Черноморка

Наконец добравшись до квартиры Миши, я нажимаю на кнопку дверного звонка. Через несколько секунд дверь мне открывает заспанный, в одних лишь спортивных штанах мой любимый историк. Он непонимающе смотрит на меня, а потом трет глаза, словно проверяя сон ли это все или нет. Я же начинаю плакать и молча бросаюсь ему на шею. Сначала он опешил, явно не веря в то, что происходит, но потом приподнимает меня за талию, тем самым занося меня к себе в квартиру и закрывает за мной дверь. На секунду он отрывается от меня и снова смотрит на меня так, будто видел впервые. Я также поднимаю свой взгляд на него: черные глаза, темные мешки под глазами от недосыпа, взъерошенные волосы.       — Зачем ты пришла? — спрашивает он. Миша подносит руку к глазам и чешет переносицу, словно от усталости. Мое сердце бухается в пятки… Как зачем? Неужели он не надеялся на то, что я приду к нему сама? Я еще больше начинаю плакать и снова прижимаюсь к его груди. На этот раз он не обнимает меня. Сам замирает, пока я обвиваю своими руками его торс. Несколько минут я не могу остановить льющиеся из глаз солоноватые ручьи, следы от которых остаются на груди и животе Михаила. Он не двигается, словно застыл во времени и пространстве, точно кто-то поставил его на паузу. Эти минуты длятся вечность для меня: я рядом с ним, но он так далеко от меня… Неужели я опоздала и за эти две недели Михаил Васильевич смог отпустить меня?       — Миш, — тихо произношу я, едва находя силы для произношения этого слова. Мне невероятно стыдно, больно, одиноко и плохо без тебя. Словно чуя все то, что я хочу сказать, но не могу из-за начинающейся истерики, Миша сам обнимает меня. Его сильные мужественные руки сжимают мое плечо и предплечье, а голова ложиться поверх моей. Пожалуйста, скажи, что ты простил меня.       — Глупая ты моя, — неразборчиво шепчет он. — Наигралась? — спрашивает он с упреком. — Плакать не стоит, — Миша отходит от меня и, сложив руки на груди, начинает допрос. Что же, он имеет на это право. Я сама начала эту кашу, сама и расхлебываю. — Юль, я тебе не человек на побегушках, который пляшет под дудку тебя и твоей матери. Я живой человек, у которого есть сердце и душа, который тоже все чувствует, — я опускаю голову, рассматривая носки своих сапог. Он прав, я делала все исходя из только своих размышлений в целях помочь ему, совершенно забыв о чувствах. Трезвый разум, холодный расчет сделали свое дело, создав между нами пропасть, которая разбивает сердце нам обоим. Поступала ли я эгоистично, когда говорила ему эти ранящие душу слова? Нисколько. Получилось ли так, что это выглядело самовольно и с мыслью о одной себе? Однозначно. Я испугалась, я побоялась, я захотела защитить его, спасти его. А в итоге мое «геройство» вышло боком, как всегда. Миша был прав, я действительно бросила его, не сказав ни слова, твердо решившая убедить его, себя, всех вокруг словно всей нашей истории не было, словно этого ничего не значило. А это стало слишком важным для меня.       — Я чувствовал себя не то что брошенным, а использованным, Юль, — он потирает переносицу и облокачивается о стену. — Так не поступают, когда вы договариваетесь, что все будете решать вместе. Если вместе, значит всегда, понимаешь? — мои любимые черные глаза сейчас были настолько уставшими, в них я читала столько боли. Мои любимые потрескавшиеся, словно после холода губы, говорили мне сейчас о всей той тоске и разбитом сердце, которое создала я. — Иначе я не смогу, — откровенно говорит он, встречаясь со мной взглядом.       — Миш, — тихо бормочу я. Он все правильно говорит. Я слишком много позволила сделать своей маме не только в реальности, но и в моей голове, однако больше такого никогда не произойдет. — Я люблю тебя и никогда больше не поступлю так, — он тепло улыбается одними уголками губ.       — Я знаю, — отвечает мне Миша и теперь я понимаю, что несмотря на все те несчастья, грустные настроения, что я принесла ему, что он пережил и до, и рядом со мной, мой историк не держит на меня зла. В два шага я оказываюсь рядом с ним, встаю на носочки и тянусь к его губам, прикасаясь к ним в полном любви и страсти поцелуе. Мои пальцы путаются у него в волосах, оттягивая их вниз, тем самым заставляя моего любимого человека наклоняться ниже. Я стала больным человеком рядом с ним, а его поцелуи — мое главное лекарство, без которых мое дальнейшее пребывание на этой планете невозможно. Мне очень не хватало его, его поддержки, его поцелуев. Мишины руки ловко справляются с моим пальто, которое буквально через несколько секунд летит на пол, следом летит и шапка. Теперь и он сам зарывается рукой в мои волосы, а сам ловко меняет ситуацию, прижимая меня к стене. Никогда я еще не чувствовала себя такой страстной, такой бесстрашной. Смотри на меня Юля версии февраля месяца она бы сочла меня сумасшедшей, однако сейчас я без всякой боязни, зажатости целовала его. Сорвало крышу. Я соскучилась. Неожиданно Мишины руки перемещаются мне на талию, тем самым приподнимая меня. Мои ноги обхватывают его за талию, руки обвивают шею и мы продолжаем страстно целоваться, словно не могли этого делать вечность. Жадные поцелуи двух влюбленных, двух счастливых рядом друг с другом людей. Я готова на все рядом с ним. Миша на секунду отрывается от меня смотря на меня одними зрачками, радужку не видно совсем. Но это всего секунда, теперь я ощущаю его поцелуи на шее.       — Я вся твоя, — шепчу я, вдыхая воздух ртом. Я чувствую, что он ухмыльнулся, затем следует еще несколько поцелуев и он отрывается от меня.       — Знаю, — говорит он, смотря на меня, которая продолжает висеть на нем и быть прижатой к стене.       — Почему ты остановился?       — Я не хочу, ты еще не готова, — а мне хочется расплакаться от досады. Вот она вся, вся как оголенный нерв и вся твоя, но он, кажется, другого мнения на эту ситуацию. Вот она — все только для тебя и делай со мной, что хочешь. — Не смотри так на меня, даже если ты меня соблазнишь, это не самое лучшее примирение, — он еще раз меня чувственно целует и опускает на пол. Вот теперь та старая Юля машет мне рукой и начинается внутренний монолог: «Ты с какого дуба упала?».       — Я люблю тебя, — шепчу я, смотря ему в глаза. Он улыбается.       — А я тебя.

***

Мы сидели на кухне и уже около двадцати минут просто молчали. Еще час назад мы просто говорили о всем, что случилось за эти две недели, как каждый из нас пережил это. Я догадывалась, что Миша скорее всего был у родителей, чтобы переключиться с мыслей обо мне, ведь очень многое в его обители напоминало обо мне. Саша сразу же заподозрила неладное, когда он ни слова про меня не сказал, а просто ушел к детям и сидел с ними, даже когда те уснули. Я ощущала себя самым ужасным человеком на планете, который посмел обидеть такую замечательную личность и заставил волноваться еще более прекрасную семью. Но Миша зла не держал, он сам понимал, что, возможно, поступил также опрометчиво как и я. Сейчас же мы столкнулись с еще одной проблемой — что делать дальше? Миша еще не знал, что я пришла к нему с собранным рюкзаком и, как минимум, сегодня домой возвращаться совершенно не планирую. Он поставил кружку с недопитым утренним кофе на стол, а сам отошел к окну. Так и не надев на себя футболку после сна, я осталась любоваться его татуировкой. Я бы могла и продолжила бы восхищаться красотой его тела, но сейчас меня действительно волновал вопрос — что теперь? Придя сюда, я не думала ни о чем другом, кроме как о прощение, а теперь судорожно искала пути для движения вперед.       — Как же все сложно, — тихо говорит Миша и начинает хлопать по карманам, словно желая понять в каком из них что-то лежит. До меня доходит, что он искал сигареты, но таковых не нашел. Он что-то бубнит себе под нос, но разобрать мне не удается. Я встаю со своего стула и направляюсь к нему. Теперь мы вместе смотрим на пейзаж из его окна. — Что мы имеем: твоя мама, которая знает о нас и против нас, твоя разозленная сестра-предательница и угроза моего попадания в тюрьму — крайне радужная перспектива, — Миша вздыхает, облокачиваясь о подоконник.       — И еще одно… — добавляю я с виноватым видом. Свалилась же я ему как снег на голову.       — Давай, добей меня, — пытается отшутиться историк, бросая на меня взгляд из-под челки.       — Я ушла из дома и возвращаться не хочу, — глаза Миши увеличиваются в два раза, тот испуганно смотрит на меня.       — Ты что сделала? — явно не веря в мои слова, произносит он. — Юль, ну ты даешь… Теперь у нас большие проблемы. Не найдя тебя дома, родители всех на уши поднимут и тогда мы можем ничего больше не думать, — я сжимаю губы в тонкую полоску, а руками обнимаю себя за талию. Да, я поступила опрометчиво, но сейчас я ни о чем не жалею и поступила бы так снова. — Ты должна вернуться домой, — настаивает Миша. Я хочу вставить свое слово, но он не дает мне это сделать. — Чудо мое, как бы тяжело не было с твоей мамой, но она все равно о тебе беспокоится, ведь ты ее дочка. Тебе только-только исполнилось восемнадцать, не руби с плеча, — он садится на ближайший стул, подзывая меня к себе. Он берет меня за руки, смотря на меня снизу вверх. — Нужно вернуться. Не думай, что я против тебя, что я против твоего нахождения у меня — хоть живи здесь, но своим побегом ты лишь еще все усложнишь и выхода мы тогда окончательно не найдем. Слова про то, что я могу здесь поселиться меня безусловно радуют, но я также согласна с его словами. Если родители начнут меня искать, Мише будет очень плохо. А мой выключенный телефон делает все намного хуже. Нужно вернуться домой.

***

Миша подвез меня до дома. Не было долгих прощаний, он просто поцеловал меня в макушку, а на последок прошептал: «Я тебя не оставлю» и уехал. Домой идти не хотелось, я знала, что начнутся крики — не то, что я хочу сейчас слышать и видеть. Но я сильная, и, если я решила биться за свое счастья, надо быть готовой. Как сказал Миша, они ничего мне не сделают, а я ему верю. Я поднимаюсь в квартиру, но каково удивление, когда на пороге меня встречает не моя мама, а папа. Он выглядит очень взволнованным, а я сходу не могу вспомнить, когда я видела его в последний раз. А когда папа начинает говорить я со мной, я совершенно не смогла припомнить, когда он в последний раз общался со мной.       — Дочка, так не поступают, — произносит он, вздыхая.       — А как тогда поступают? — начинаю язвить в ответ я. — Как я должна была себя вести, если вы меня буквально заперли в клетке, из которой нет никого выхода! — глаза папы становятся грустными и задумчивыми, он упирается взглядом в дверь за мной, а потом едва слышно, словно был загипнотизированным, произносит:       — Ты должна мне все рассказать. Абсолютно все, что с тобой произошло в этом году.

***

И я рассказала. Мы уселись в гостиной на диване друг напротив друга, и я, на одном дыхании рассказывала все, что произошло с сентября. Как к нам в школу пришел новый преподаватель истории, который сначала показался мне некомпетентным. Как я восхищалась Егором, как я боготворила его и как историк помог мне с ним, однако в процессе всего этого я влюбилась в своего учителя. Как мы с сестрой навещали Савелия — нашего сводного братца. Как Катя просила меня помочь ей вернуть ее бывшего, но я знала, что из этого ничего не выйдет, как сестра скрывала мои неудовлетворительные для родителей оценки, как я страдала, но все закончилось тем, что в итоге встречаться с Михаилом Васильевичем начала я. Как я врала маме, что иду на ночевку к подругам, а сама оставалась у него, но сразу же добавляла, что между нами ничего не было. Как Катя, раскусившая мою ложь, сошла с ума и рассказала все маме, которая в свою очередь добила меня — сломала.       — … Все то, что я так старательно сохраняла в себе, чем я так дорожила, было перечеркнуто в один миг. Мама запретила все и моя свобода, мое оживление, которое произошло за эти месяцы, все было оборвано. Я снова оказалась куклой в вашей с мамой игре, неживой и безэмоциональной. Я закончила свой рассказ, но папа так и не шелохнулся. Он переваривал все, что я ему сказала. Я тоже молчала, добавить мне было нечего. Через несколько минут папа вздохнул и посмотрел на меня. Я была готова увидеть в его глазах все, что угодно, но не то, что я увидела. Он улыбался. Словно то, что я ему рассказала никак не повлияло на его отношения ко мне, как произошло с мамой. Хотя теперь я сомневалась — рассказывала ли мама хоть капельку из того, что я сейчас озвучила, отцу.       — Ты счастлива с ним?       — Да, очень, — папа вздыхает, но это вздох не сожаления или разочарования, а облегчения.       — Я рад за тебя. Это очень важно найти такого человека, который мог бы осчастливить тебя. А насчет всего тобою рассказанного… Я не в восторге, что ты встречаешься со своим преподавателем, который старше тебя на десяток лет, но читать нотации на эту тему я тебе не буду. Если ты так счастлива с ним, если ты «живая» в его присутствии, то как я могу быть против тебя и твоего выбора? — отец опускает взгляд в пол, а его глаза наполняются вселенской грустью. — Как жаль, что я не смог вовремя вклиниться в ваши с Ириной отношения, чтобы отстоять твою позицию. Я также вздыхаю. Услышать такие слова от моего папы было очень неожиданно.       — Мы с твоей матерью уже думали подать на развод, после появления Савелия, но мы подумали, что вам с Катей нужна полная семья, поэтому я и остался. Отец смотрит вперед и теперь я оказываюсь слушательницей и, наконец-то, буду посвящена во всей тайны семьи Черноморских.       — Думаешь, я тоже марионетка в руках твоей матери? Нисколько. Безусловно, когда-то между нами были чувства, была любовь, была нерушимая связь, благодаря которой мы могли бы горы свернуть, но мы оказались не готовы быть рядом сутки напролет, а общий бизнес нас добил, потому что каждый начал тянуть одеяло на себя. Когда я встретил Веронику, я заново испытал те нежные чувства, которых уже давно не чувствовал в отношениях с Ириной. Но сюда вмешалась твоя мать, пригрозила ей всем мыслимым и немыслимым, так что Вероника просто испугалась и уже сама не хотела видеть меня в своей жизни.       — А как ты смог простить ей такое? — тихо и неуверенно спрашиваю я. Отец немного ухмыляется.       — Я узнал об этом только тогда, когда мы уже приняли решение не разводиться, но ты права — я ей этого так и не простил. Никакой нежности и быть не могло между нами, видеть ее после такого предательства не сильно хотелось. Я поздно, слишком поздно понял, что наш с ней разлад оказывает влияние на дочерей. Если я еще смог вытащить Катю из ее цепких лап железной дамы, то тебя, увы, нет. Я появился слишком поздно. Что я чувствовала выслушивая эти слова отца? Ничего. Мне казалось, что я всегда считала папу непробиваемой стеной, человеком, который все решал сам, был хитрее, умнее всех, но на деле все оказалось иначе. Он сам того не подозревая плясал под дудку матери, игнорировал свои желания, а покой для себя находил лишь в работе, забывая о том, что у него еще есть дети: ладно Катя, но я и Савелий нуждались в его помощи.       — Я помогу тебе, Юля. Как я помогаю Веронике с Савелием и Катерине, — произносит отец, вытягивая меня из своих размышлений. — Я не позволю Ирине отражать наши проблемы на тебе, на моей дочери, — я чувствовала себя брошенной, образ отца рушился в моем сознании. Его помощь я приму, но понять или простить его и его отношение — вряд ли смогу.       — Папа, почему ты не появился раньше? — грустно произношу я, на что отец тяжело вздыхает.       — И я очень сожалею об этом, но теперь ты можешь точно не переживать, что ты останешься с матерью один на один. Я всегда буду на твоей стороне.

***

Мы с Мишей сидели на кровати и я заканчивала пересказ отцовской истории. Папа с легкостью отпустил меня к моему историку, взяв с меня шуточное обещание не грузить на него потом и внука. Очень «смешная» шутка. Темные глаза Миши забегали по стене за моей спиной, он явно обдумывал, что сказать на мои слова. Он переводит свой взгляд на меня, но я наверняка выгляжу настолько поникшей, какой не была никогда.       — Что ты чувствуешь?       — Ничего, — честно признаю я. — Оказывается, все это время я могла попросить помощи у отца и он бы мне не отказал, но вместо этого он прощал матери многое, чего я бы никогда не простила. Особенно если бы дело казалось ребенка, собственного ребенка.       — Юль, пойми, он тоже взрослый человек — уверен, он сам сломлен, а выбраться из-под каблука твоей матери — не так просто, она очень властная женщина. А что твой отец сказал о твоем будущем? — я пожала плечами.       — Честно, я очень не хочу думать о том, что будет завтра. Я очень устала, — я расслабляю шею и тем самым опускаю голову. Миша тихонечко хмыкает и тянется ко мне. Обняв меня за талию, он ложится на кровать и тянет меня за собой.       — Я понимаю тебя, Юля, — шепчет он мне в волосы. — Но ты теперь точно не одна, помимо меня у тебя есть Арина, Егор, а теперь даже твой отец. Мы все сможем преодолеть вместе, — он целует меня в макушку. — А пока я просто буду рядом, пока ты не уснешь. А когда уснешь — я буду оберегать твой сон от любого кошмара, — я благодарно сжимаю ему руку, шепча одними губами:       — Спасибо… Вот такое восемнадцатилетие.