть! — предупреждаю я, улыбаясь уголками губ. Историк демонстративно отводит взгляд, едва сдерживая смех. — И не надо мне тут, не надо смеяться надо мной! — я угрожающе трясу в воздухе пальцем, но потом тоже прыскаю со смеху. И мы заливаемся смехом, который скоро охватывает все помещение.       — А если серьезно? — Михаил Васильевич проглатывает смешки, словно их и не было, и снова становится серьезным и внимательным. Он заметил мое замешательство и снова охватившую грусть, потому что резко вставляет фразу. — Для кого я так старался, а, Черноморка? Если бы я сама знала ответ на этот вопрос, то с удовольствием огласила. Одно я знаю точно, что явно не для Егора. Вернее, для него, но я не хочу этого, только поняла все слишком поздно. Теперь я и сама не понимаю себя, чего я хочу, чего нет. Груз ответственности обратно ложится мне на плечи, давая понять, что я без него не могу. Снова.       — Не знаю, — пожимая я плечами, отпивая из кружки.       — Неужели вовсе не знаешь? — удивляется историк, поднимая брови.       — Действительно, — тихо говорю я, ощущая, как стены кабинета начинают давить, забирая с собой всю мою свободу. Минуту назад мы смеялись, забывая обо всех трудностях, а сейчас ко мне снова вернулась эта привычная тяжесть. Нужно делать выбор, потому что… Мне кажется, что я понравилась Егору. Как бы я хотела этого год, полгода назад, но не сейчас.       — Ты не грусти, разберемся, — он тепло улыбается мне, кладя свою руку на мою. Они у него очень холодные, но я чувствую исходящее от них тепло. Я удивленно смотрю на мою руку под его, идеальное сочетание. — Вернее, я хотел сказать не мы разберемся, а ты и… Ну, ты понимаешь, — учитель резко убирает руку, запуская вторую руку в волосы. Что это, черт возьми, было? Я испуганно поднимаю взгляд на него, пытаясь найти в глазах хоть что-то, но он специально не смотрит на меня, а лишь надевает очки и принимается за работу. — Мы отдохнули, теперь можно и продолжить, — улыбаясь уголком губ, произносит он, секундно пересекаясь со мной взглядами. Только теперь я ничего не могу понять, он спрятался. Но учитель прав, и я киваю головой, возвращаясь к тесту. Через час мы уже закончили, но Михаил Васильевич не стал мне объяснять мои ошибки, как делал обычно, а лишь отправил домой, сказав, что объяснит их на следующем занятии. Я покинула кабинет, тихо бросив обычное «до свидания» через плечо. Михаил Васильевич кивнул, до сих пор пребывая в рассеянном состоянии. Его фраза привела в шок не только меня, но и его самого. С ним что-то творилось, и я не понимала, что именно. Когда я уже шла по улице, то подняла взгляд на окна кабинета, встречаясь с глазами историка, нервно покуривающего у окна. Он закрывает глаза, продолжая курить, а я разворачиваюсь и иду домой, где меня ждут ужин, уроки и мысли-мысли-мысли.