Право на смерть

Ключ лязгнул в замке. Вот мы и дома. Прошёл по коридору, ведя ладонью по стене. Каждая неровность знакома. Каждая шероховатость. Обернулся к брату. Скользнул пальцами по щеке, шее, ключице. Я помню каждый его шрам, каждую незаживающую ранку. Он вздрогнул, чуть затаив дыхание. Зрачки расплылись чёрными кляксами по ледяной синеве глаз. Мы всегда были близки. Даже чересчур. Временами казалось, что моя любовь слишком сильная, болезненная, ничуть не родственная. Ревность выжигала меня дотла, когда я видел Людвига с кем-то другим. «Не лезь, не смей», твердил я. Убеждал себя, что не имею права лезть в чужую жизнь. И наблюдал со стороны за его счастьем. У меня были отношения с девушкой. Короткие, страстные и наполненные взаимной ненавистью. Мы были слишком похожи, чтобы жить вместе. И к тому Элизабет не могла заменить мне единственного, к кому я испытывал хоть какие-то положительные чувства. Поэтому я скрылся за холодной маской язвительности и показного безразличия. Что мне ещё оставалось? − Гилберт… Все нормально? − осторожно поинтересовался брат. − Относительно, − я провёл по его искусанным губам и отстранился. В глазах потемнело, пришлось опереться на стену. Вспышка. …Зима. Холод. Везде серый снег и лёд. Чёрные пятна прохожих неспешно ползут по тротуару. Людвиг ведёт машину, попутно разговаривая по телефону. Дело важное. Он хмурится, что-то нетерпеливо бормочет, совершенно не глядя на дорогу. Глупый, глупый братик. Разве я не учил тебя, что за рулём нельзя отвлекаться? Снежинки падают на лобовое стекло и не тают. Замёрзший воздух еле слышно звенит, словно чистейший хрусталь. Мир застыл в ледяной сказке. Звуки исчезли, растворившись в стальном небе. Она возникла будто из ниоткуда, стремительная, юркая, никого не замечающая старушка в белом платке. Опираясь на трость, выскочила на дорогу. Ни светофора, ни пешеходного перехода. Людвиг заметил её слишком поздно. Визг тормозов, торопливая ругань сквозь зубы, скрежет шин. Лёд такой коварный. Автомобиль уносится на обочину и въезжает в столб. Я молча стою и смотрю, как умирает мой брат. Вижу, как гаснут его глаза. Слышу, как замедляется пульс. И захожусь в беззвучном крике, согнувшись пополам от рвущей на части боли… − Очнись, Гил! − младший тряс меня за плечи, встревоженный и испуганный. Снова. − Все нормально, − нацепил фальшивую улыбку. − Тебе не говорили о побочных эффектах моего воскрешения? − Нет. Ты − второй, на ком испытали препарат, − ответил брат, и я потер переносицу. Прекрасно. Просто великолепно. Всегда мечтал быть подопытной мышью. − Я у себя, − и прошёл быстрым шагом прочь. Это выглядело как бегство. Я не мог оставаться рядом с ним. Чувствовалась усталость. Смертельная. Меня буквально придавило к полу, еле ноги поднимались. Упав на кровать лицом вниз, я замер. Неужели я видел его смерть? Вполне настоящую, выглядевшую правдивой смерть. И ничего не сделал. Хотя что я мог, будучи всего лишь наблюдателем? Если предсказание чужой гибели − моя новая способность, то дела обстоят куда хуже, чем я думал. Я не хочу видеть лишнего. Особенно такие вещи. Уж слишком неподъемным будет этот груз. Зажмурился до синих искр, сжал кулаки, закусив до крови нижнюю губу. Вот бы провалиться в сон, забыться, потеряться в вечной ночи снова. Я не должен жить. Как же он этого не понимает! Я научил его всему, что знал, выложился на полную, отдал всего себя. И теперь я пуст. Внутри выжженная пустыня. Апатия крепнет с каждой секундой. Сердце бьётся, но оно мертво. Лишь поддерживает иллюзию движения, чтобы никто, не дай бог, не заподозрил, что совсем рядом находится живой мертвец. Я перевернулся на спину и устремил бессмысленный взгляд в потолок. В углу сплел паутину паук-крестовик. В липких сетях трепыхалась сонная осенняя муха. Мы с ней чем-то похожи. Я запутался в переплетениях реальности, тыкаюсь в стены лабиринта, как слепой котенок, и не знаю, что ждёт за поворотом. Мелькнула крамольная мысль, что мне нужна помощь. Кого-то, кто сильнее меня и не станет слушать жалких возражений и уговоров, а просто возьмёт за шкирку и укажет верный путь. Но такого человека не будет. Я не настолько наивен, чтобы надеяться на это. Вдруг я услышал шепот. Еле слышный, напоминающий шелест сухих листьев. Сначала я не мог разобрать ни слова. Я сел на кровати, изо всех сил напрягая слух. Они повторяли моё имя. Десятки, сотни раз. Добавляли разные унизительные слова и насмехались. Кто они? Неясно. − Смешной, нелепый Гилберт. Посмотри на себя. Ты до невозможности жалок, − ехидно. − И всегда таким был. Строишь из себя всезнающего гения, на деле им не являясь. − Заткнитесь, − пробормотал я, тряхнув головой. − Я вообще не должен вас слышать. − Но слышишь же. И ничего не можешь сделать. Потому что мы в твоей голове, − расхохотался хор голосов. − Мне плевать, − взял книгу с полки, открыл на случайной странице и пробежал взглядом по строчкам, пытаясь отвлечься. Ага, как же. Буквы слиплись в сплошной чёрный ком и, прокатившись по листу, упали на пол. Галлюцинации. Здрасьте приехали. Ещё одно побочное явление. − Мы рядом. Всегда рядом. Контролируем каждый твой шаг, каждое слово, каждый жест, − пропел высокий голос. Я метнулся в противоположный конец комнаты и пнул стенку. Боль не отрезвила. Голоса продолжали шептать, сбивая с толку. Включил ноутбук, повозился с проводами колонок и включил Einsturzende Neubauten*. Они всегда помогали мне привести мысли в порядок, как ни странно. − Мы ещё посмотрим, кто кого, − процедил сквозь зубы, увеличив громкость. Неудивительно, что вскоре постучался брат и, перекрикивая вопли солиста, поинтересовался, все ли нормально. − Все чудесно! Просто великолепно! − отозвался я, качая головой в такт. День прошёл в какой-то туманной пелене. Я проваливался в сон, метался в бреду, падал пару раз с кровати, потом садился и смотрел в стену. Я одновременно был у себя в комнате и на стройке, заваленной серыми блоками. Пыль зависла в воздухе, было трудно дышать и тошнило. Делал шаг, а казалось, что прошёл километр. Пол то отдалялся, то приближался. В целом состояние напоминало грипп. Но так плохо мне ещё никогда не было. Я потерял себя, очнулся, когда пил торопливыми глотками воду из-под крана. В горле будто раскинулась пышущая жаром пустыня. Я был дома один. Часы показывали одиннадцать утра. Неприятная пустота в желудке и его недовольное урчание напомнили, что я ничего не ел с прошлого дня. Приковылял на кухню, заварил крепкий чёрный чай и запил им оставленные братом бутерброды. Как мило с его стороны. Идеи, чем заняться, совершенно отсутствовали. Я бесцельно бродил по квартире, прикасаясь к случайным предметам, иногда ложась на пол и замирая. Поиграл в йо-йо, полистал каналы телевизора, помыл зеркало и рассортировал галстуки Людвига в особенном порядке. И мой взгляд упал на бритву, одиноко лежащую на подоконнике. Взял её аккуратно двумя пальцами и посмотрел на свет сквозь прорезь в середине. Интересно, насколько она острая? − подумал я. Насколько будет больно, если… Сел в кухне за стол и бросил взгляд в окно. Пасмурно. Хорошо. Не люблю солнце, от него глаза болят. Бритва притягивала взгляд, чуть поблескивая в дневном свете. Пульсировала жилка на запястье. Взмах − и аккуратный порез перечеркнул её. Кровь скользнула тонкой лентой по пальцам, заливая пол. Но внезапно остановилась. Я недоуменно прищурился. Ранка затягивалась на глазах, и вскоре не осталось и следа. Я снова и снова чертил рисунки на руках, и они исчезали. − Почему? Почему так? − бормотал я. Может, опять наваждение. Другой способ будет сто процентов действенным. Я обшарил весь чулан в поисках нужной вещи. Оказался у себя на кровати. Натирал веревку мылом. Из колонок доносился голос Брайана Молко. Зачем я это делал? Во-первых, я больше не мог терпеть давление, которое чувствовал всей кожей. Во-вторых, я жаждал проверить, получится ли. Также я злился на брата. Эгоистично было возвращать меня, чтобы не быть одиноким. Медленно до одури сходил за табуреткой, неторопливо взгромоздился на неё, закрепил как следует петлю. Мимо пролетела огромная чёрная птица с изогнутым клювом. Я сделал вид, что не заметил. Веревка плотно обхватила шею. Кажется, минутой ранее я пил виски прямо из бутылки. Бросил взгляд на рисунок, до сих пор висящий на стене: две перекошенные фигурки, держащиеся за руки, извилистое дерево рядом и солнце в углу. Подпись: «Любимому братику на день рождения». К горлу подступил комок. Меня не должно быть здесь. На самом деле, я не нужен этому миру. И Людвигу в особенности. Просто он не хочет этого признать, цепляется за меня изо всех сил и удерживает в мире живых. Но сейчас его нет рядом. И я спокойно могу уйти. Шаг − грубое волокно обожгло шею. Перед глазами заплясали фейерверки. Пальцы свело судорогой. Тьма хлынула изо всех углов, знакомая и успевшая стать почти родной. Облизнула босые ноги, хлюпнула в предвкушении. Ещё немного… Но вдруг она отступила. И я остался один, зависший под потолком, беспомощный и жалкий. Потерявший все. Даже право на смерть.