Черноморка

Дайте мне белые крылья, — я утопаю в омуте Через тернии, провода, — в небо, только б не мучаться Тучкой маленькой обернусь и над твоим крохотным домиком Разрыдаюсь косым дождем; знаешь, я так соскучилась! Прошла неделя. Неделя без него. Неделя случайных касаний, словно запретных. Неделя переглядок и невозможности уделить друг другу ни секунды. Я словно существовала, а не жила. Мой день можно было описать одним словом — ожидание встречи с карими глазами Миши и случайного касания. Разве это то, чего нам хотелось? Мне казалось, что за мной следят абсолютно везде. Где-то в моих волосах обязательно была спрятана мамина скрытая камера, а на рюкзаке был прикреплен жучок, подслушивающий все мои разговоры. Я стала параноиком, вечно следящим за тем, кто и что делает возле меня. Стала бояться даже говорить с Ариной или Егором, впрочем для них я стала тенью. Они пытались разговорить меня, но я видела, что, встретившись с моим напуганным, неживым взглядом, в их глазах читался не меньший испуг, они теряли дар речи, и никто так не смог меня разговорить. Мне оставалось только ловить их сожалеющие взгляды. Все ушло на второй план. Учеба — привычка, распорядок дня — заведенный механизм, встреча взглядами с Мишей и его случайное касание холодных шероховатых пальцев — оживление, окончание уроков — нестерпимая боль, нахождение дома — бессмысленное существование. Я не знала, что мне делать. Я видела маму, которая словно ликовала от того, что смогла сломать меня, смогла подавить мою волю, смогла подчинить меня себе, сделала свою вторую дочь куклой, зависящей от ее мнения. Видимо, именно этого она и добивалась. Впрочем, даже она со мной особо не разговаривала, лишь смотрела из коридора, гордо задрав голову. Хотелось получить хоть какую-то поддержку с чьей-либо стороны, но никто не мог мне ее дать. Единственный понимающий и любящий меня человек — Миша сейчас был для меня недоступен по всем фронтам. Каждый его урок — как ножом по сердцу. Я хотела обнять его, мне не нужны были никакие слова с его стороны, никакие поцелуи, просто объятия, в которых я чувствовала себя не в своем теле, защищенной как нигде и никогда. Я жаждала еще раз почувствовать себя в кольце его крепких, надежных рук. Я не сомневалась в нем, и эта неделя дала мне это сделать. Сейчас я сидела на уроке истории, который стоял последним в расписании, и рассматривала его, склонившегося над тетрадями. Я не знаю, завершила ли я работу или нет, на все ли вопросы теста я ответила, уже несколько минут я сижу и буквально таращусь на его лицо. Этот сосредоточенный взгляд, плавно цепляющийся за неровные строчки, написанные учеником, эти уверенные действия правой руки, в которой он держал красную ручку и четко зачеркивал неверные ответы, эти острые черты лица. Знаешь, я так соскучилась. Я невольно вспоминаю, как когда-то проводила по ним рукой. Ностальгия по нашим встречам накрыла меня с головой с новой силой. Я вспоминаю эти робкие взгляды, которые я посылала ему осенью, как краснела в его присутствии, и как изящно Миша складывал губы в ухмылке, и как это нервировало меня по началу. Какая-то мысль дрейфовала в моем сознании, но я никак не могла прислушаться к ней. Чертова голова, перестань-перестань!. Вот передо мной та самая кружка с узорчатой ручкой, его нежные слова поддержки после олимпиады. А вот теперь его крепкие руки, в которых я всегда находилась, которыми он обнимал меня, носил на руках. Мужественные и по-настоящему нежные руки. Знаешь, я так соскучилась. Мне кажется, что я сейчас не выдержу и разревусь прямо на уроке, прямо перед ним. Вдруг, словно почувствовав, что я рассматриваю его, Мишин взгляд отрывается от тетрадки, встречаясь с моим. И, кажется, я видела всю ту боль, которую он так успешно прятал в себе несколько дней. Вот он моргает и теперь, мне кажется, что это боль вовсе не его, а моя. Как я запуталась, я уже не могу отличить, что я вижу в глазах Миши: его разочарование, его боль и страдания, его терзания или же… свои. Насколько мы мыслили одинаково в данный момент? Насколько каждый из нас принимал то, чем мы жертвовали оба? Он снова моргает и, кажется… улыбается? Короткая, едва заметная, но пойманная моим зорким взглядом то самое движение губ, маленькие морщинки в уголках губ и промелькнувшие обнадеживающие нотки в глазах. Я горько вздыхаю, переводя взгляд на руки. Я не могу, сейчас точно расплачусь. Звонок — мой спасательный круг. Я первая сдаю работу и, наспех снеся все принадлежности со стола в рюкзак, бросаюсь прочь из кабинета. Пусть думают обо мне, что хотят, но терпеть эту мучительную пытку я больше не могу.

***

Я закрылась в комнате. Уже около часа я ходила по ней кругами, а за мной волоклись мои колготки, которые я даже не удосужилась снять до конца. Меня прошибло током сразу. Так не могло продолжаться дальше. Сейчас вокруг меня мучался один человек — Миша, который всеми фибрами души пытался облегчить мою боль и наши страдания. Эта вымученная секундная улыбка, так не должно быть. Это не правильно! Это никогда не было правильным! Все, что происходило вокруг меня, всегда было неправильным. Так не должно происходить, когда ты подросток, когда тебе всего 17 лет. Я не могу принимать такие сложные решения, я слишком мала и слаба, чтобы пытаться гнуть свою линию. Я не должна так себя чувствовать сейчас. Изначально было понятно, на что я подписывалась, заигрываясь это страстью. Это моя слабость — мой недостаток внимания и заботы, который я пыталась восполнить с помощью мужчины, которого я, как думалось мне, заинтересовала. Наверняка он потерял ко мне интерес, вечно мучаясь с моими психологическими загонами и неадекватным состоянием. Я привлекла его своей робостью, неопытностью и невинностью. Возможно, дойдя у нас с ним до физической близости я бы больше не нужна была ему. Что еще может быть нужно взрослому мужчине от такой малолетки как я? Это любовь? Голова идет кругом, я сажусь у изголовья кровати. О чем я думаю? Если бы он не любил, возился бы он со мной, а не воспользовался бы первой юбкой на районе, тем более если поклонниц у него пруд пруди? Хотя и этому я вполне могу найти объяснение — я стала для него интересной игрой, главной целью которой была моя привязанность к нему. Если бы он не любил, терпел ли он мои выходки, что тогда с Егором, что тогда на дне рождения Руслана? Предыдущее объяснение также кажется здесь уместным. Если бы он не любил, ревновал бы меня к Егору, к химику? Если все это игра, развлечение, то он вполне мог сыграть эти эмоции. Но глаза… Тот взгляд, которым он смотрит на меня перед тем, как поцеловать, разве так сыграешь? Он бы не переживал за меня, не знакомил бы со своей семьей, если бы я не стала чем-то исключительно важным в его жизни. Да, черт! Те же самые коньки, он боялся стоять на них, но ради меня он встал на них. Он бросил курить, хотя бы попытался, потому что я попросила. Стал бы нелюбящий человек жертвовать своими интересами, привычками ради своей игрушки? Я сомневаюсь. Но это и неправильно! Мы не должны были переступать эту черту, какая бы химия между нами не происходила. Он мой учитель, в конце-то концов! Так нельзя! Какой бы он хороший, любящий не был, мы не должны были сойтись. Два слишком разных человека, два человека из разных времен и приверженцы разных традиций и взглядов. В последний раз вздохнув, я поднимаю голову с колен, смотря в стену пустым, стеклянным взглядом. Я приняла решение и будь, что будет. Мозг отключился, я больше ни о чем не думала, только подводя себя к тому, что все это должно закончится. Раз и навсегда. И то, что сейчас я буквально согласилась с мамиными словами, меня совершенно не интересовало.

***

      — Нам нужно поговорить, — отрезаю я, приземляя свой рюкзак на стол. До того, как мама встрепенется и начнет меня искать у меня есть еще минут двадцать, если она приехала за мной. Миша явно удивлен моему появлению, встречаясь со мной взглядами. Он кивает на стул перед собой, а сам для прочей надежности идет закрывать дверь кабинета. — Это лишнее, я ненадолго, — я торможу его, он недоверчиво сверлит меня глазами, но все же оставляет дверь незапертой. Теперь у меня есть путь отступления. Миша садится передо мной и снова смотрит в глаза. Я чувствую, как начинают дрожать мои руки, как отчаянно мое сердце пытается противиться принятому решению, но было поздно что-либо менять. Сказала «А» — говори и «Б». Я медленно убираю руки под парту, сжимая свои колени. Мой взгляд еще раз медленно скользит по лицу Миши. Я буду скучать… Кажется, он начинает понимать, что я хочу сказать, и складывает руки в замок на столе. Впереди тяжелый разговор. Я делаю это в первую очередь ради него, ради его благополучия.       — Юля, послушай меня, — тихо начинает он и, заметив мою спокойную реакцию, продолжает: — Я понимаю, что сейчас мы находимся в сложной ситуации, но никакие обстоятельства не должны помешать тому, что есть между нами, — он продолжает говорить эти слова нарочито медленно и тихо, словно пытаясь донести до меня весь этот смысл. — Я люблю тебя и уверяю, мы справимся.       — Прошла неделя, — как только могу холодно отвечаю я, уверенно смотря ему в глаза. Я не отдавала себе отчета в своих действиях, я только чувствовала как болит что-то в груди, но в голове не было ни одной мысли. В этот момент я не чувствовала ничего. Абсолютно ни-че-го. — И за эту неделю ты не придумал ничего, ничего лучше того, чтобы сократить наши встречи и общение. Тебе этого достаточно?       — Я в первую очередь думаю о тебе и твоих отношениях с родителями, а потом уже о своем эго, — поясняет он, вставая. Я не слежу за его передвижением. Мне плевать на моих родителей! Мне важен ты!       — На что ты надеешься? Что ты хочешь заполучить? — я задаю интересующие меня вопросы один за одним. А интересовали ли они меня?       — В смысле? — переспрашивает Михаил Васильевич, сложив руки на груди и останавливаясь, едва выйдя из-за стола.       — Что тебе нужно от меня? Что тебе может дать семнадцатилетняя школьница? — я встречаюсь с ним взглядом, но уже не вижу его взгляд. Я делаю паузу, я отчетливо понимаю, что я сейчас вру самой себе, но я должна это сказать, хоть это и не является правдой. Я хочу, чтобы мы оба не мучились. Это ради него, только ради него. — Я не верю, что ты любишь меня, — брови историка поползли на лоб, а сам он еще сильнее сложил руки на груди, что я видела, как появляются новые складки на его рубашке.       — Юля, очнись! Если бы мне нужно было что-то от тебя, то я бы получил желаемое давно, как только ты доверилась бы мне. Подумай сама, — я усмехаюсь на его слова. Слишком простая отговорка для меня.       — Вы все предусмотрели, Михаил Васильевич, — я начинаю выкать в его присутствии, окончательно обрывая наши теплые отношения между друг другом. Больно. — Вспомните свой первый месяц в этой школе и с чего началось наше с Вами знакомство. Разве тогда я не была нужна Вам как средство достижения своей цели. О каких чувствах может идти речь? — мне больно, ужасно больно. Мозг форсирует одну мысль, вертящуюся в голове: «это ради него, это ради него». — Вам нужна не я, а финансовая выгода. А уж на какие благие дела — это уже совершенное другой вопрос, — я замолкаю на несколько минут. В кабинете повисло напряженное молчание. — Каким бы Вы не были рыцарем, Михаил Васильевич, это все говорит о том, что Вы не любите.       — Юлия, подумайте над своими словами. Ты сама себя слышишь? — Миша заглядывает мне в глаза. Нет, я не верю себе, Михаил Васильевич, не верю, но должна убедить себя в том, что это именно мое мнение. Бедный, бедный Миша… Я не могу дать тебе счастья, но сможет кто-то другой, кто-то сильнее, увереннее и лучше, без такого ведра лжи и проблем с родителями. Кто-то старше. — Ответь на один вопрос: ты меня любишь? — я молчу.       — Не в этом дело… — но Миша не дает мне договорить, прерывая.       — Отвечай на вопрос.       — Нет, — я чувствую, как начинают щипать глаза. Это я так думаю, это мои мысли… — Я не люблю Вас. И между нами все должно быть кончено, — стараясь вести себя спокойно и уверенно, чтобы он ни о чем не догадался, я беру свой рюкзак и спокойной походкой прохожу мимо него. Он не предпринимает никакой попытки остановить или отрезвить меня. Он остался стоять там, где стоял, даже не провожая меня взглядом. Я закрываю за собой дверь. Понимая, что теперь я готова разреветься. По щеке таки скатывается одна одинокая слеза, но больше слез нет. Кажется, у меня больше ничего нет. Единственное, что у меня было — это он. Миша знал меня настоящую, он любил меня, он помогал мне, он помог мне изменить свое отношение к жизни: стать увереннее, поверить в свою внутреннюю силу, в себя. Он научил меня многому, тому, чему бы я не смогла научиться сама. Я без него, как рыба, выброшенная на берег. Миша настолько изменил меня, что теперь я не понимаю, как мне быть без него. Мне плохо, но я словно воздвигла внутри себя стену, чтобы лишь понимать, что я чувствую что-то, но не поддаваться эмоциям. Я снова одна, но в этот раз рядом со мной нет ни Арины, ни Егора, ни тем более сестры, видеть которую я не могу и не хочу. Мама не приехала за мной. Как я дошла до дома — не помню. Как попала в квартиру — тоже. Мне стало плевать на все. Всем легче, если я марионетка в руках мамы. До моих чувств дело было только Мише, а теперь… Больше никому. Я не нужна никому. Сейчас я не нужна была даже самой себе. Прохожу в гостиную, замечая, что на диване сидит Катя, и при моем появлении она оборачивается. Вид у нее не из лучших, но мне все равно. Я продолжаю идти, толком не посмотрев на нее. Как же я устала ото всех и всего, что происходит…       — Юля, я должна все исправить! Прости меня! Поздно, Катя… Уже слишком поздно… Дайте мне белые крылья, — я утопаю в омуте Через тернии, провода, — в небо, только б не мучаться Тучкой маленькой обернусь и над твоим крохотным домиком Разрыдаюсь косым дождем; знаешь, я так соскучилась!