Катя неуправляема, она рвет и мечет, очень хочет насолить и тебе и твоему Михаилу. Будь начеку.
Паша
По спине пробегает холодок, приходит осознание, что кошмар в комнате устроила никто иная, как моя старшая сестра. Становится реально страшно, потому что она, видимо, была очень сильно раздасована открытием, а потому остывать она будет долго. Хотелось верить и надеяться, что Паша сможет как-то остановить Катю, утихомирить и угомонить, но это значило, что теперь мне нужно быть очень аккуратной с Мишей. Пока я убираю клочки разорванной фольги, устраняя последствия урагана «Катерина», мысли переполняют мою голову. Надо было продумать план действий, иначе я могла быть разоблачена через несколько дней. Мозг рисовал страшные картинки реакций моих родителей и их наказание. Только ослабив ту плетку, которую они с таким усердием затягивали все эти восемнадцать лет, я рисковала снова быть посаженной на цепь и лишиться того глотка воздуха, который был у меня с Мишей. Да, наши отношения заставили меня научиться делать непристойные вещи: врать, недоговаривать; но это было не так важно, когда рядом был он. Я не сомневалась в нем, это точно. Больше не доверяла я своим родным, нежели ему, постороннему человеку, как могло показаться. Мама с папой стали намного чаще пропадать на работе, разъезжать по командировкам. Они мне доверяли, а я крутила их доверием, что даже мне самой стало неприятно от осознания и принятия этой мысли. Родители были во мне уверены, а я так их подводила. С одной стороны я начала мучаться с совестью, которая твердила мне о моем недостойном поведении и мыслях об изменении курса жизни; а с другой стороны в разговор вступала душа, требующая удовольствия от будущей работы и выполнения своих мечт и желаний, а не оправдания лишь ожидания родителей. Телефон вырывает меня из затянувшегося монолога с самой собой. Комната давно была убрана, а я уже некоторое время стояла возле кровати, рассматривая клочки обертки. Стало интересно, куда Катя дела шоколадку. Тряхнув головой, я достаю из кармана смартфон и открываю новое сообщение от Миши.Ты жива?
Я быстро печатаю ответ, делая в голове пометку, что следует еще больше шифроваться с ним, а начать стоит именно с переименовки контакта.Все хорошо, я все еще живу. Катя решила навести «порядок» в моей комнате, чем вызвала недовольство со стороны мамы
Миша замолкает на некоторое время, но потом все же отправляет ответ.А я тебе говорил, что это была плохая идея! Ладно, ты там держись
Но по этому сообщению я понимала, что сейчас он точно будет винить себя, лишь делая вид, что виновата здесь я. Заниматься самобичеванием он любил однозначно.Только и ты сохраняй спокойствие :)
Постараюсь
Миша подтверждает мои мысли. Скомкав обертку в моих руках в большой комок и аккуратно положив его на тумбочку рядом, я падаю на кровать, снова погружаясь в мысли о переименовании контакта Миши, а также об очистке истории наших переписок. Сердце было готово сжаться, потому что каждое сообщение имело столько смысла и вызывало во мне такую приятную и милую бурю эмоций, что я просто не была готова расстаться с ними. Я перематываю в самое начало переписки, когда между нами еще не установилась никакая связь, кроме ученической, когда я только начинала осознавать все. Казалось, это было уже так давно, а прошло всего несколько месяцев. Тут было море приятных и милых переписок, как ночных, так и выходных, хоть практически все мы проводили вместе. Хотелось запомнить каждое его сообщение наизусть и никогда не забывать. Сообщений оказалось так много, что их чтение отняло у меня целый час, и то я оказалась прервана мамой, позвавшей меня помогать ей на кухне. Контакт я так и не переименовала.***
— Ты как? — я сажусь на подоконник рядом с Егором, который выглядел не лучшим образом: фингал под глазом приобрел ярко-синий с плавным переливом с фиолетовый оттенок, нижняя губа опухла и теперь имела ярко-красный цвет. — Мама сына узнала? — товарищ злобно усмехается, проводя тыльной стороной ладони по губам. — Ага, а потом чуть ли не на бронепоезде в школу собиралась ломануться, — отвечает он, вздыхая. — Тогда бы не поздоровилось всем. — Охотно верю, — соглашаюсь я, еще раз рассматривая друга. — У нас сейчас замена у историка, ты же помнишь? — спрашиваю я, замечая, что рюкзак стоит рядом с Кудрявским на подоконнике. — Точно, — хлопая себя по лбу, но тут же хмурясь из-за этого действия, произносит Егор, поднимаясь со своего места. — А я-то думаю, где твоя сумка, — он усмехается, и мы отправляемся в кабинет истории. Когда мы подходим к двери, из-за нее уже слышатся тревожные и такие недовольные нотки голоса историка. Он же не поговорил с классом вчера, видимо, решил устроить промывку мозгов с утра пораньше. Мы переглядываемся, надеясь, что сейчас историк не наорет на нас. — Михаил Васильевич, извините, можно? — постучав в дверь и просунув туда свою опухшую голову, просит Егор, прикрывая меня. Педагог бросает в его сторону быстрый недовольный взгляд и быстро кивает, продолжая нотацию. Мы быстро юркаем в классе. — Вы мне скажите, почему я должен рассказывать уже самостоятельным и совершеннолетним людям о вреде алкоголя? — Миша явно недоволен, он еще раз осматривает класс, а потом, вздохнув, садится за стол. — Если вы употребляете спиртные напитки, я не буду вас останавливать. Но разве нельзя подумать головой, где это делать? В лесу у школы — гениальная идея! — чуть тише и более спокойно, хотя и устало произносит историк. — Кто был организатором этой тусовки? — по классу пробегают тихие перешептывания, которые лишь еще больше нервируют и без того уже разгоряченного преподавателя. Он встает и ударяет по столу кулаком, так что я аж вздрагиваю, едва не вцепляясь в руку сидящего рядом Егора. — Тихо! — этот не такой громкий, сколько яростный голос историка заставляет всех спешно замолчать. Удивительное явление. — Я задал вопрос. Кто был инициатором? — Я, — в полнейшей тишине раздается спокойный голос Руслана, поднимающегося со своего места, опираясь о парту. Видимо, урон, нанесенный ему вчера, оказался не таким безобидным. Он смотрит на историка смело, словно не боясь его реакции и последствий. Миша рассматривает моего одноклассника с интересом, внимательно задерживаясь на его бесстыжих глазах. — Аршинский, — недовольно качая головой, начинает историк. — Вам есть что сказать? Может, гложет чувство вины? — опираясь о свой стол ладонями, спрашивает Михаил Васильевич, не отводя взгляда. Руслан отрицательно качает головой, отчего красный фонтан на его голове вторит его движениям. — Жаль, я был о вас лучшего мнения, — он разочарованно отводит от него взгляд, тем самым разрешая занять свое место рядом с Ариной. — Я не буду вас наказывать или читать какие-то лекции, как вам делали в средней или начальной школе, — тихо и оттого как-то зловеще и угрожающе произносит историк, пробегаясь взглядом по всем в классе, снова игнорируя нас с Егором. — Я просто предупрежу, что если еще хоть раз я услышу или увижу такое поведение, то в кабинете директора окажутся все и получат сполна, — с нажимом произносит Михаил Васильевич. — А теперь вон из кабинета! Считайте, что у вас окно. И чтобы в четверг все были с родителями на собрании, — говорит Миша, молча провожая взглядом выскакивающих из класса одиннадцатиклассников. — Юлия, задержитесь, — снова официально, видимо, все еще раздражен. Я киваю Егору, наблюдая за тем, как он закрывает за собой дверь. — Да, Михаил Васильевич, — произношу я, видя, что он даже не двинулся в сторону двери, чтобы закрыть ее. Миша закрывает глаза и тяжело вздыхает, прежде чем встретиться со мной взглядом. — Я хотел предупредить, что сегодня дополнительного не будет, — начинает он, наконец смотря мне в глаза. Этот разговор с классом его явно утомил, потому что взгляд был такой уставший и грустный, что мне захотелось прижаться к нему, чтобы защитить. Видимо, видя мое беспокойство, он тут же улыбается и более веселым тоном продолжает. — Все хорошо, просто я должен отъехать к родителям сегодня. Меня не будет в школе после четвертого урока, — я поджимаю губы, выдавливая из себя улыбку. — Может, тогда позанимаемся сейчас? У меня же все равно окно, — Миша отрицательно качает головой, а потом поясняет: — Отдохни, мы и так уже все твои пробелы практически закрыли, так что от одного занятия не убудет. Иногда нужно и отдыхать, — мягко произносит он, опуская голову. — Ладно, иди, тебя наверняка ждут. — Все точно хорошо? — Миша согласно кивает головой, а потом улыбается. — Тогда до завтра? — До завтра, — соглашается он, провожая меня взглядом.***
Аршинский и Кудрявский весь день обменивались тяжелыми и явно ненавистными взглядами. Первый до сих пор не мог успокоиться, а второй прекрасно помнил драку и ее последствия. Мы с Ариной смотрели друг на друга с виноватыми улыбками, понимая, что обижаться эти двое будут еще долго, а повода помириться не было. Вечером я, как обычно, сидела за учебником по юриспруденции, едва ли не засыпая при чтении этой бессмысленной для меня литературы. Какой из меня адвокат? Телефон рядом издает какой-то звук, отдаленно напоминающий мелодию входящего вызова, но я была настолько «увлечена» познанием, что мне было просто сложно протянуть руку, чтобы проверить. Но вот телефон снова начинает звонить, поэтому я беру трубку, замечая, что это Миша. — Алло, — отвечаю я, откидывая на спинку стула. Обычно мы переписывались, созванивались уж больно редко. — Юлечка, привет! — откликается Саша, весело смеясь. Я тоже не сдерживаю улыбку. В трубке слышится какой-то шум, но она его упорно игнорирует. — Чем занимаешься? — спрашивает Александра, а потом я слышу чей-то топот. — Да вот учебник читаю, — снова смотря на ненавистную книгу отвечаю я, слыша недовольный вздох. — Миша, заучил ты девочку! — видимо, обращаясь к Мише говорит Саша. Я слышу немного раздраженный, но веселый голос Миши: «Ты ведешь себя, как ребенок. Отдай мой телефон». На это замечание она отвечает лишь надменным хмыканьем. — У меня двое детей, естественно, я ребенок! — я сдерживаю смех, слыша их такую милую и забавную перепалку. Миша снова обращается к ней: «Не отвлекай человека», видимо он предпринимает попытки забрать устройство из рук Саши, но та ловко уворачивается, так что я снова слышу: «Не заставляй меня применять силу. По-хорошему прошу, отдай телефон!» — с нажимом говорит он, но я отчетливо слышу каждое слово. — Только попробуй! Не видишь? Я тут разговариваю, — но тут Саша немного жалобно скулит, а потом я слышу голос Миши, как если бы он разговаривал со мной. — Привет. Хватит учиться, я сказал, — недовольным тоном произносит он. — Я юриспруденцию изучаю, — после вздоха поясняю я, а потом слышу недовольное мычание и какие-то отдаленные слова Саши. — Что ты с ней сделал? — смеясь спрашиваю я, хоть и немного сочувствую ей. — Просто взял за руки и не даю подойти. Она хочет извиниться и сказать, что не хотела тебя беспокоить, — я снова смеюсь, а Миша продолжает. — Знания права не пригодятся тебе в педагогическом, так что закрывай эту дребедень, — просит он, чем вызывает у меня горькую усмешку. — Ну, все относительно… — Только не занудствуй тут, — прерывает меня. — И вообще, ложись спать пораньше, — просит Миша, произнося последние слова уже легко и нежно. Снова слышатся недовольные звуки, издаваемые Сашей. — Вы оба ведете себя, как дети, — он только хмыкает на мои слова. — Научно доказано, что психологически мальчики взрослеют позже девочек лет так на пять, так что… Ай, блин, мне тогда все равно уже за двадцать, — я смеюсь, не в силах удержать себя. — Смейся-смейся, а потом спать. — Есть, капитан! — прикладывая руку к голове, произношу я, стараясь снова соблюсти спокойствие. — Спокойной ночи. — Пока, — и короткие гудки оповещают меня о завершении разговора.***
— Потом мы обязательно заглянем к Клавдии Геннадьевне, расспросим о предстоящей поре экзаменов, — причитала моя мама, собираясь. Я опиралась о стену рядом с туалетным столиком в их с папой комнате. Она проводит руками по своим гладким и идеально зафиксированными гелем кудрям цвета горького шоколада и смотрит на меня своими блекло-серыми глазами. Я согласно киваю. — И во что ты вырядилась? — мама явно не оценила мой выбор: мягкий вельветовый, в бело-рыжую полосочку свитер и темные, слегка обтягивающие джинсы. — Не все же время мне ходить в форме, — я отвожу от нее взгляд, в надежде, что она закончила свою тираду про мой внешний вид. — Все придут не в школьной форме, уверяю, — но вот я слышу недовольный вздох, а значит сейчас на меня обрушится целый поток высказываний, касающихся моей одежды, тона разговора с матерью и «мне плевать на других; важно, как одета ты». — Хорошо, — в примиряющем жесте поднимаю руки вверх. Отодвинув рукав свитера, я снимаю с руки резинку. — Я соберу волосы, но переодеваться не стану. Я выхожу из ее комнаты под вздохи мамы и ее тихое недовольное бурчание про подростковые всплески и гормональный сбой. Сдерживаюсь, чтобы не закатить на это глаза, потому что все это начиналось казаться абсурдом. Я останавливаюсь у зеркала в прихожей и собираю распущенные и струящиеся легким водопадом шоколадные волосы в высокий хвост. Снова пора играть роль послушной и прекрасной девочки, радости и гордости своих родителей. Закрываю глаза в попытке успокоиться: все это начинает меня так раздражать, но я должна держать лицо. Ради своего будущего. Ради счастливого будущего. — Пора, Юля, — произносит мама, беззвучно оказавшись в прихожей. Я молча киваю, надевая куртку, зимние ботинки и шапку. Утвердительно кивнув на мой зимне-весенний набор, мама покидает квартиру, на ходу застегивая свое замшевое пальто цвета кофе с молоком. По школьным коридорам мы идем в полнейшей тишине — сегодня день родительских собраний только для одиннадцатиклассников и девятиклассников — для тех, кто сдает экзамены в этом году. Но покой нарушает мерное поцокивание высоких маминых каблуков, словно метроном отсчитывая время до чего-то страшного и непоправимого. Я отгоняю от себя эти ужасные мысли. Вот мы у двери в кабинет историка. Отпросившись у мамы на несколько минут, я подхожу к Егору, который стоял у противоположенной стены. — Снова привет, — улыбаюсь ему я, парень согласно кивает, но поджимает губы. — Что-то случилось? — спрашиваю я, замечая резкую перемену в его дневном и вечернем настроении. — Видишь вон ту особу, — он кивает на статную блондинку, которая стояла напротив нас и разговаривала с другими женщинами. Я быстро понимаю, что это его мама. — Так вот она твердо уверена, что я главный хулиган этого места и пошла вынюхивать это у других родителей, — мама Кудрявского бросает в нашу сторону беглый взгляд таких же, как у Егора, глубоких карих глаз. Друг улыбается ей, чтобы та поскорее отвернулась, и это срабатывает. — Сейчас будет кино. И кино будет, я вижу в дверях недовольную сестру. У меня появляется море вопросов о том, что она тут делает. Егор тоже выглядывает из-за меня, непонимающе смотря на Катерину. Девушка смерила нас тяжелым недовольным взглядом и буквально бегом дошла до мамы. Она начинает ей что-то быстро говорить, благо она не кричит, чтобы разговор слышали все вокруг. — Тихо, — произносит Егор, видимо, замечая, что я замерла. — Дыши, а то откачивать придется, — я шумно выдыхаю, закусывая губу. — Не бойся, все нормально. У нее нет никаких доказательств на тебя, — я вижу, как мама меняется в лице и хмурится. Я отворачиваюсь, чтобы она не поняла по моему лицу, что ее старшая дочь права. Егор становится доносчиком, не боясь смотреть в сторону моих родных. — Катя уходит, — тихо ликуя, отвечает он, а его глаза сверкают. — Можешь жить спокойно, она ничего не докажет, — я оборачиваюсь, все еще видя, с каким недовольством и скрытым гневом мама провожает старшую дочь. Дверь в кабинет истории открывается. Из-за нее показывается Михаил Васильевич, который с самого утра выглядел, как настоящий джентльмен — черный костюм, белая рубашка, идеально вычищенные туфли и зачесанные назад волосы. Он спокойным взглядом обводит собравшихся и приглашает в кабинет. Нам с Егором приходится расстаться и вернуться к своим мамам. Сердце бешено стучит, надеюсь, я никак не проколюсь перед мамой. Мы заходим в кабинет и занимаем первую парту, которую я делю с Егором. Друг и его мама занимают третью парту в соседнем ряду. Историк продолжает всех встречать у двери. Надо не смотреть на него так часто, а то меня не поймут, а еще лучше мама начнет что-то подозревать. Я в последний раз бросаю взгляд в сторону Миши, который хорошо держит себя на публике и даже не смотрит в мою сторону. Этому умению — скрывать свои истинные чувства за маской холодности и серьезности — мне еще учиться и учиться. В классе уже полно народу, кажется, пришли все. Единственное, что я не вижу Арины с ее мамой, но, зная их семью, я могла спокойно предложить, что у нее снова возникли какие-то проблемы с младшими братом и сестрой. Миша сверяет время со своими часами, а потом внимательным взглядом обводит класс. Этот темный взгляд плавно скользит по каждому, мельком задерживается и на мне, из-за чего мне кажется, что все увидели, как я покраснела. Черт, почему мы сели именно сюда, за первую парту прямо перед ним? Я же сгорю тут, даже если он не будет смотреть в мою сторону, что очень вряд ли: я знаю, кто будет интересоваться абсолютно всем — это моя мама. Мне уже страшно, потому что я понимаю, что этот час станет самым напряженным в моей жизни. На протяжении всего собрания я не отрывала взгляда от парты или смотрела куда-то помимо преподавательского стола, у которого стоял Михаил Васильевич. Мне казалось, что стоит мне только посмотреть на него, как мама, которой дали ниточку о том, что ее дочь встречается со своим учителем, все поймет. Я не знала, куда себя деть. На стуле я ерзала слишком часто, дышала слишком часто и перебирала пальцы уж слишком часто. Все было слишком и от осознания этого мне еще больше хотелось спрятаться ото всех. Миша спокойно рассказывает о поре выпускных экзаменов, о порядке их проведения, необходимых документах и заявлениях. Не стоит даже задумываться о его хладнокровии, уж этого у него навалом. Закончив свой ознакомительный рассказ об экзаменах, он еще несколько слов добавляет об успеваемости всего класса, называя имена лишь тех, кто грозил оказаться неаттестованным. Лишь после этого Михаил Васильевич дает возможность родителям задать интересующие их вопросы. У меня даже не было сомнений, что моя мама будет поднимать руку чаще остальных, потому что следующие минут пять историк провел в диалоге с моей матерью. Когда ему казалось, что разговор подошел к концу, моя мама меняла тему, начиная новый. Я замечала, как он вздрагивал от нового шевеления со стороны соседнего от меня места. И все же этот «допрос» он вынес достойно. Не укрылась от меня лишь одна маленькая деталь, остающаяся дрейфовать на краю сознания — слишком много ноток металла было в этих вопросах и ответах, словно она что-то искала у Миши и пыталась развести его на что-то нужное и понятное ей одной. Наконец, собрание подходит к концу, все ученики вместе с родителями покидают кабинет истории. Лишь некоторые задерживаются у стола Михаила Васильевича, обговаривая план дальнейших действий по исправлению оценки по тому или иному предмету. Я тоже порываюсь встать и покинуть класс, но мама останавливает меня, взяв за локоть. Бросив в ее сторону непонимающий взгляд, все же занимаю прежнее место, стараясь успокоится. Она ничего не знает. Она не поверила Кате. Вот мы остаемся одни — дверь за последним из родителей закрывается. Моя мама встает, но под одним ее грозным взглядом я не решаюсь последовать за ней. Она обходит парту, а цоканья ее каблуков кажутся для меня моим временем отсчета до конца моего существования. Она останавливается возле первой парты среднего ряда, облокотившись на нее и смотря на Михаила Васильевича задумчивым взглядом. Очень хочется виновато опустить взгляд, но это тут же заставит ее засомневаться в ранее принятом решении насчет Катиных слов. Наконец, мама начинает: — Как у Юли с успеваемостью по истории? Хорошо ли она занимается на дополнительных? — я делаю вид, что меня совершенно не интересует разговор с историком, и, подперев щеку, отворачиваюсь к окну, снова начиная рассматривать пейзаж за ним. Лишь бы не догадалась, что я прячусь от ее взгляда. — Юля, повернись, пожалуйста, когда говорят о тебе и слушай, — тихо, как только можно спокойно говорит мама, заставляя таки отвернуться от моего любимого вида из окна. Я вздыхаю и смотрю на Мишу, но все же больше сквозь него, чтобы не покраснеть в самый неподходящий момент. — Юлия очень способная ученица, у нас ни разу не возникало проблем с подготовкой, — спокойно произносит Миша, снимая очки и потирая переносицу. Мама задумчиво кивает головой, словно обдумывая и принимая эти слова к сведению. — А поведение? Оно все также остается достойным или кто-то все-таки мешает? — снова вопрос. Я смотрю на нее, явно не понимая, зачем такой вопрос. Это из-за внешнего вида что ли? Я продолжала сканировать бесстрастный профиль моей матери, которая даже не обращала на меня сейчас не малейшего внимания, наблюдая за реакцией историка. — Я не могу упрекнуть вашу дочь в неподобающем поведении. Она всегда вежлива и внимательна не только к моим просьбам, но и других учителей. Жалоб на ее поведение от других педагогов мне не доносили, — краем глаза замечаю, что Миша сложил руки в замок на столе, но я не отрываю взгляда от мамы. Она что-то задумала, но я пока не понимаю что. — И часто же вы поручаете ей что-то от себя лично? — кажется, вторая часть была ею успешно проигнорирована. Я бросаю беглый взгляд в сторону Михаила Васильевича, который, как и я, начинает чуять что-то неладное, встречаясь со мной недоверчивым и сомневающимся взглядом. Он не успевает ответить на этот вопрос, поскольку мама задает следующий: — Что у вас с моей дочерью, Михаил Васильевич? И тут мое сердце бухнуло в пятки и остановилось.