Тень следует за мной. Кто-то идет за мной! Я оборачиваюсь, но никого не вижу. Шаги раздаются теперь впереди. Кто-то меня сто процентов окружает, но я одна. Мне страшно. Мне очень страшно. Останавливаюсь и начинаю озираться по сторонам. Шаги, шаги, шаги! Со всех сторон шаги, кто-то идет ко мне! Но кто… Все слышнее, все слышнее, кто-то приближается. От страха я закрываю глаза и тут чувствую прикосновение к своей руке. Я шелохнулась от этого касания и резко открываю глаза. Передо мной Миша, но это не просто Миша. Темные и глубокие мешки под глазами, несвежая одежда, лохматые волосы… Это не мой Миша, это кто-то другой, кто-то очень страшный. Он улыбается, а потом закатывает глаза, что вместо них появляется черная, страшная пустота, а его тело оседает на пол. Я дергаюсь, а потом…
Резко сажусь на кровати, снова проснувшись от собственного крика. Какой кошмар, ах! Я закрываю голову руками, пытаясь отогнать ужасные мысли. Ужасно, ужасно… То, что со мной происходит последние несколько дней — сущий ад. Никогда еще мой сон не был настолько неспокойным, хотя на протяжении дня я была его безвольным воплощением. Я не видела Мишу в школе, либо он взял больничный, либо мы просто не пересекались. Не знаю, что происходит с ним, но я уверена, что ему нисколько не лучше. Я сосредотачиваюсь на дыхании, но это не сильно помогает. Я все равно переживаю, а грудь снова разрывают рыдания. Плакать каждую ночь — ненормально, если я не хочу окончить свой век в психиатрической лечебнице.
До утра я так и не сомкнула глаз. В абсолютном молчании собралась в школу, даже не позавтракав. Мне до сих пор было плевать на то, что происходит со мной и в моей жизни. Мама и папа снова на работе, но так даже лучше. Без их присутствия мне намного легче. У подъезда я замечаю знакомую фигуру, но это не вызывает во мне никаких эмоций, кроме негодования. Почему она не может оставить меня в покое? Я прохожу мимо, делая вид, что никого не заметила. Катя идет следом за мной.
— Юля, Юля, — зовет она, но я даже не дрогнула. — Юля, прости меня, пожалуйста! — снова эти глупые оправдания! Как я устала от этого… Неужели непонятно, что я просто не хочу с ней говорить, не могу ее даже видеть, а она все равно ищет встреч со мной. То, что она сделала, — непозволительная роскошь, мириться с которой я абсолютно не обязана да и не намеренна. — Сестра, послушай же меня.
— Я скажу тебе еще раз… — я останавливаюсь, бросая на нее один небрежный взгляд. Мне даже смотреть на нее противно, не то что говорить. — Мне не нужны твои оправдания и мольбы о прощении. Ты сделала то, что посчитала нужным, теперь живи с этим, — я пытаюсь вырвать свою руку из ее, но она не отпускает. — Пусти, иначе закричу.
— Позволь мне исправить… — я не смотрю в ей глаза, но мне нисколько не жалко. Натворила, пусть исправляет все без моей помощи. Но то, что случилось, уже никаким образом не починить.
— Отпусти, — холодно отрезая, все-таки вырывая свою руку из ее. Мерзко. Ужасно неприятно. Сестра больше не преследует меня, а я продолжаю идти в школу. Снова ничего не тревожит и не колышет меня.
Арина и Егор по обыкновению встречают меня внизу, но я снова их игнорирую. Все потеряло смысл. Я останавливаюсь у расписания, дабы не быть увлеченной в разговор друзей,
возможно уже бывших, рассматриваю ровные строчки, распечатанные на принтере, когда улавливаю знакомые нотки парфюма, а потом краем глаза замечаю, как, остановившись от меня в шагах пяти, находится Михаил Васильевич. Один взгляд на расписание, еще один в другую сторону, и он срывается с места. Сейчас расплачусь.
Я едва ли не спешу за ним следом. Резко хочется примкнуть к нему, обнять, вдохнуть этот приятный аромат, исходящий от него. Согреться…
Я не могу. Я одна. Мне плохо. Именно с этими мыслями я приведением следую за Ариной, Русланом и Егором.
Миша, я скучаю. Я останавливаюсь на лестнице, понимая, что глаза начинает щипать. Только не это! Один всхлип и вот чья-то рука уже подхватывает меня под локоть. Это
не он.
— Юля… — тихо и ласково произносит Егор, прислоняя меня к стене. Ноги меня не держат, я сползаю вниз, заставляя молодого человека последовать за мной. — Юля, позволь мне помочь тебе, — с мольбой в голосе произносит он, но я отрицательно качаю головой, пряча лицо в коленках. — Это не может так продолжаться, ты понимаешь? — чуть настойчивее произносит он. — Юля! Соберись! — он резко перемещает свои руки мне на плечи и встряхивает, заставляя посмотреть на него. — Слышишь меня? Ты сходишь с ума!
Его карие глаза такие беспокойные, переполненные переживаниями до края. Он хмурится, продолжая легонько потряхивать меня, что мешает мне сконцентрироваться на его взгляде. Накатывает новая волна слез, и я спешу спрятаться, но Кудрявский не позволяет мне это сделать. Его ладони перемещаются на мое лицо.
— Не смей опускать взгляд, слышишь? — тихо, но настойчиво. — Ты понимаешь, что у тебя проблемы, что так не должно больше продолжаться.
— Я люблю его, — едва шевеля губами, произношу я, что заставляет друга сочувственно улыбнуться.
— Я знаю, и он знает, — мягко произносит он, вытирая слезы, скатывающиеся ручьем по моим щекам. — Вы оба страдаете, это видно. Должен же быть какой-то выход из ситуации. Не существует неразрешимых проблем… — и тут во мне что-то щелкает, что-то замыкает в моей голове.
Слезы останавливаются, я сбрасываю его руки с лица и начинаю что-то ему кричать. Я не разбираю слов, я просто кричу о том, что лежит у меня на душе. В какой-то момент я начинаю бить Егора по груди, не отдавая себе отчета. Разум в отключке. Меня там нет. Есть только оголенный нерв, который вопит от боли. Я очнулась, лишь когда Кудрявский с силой зажимает мои руки, отводя их мне за спину, и прижимает к себе. Я снова реву, не беспокоясь ни о чем.
— Юля, дай помочь. Прошу тебя… — он кладет голову мне на макушку. — Пожалуйста, я не могу видеть тебя такой, — он ослабляет хватку на моих руках, что позволяет мне вырваться и обнять его. Я тяжело дышу, стараясь оправиться от случившегося.
Как мне стыдно! Егор нисколько не заслужил такого отношения к себе.
— Прости меня, пожалуйста! — я утыкаюсь носом в его грудь и продолжаю неразборчиво лепетать о том, что он просто попал под горячую руку, что я не хотела выливать весь груз своих проблем на него, что я не хотела кричать и, уж тем более, бить его, но в один момент Егор просто накрывает мои губы своей ладонью, заставляя меня замолчать. Я поднимаю взгляд и вижу его улыбающееся лицо.
— Успокойся, — он гладит меня по плечам, тем самым заставляя прекратить свою пламенную речь. — У меня есть глаза. Я вижу и тебя, и его, и то, как вы друг на друга смотрите, словно по очереди. Я не знаю, что произошло между вами, но одно я знаю точно — страдаете вы в вдвоем и вам нужно решить всю вашу проблему, что образовалась, — я хмурюсь, словно заново проживая все те эмоции после собрания.
— То, что произошло, никак не исправишь, — я отвожу взгляд в сторону. — Да и не хочу, — тихо, едва слышно произношу я. Как тяжело саму себя уговорить в правильности данного решения, когда сердце так и просится к нему.
— Что у тебя в голове сидит? — Кудрявский стучит мне по виску. — Ты сама веришь в то, что говоришь? — он неодобрительно качает головой, складывая руки на груди. — Вот, не обижайся, Юля, но ты несешь откровенную чепуху, — мой взгляд вспыхивает.
Нет-нет-нет! Даже не надо меня разубеждать в этом!
— Не надо, пожалуйста… Не надо, — я снова утыкаюсь носом в грудь Егора.
— Что не надо? Открывать тебе глаза на правду? Ты мне ничего не говоришь, при этом вы вдвоем ходите, словно каждый из вас друг для друга умер. Что прикажешь мне понимать из того, что я вижу? — он немного кипятится, но еще владеет собой. — Эх, Юлька, во что ты влезла? — Кудрявский вздыхает, а потом утвердительным, не имеющим возражений тоном продолжает: — После уроков ты мне все расскажешь, даже не пытайся отвертеться.
Я опускаю голову и соглашаюсь с ним. Пусть он узнает, что я поняла, что я думаю, и отстанет от меня. Егор бросает быстрый взгляд на часы — мы уже опаздываем на пятнадцать минут.
— Вперёд грызть гранит науки.
***
Мы уже час сидели в школьной столовой друг напротив друга и я тихо нашептывала Кудрявскому то, что произошло. Он молчал, лишь изредка отвлекаясь на глоток чая или откусывание булки. Через час моего бормотания полились слезы, которые, видимо, не вылились в предыдущие ночи, а потом я и вовсе ложусь на стол, желая поскорее умереть. Егор некоторое время молчит, я только чувствую, что он смотрит на меня.
— Знаешь, Юлька, — спустя несколько минут тишины начинает друг. — Ты поступила достаточно храбро, но очень опрометчиво, — я поднимаю свой взгляд на него, вытирая остатки слез. — Не каждый сможет отказаться от любви во имя его спасения. Ты молодец, что смогла так поступить, хоть и сделала это опрометчиво, ты могла избежать всего этого.
— Избежать? Егор, я устала бояться быть пойманной, а еще хуже, чтобы из-за нас у кого-либо были проблемы, — я снова опускаю голову на руки на столе.
— Любовь — это такая штука. В ней бывает непросто и нелегко, но если ты действительно любишь человека, никакие препятствия не смогут разрушить ваши отношения друг к другу, а наоборот они сделают вас еще крепче, еще сильнее, — он кладет руку на мою голову, мягко поглаживая по ней. — Ты же вернешься к нему? — тихо и неуверенно произносит Кудрявский.
— Я не люблю его, — шепчу я, снова заливаясь слезами.
— Врешь! — восклицает Егор, опуская голову на стол напротив моей.
— Не вру.
— Врешь.
Мы препираемся около пяти минут, пока друг не стянул с меня то покрывало маминых слов, которым я так усердно куталась всю неделю. Я снова начинаю рыдать, потому что теперь я снова оказалась голой, одинокой, беспомощной Юлей, которая умудрилась потерять все и всех. Мама действительно боится потерять не меня, а наследника их с отцом компании. Ей важно не мое благополучие и счастье, а своей. Она уверена, что знает лучше, но на самом деле не знает ничего.
Я задумываюсь. Насколько живой я чувствовала себя рядом с Мишей, сколько нового он открыл во мне, сколько новых эмоций я получила рядом с ним. Он открыл мне глаза, показал, какой он мир — прекрасный, удивительный и не занудный. Что в нем все зависит не от числа дипломов победителя олимпиад, не от числа похвальных листов и медалей, а от просто человеческого чувства и желания. От симпатии, заботы, любви, а не сурового отчета.
Егор молча наблюдает за мной, прекрасно все понимая. Он сжимает мою руку.
— Я так его обидела, — всхлипываю я. — Даже если бы и могла, то он меня и не примет, — Егор цокает языком.
— Как же ты все же глупенькая, Юлька, — я недовольно смотрю на него. — Ты слышишь, что я сказал тебе только что? Он любит тебя! И очень сильно страдает, на нем лица нет все неделю. Он примет тебя, куда же он денется, — последнюю фразу он буквально прошептал. — К тому же, не всю же жизнь тебе плясать под дудку своей матери.
— На что ты намекаешь?
— Через неделю тебе исполнится восемнадцать. И ты вольна делать с собой и своей жизнь то, что только ты считаешь нужным и никто ничего сделать тебе не сможет. Особенно твоя чокнутая мамаша, — Егор улыбается, старая меня поддержать. — Ты сильная, Юль. И ты знаешь, что можешь делать со своей жизнью.
И именно того я нахожу в себе надежду, что я смогу все исправить и снова стать счастливой.
***
Разговор с Егором настроил меня на позитивный лад. Я действительно поняла, что я могу все вернуть, что я не хочу жить так, как настраивает меня мама. Все, что она делает происходит из-за ее желаний и амбиций, а о моих желаниях она будет думать в последнюю очередь. Моя жизнь — в моих руках и только я вольна решать, как с ней поступать, с кем мне быть и с кем общаться. А уж тем более тем, кем мне становиться в будущем — никто не в праве решать за меня мое будущее.
Всю следующую неделю я крайне внимательно наблюдала за Михаилом Васильевичем, словно желая убедить себя в том, что Егор ошибался, что нет никаких мешков под глазами, недосыпа, измученного взгляда, потрепанного вида, словно у него выбили почву из-под ног. К сожалению, смогла убедиться я лишь в обратном — все действительно было так, как описывал Егор. Да, с первого взгляда было сложно заметить какую-то перемену в нем, но те, кто учился у него весь год и видели его даже в нетрезвом виде могли предположить, что что-то не так.
Миша все также вел свои уроки, однако никаких шуток, отвлеченных разговоров не было. Лишь сухое преподавание и ответы на вопросы только по теме — ни больше, ни меньше. Жизненный свет потух, я смотрела в его глаза, все такие же карие красивые и бездонные и видела лишь пустоту. Он выглядел опрятно, но не более того — по нему было видно, что жизнь его потрепала, а мне в триста раз было сложнее осознавать, что всему причиной я и мои слова. Слова — это самое страшное оружие человека, последствия которых могут заживать еще очень и очень долго.
В пятницу перед моим днем рождения мне позвонила Саша. Вот уж какого, а увидеть ее звонок я не была готова. Я побоялась взять трубку. Наверняка они видели Мишу и его состояние. Он вряд ли им что-то рассказала, но я уверена, что родители и невестка поняли все без слов. Я молча наблюдала за тем, как вибрировал телефон и еще больше чувствовала себя невероятно виноватой в том, что я натворила. Я люблю его и видеть, как он страдает — самое больное для меня. Через минуту звонок прекратился, Саша оставила мне сообщение на голосовой почте. Нерешительно, словно боясь, что это все еще больше испортит мое эмоциональное состояние, окончательно подтолкнув меня к еще более необдуманным действиям, я открываю сообщение:
«Юля, я не знаю, что произошло между тобой и Мишей, но я уверена, что вы точно не все обсудили. Я не хочу лезть в ваши отношения, в этом нет смысла — вы здравомыслящие люди, которые сами смогут определиться с тем, как вам лучше обоим поступить, но, пожалуйста, поговорите. Мне больно видеть его таким убитым, не разбивай его… Прошу тебя»
Всю ночь перед своим днем рождения я провела в слезах, обвиняя себя в том, что это я виновата во всем, что действительно нужно было поговорить, может, мы бы нашли другой способ решить эту ситуацию — не такой радикальный. Я знаю, что я люблю его, что он дорог мне, что я желаю для него всего самого лучшего, но своим желанием защитить, спасти я сделала лишь намного-намного хуже. Под утро слез у меня не осталось, я лежала на кровати безвольной куклой, смотря в окно на начинающийся рассвет, а в голове пульсировала лишь одна мысль: «Я хочу увидеть его».
Я быстро собралась, сложив все свои немногочисленные пожитки в рюкзак, стремясь как можно скорее покинуть место, именуемое домом. Нет. Это никакой не дом, это золотая клетка для меня. Я хочу быть счастлива, а это возможно только рядом с ним. Я тихо выбралась из своей комнаты, также беззвучно, как могла, оделась и без лишних разговоров покинула квартиру — быть здесь я больше не хочу. Сейчас я вспомнила о словах Егора: «Ты сильная, Юль. И ты знаешь, что можешь делать со своей жизнью».
***
Найти дом Михаила Васильевича оказалось не так просто, мало того, что историк жил на другом конце города, так еще я не знала даже примерного адреса. Пришлось проявить все способности и не заблудиться со своим топографическим кретинизмом. Мне все еще никто не позвонил, а для пущей уверенности я и вовсе выключила телефон — сейчас мне не особо хотелось чувствовать себя именинницей с всепоглощающим чувством вины. За окном автобуса мелькали дома, дворы, деревья, начинающие потихоньку обзаводиться первой листвой, а в автобусе ехала маленькая, но уже такая взрослая совершеннолетняя Юля, которая просто надеялась, что она не опоздала со своими выводами.
***
Наконец добравшись до квартиры Миши, я нажимаю на кнопку дверного звонка. Через несколько секунд дверь мне открывает заспанный, в одних лишь спортивных штанах мой любимый историк. Он непонимающе смотрит на меня, а потом трет глаза, словно проверяя сон ли это все или нет. Я же начинаю плакать и молча бросаюсь ему на шею…
