Антивирус для души

В гостиничном номере, несмотря на вентиляцию и включенный кондиционер, очень душно и пахнет тяжело и насыщенно. Фриск морщится, сделав первый шаг через порог, и с плохо скрываемым отвращением разглядывает обстановку и то, что привело его в эту относительно хорошую для Андертауна ночлежку — достаточно неплохой голограммный интерфейс, практически качественный, демонстрирующий сейчас комнату в восточном стиле, чуть поблеклые цвета из-за износившихся диодов и местами идущие рябью помех стены. Фриск знал отчего. На кровати с голографическим пологом и посредственной имитацией восточного шелка в практически естественной позе спящего лежит труп — неприятный, некрасивый труп с постепенно синеющими пальцами и абсолютным ничего вместо головы. Фриск сплевывает на пол и велит стажеру, все еще мнущемуся у двери, отключить интерфейс. Парень отходит к стене у кровати как-то поспешно и порывисто — Фриск замечает, что он старается не смотреть на тело, вздрагивает, случайно задевая взглядом кровать, и постоянно дергает нервно руками, и это, мать вашу, раздражает. Вот почему Фриск говорил, что работает один. Потому что этот сопливый малец, Фриск видит это уже сейчас, никогда не достигнет поставленной им, Фриском, планки, и вообще. Он слишком устал и слишком заебался за всю свою долгую двадцатилетнюю службу, чтобы привыкать к новым напарникам каждый раз, как старый либо дохнет в перестрелке, либо сбегает от него и полевой работы на место потеплее. Голо-обои идут рябью сильнее и гуще, так, что становится заметно бетонные, подернутые ржавчиной стены. И то, что раньше было головой трупа, тоже. Когда голограммы гаснут совсем, мальчишка вздрагивает сильнее и отворачивается слишком резко, чтобы это осталось незамеченным. Фриск смотрит на ошметки мозга, клочки волос, кусочки кожи и черепа, присохшие к стене за спинкой кровати кровавым веером, морщится и видит краем глаза, как парень-стажер бледнеет и закрывает ладонью рот. — Гадость какая, — глухо стонет он, и Фриск в общем-то не может не согласиться. Кроме кровавой абстракции на стене — такая же абстракция на белых простынях, подушках и на полу, больше не скрытых за голограммой, и это даже больше, чем гадость. Дерьмо, думает Фриск и опять сплевывает, стараясь игнорировать «напарника». В конце концов, не его дело, что мальчишка боится крови, или мертвецов, или чего там еще, ему только вытерпеть одно расследование с ним — убийство этого безголового — а потом шлепнуть отчет на стол Леди Рыбе и сдать пацана на руки старшему братцу. Гораздо важнее для него то, что разворотило этому парню на кровати башку, превратив ее в картину современного искусства, — Фриску достаточно беглого взгляда на «останки» и радиус их «разлета», чтобы понять: не огнестрел, не разрывные, не лазеры или другие разрушительные лучи — он видел много разных ран, чтобы даже без эксперта с уверенностью сказать — башку этому несчастному разорвало изнутри. А вот почему, вопрос уже к Альфи. — Вызови ПСов, — бросает он все еще бледному стажеру и выходит из номера, даже не утруждаясь проследить за выполнением приказа. Или спросить, все ли у мальца в порядке. Кто сказал, что если парень — брат его относительно-друга, то Фриск обязан испытывать и к нему дружеские чувства? Кто сказал, что у него нет других забот? Например, прижать администратора. — Как звали типа из сто второй?! — кричит он еще с коридора, и парень за стойкой дергается и оглядывается воровато. У него на голове красный панковский гребень, кольцо с красным камешком и красный лак на ногтях, и это единственные яркие пятна на его серой морде и пидорском прикиде. Когда он кривится и строит рожу вроде схуяли-я-должен-тебе-что-то-говорить, Фриск злобно сжимает зубы. — Как звали жмурика, фрик? — давит он и чуть не воет от ярости, когда придурок начинает заливать ему про бизнес-этику и «мы не разглашаем информацию о клиентах». Ага, ну конечно, с каких пор в Андертауне знают слово «этика»? Фриск мысленно начинает считать до десяти, как его учили на курсах по управлению гневом, но потом смотрит в наглые глаза панка-администратора и шлет все нахер — хватает его за воротник пидорской жилетки и тянет на себя через стойку. В этой позе их и застает стажер. — Детектив Френсис! — орет он пискливым мальчишеским голоском и оттаскивает Фриска от красноволосого панка, отчитывая при этом, как младенца: — Вы же детектив! Как вы можете насилие к гражданским!.. И это становится той самой соломинкой, что ломает хребет верблюду его совести. Фриск толкает парня в стену, а администратора впечатывает носом в стойку. Во внезапной тишине он слышит, как хрустит нос панка и рвется радужная картинка пониленда в голове у стажера, и улыбается. Так, что стажер становится совсем белым, а отельный панк дергается в его захвате и булькает более чем обреченно. — Я, блядь, детектив сраной полиции! Это моя, блядь, работа! — рычит Фриск. — Вы нахер вызвали меня чтобы трахать мне мозги всем эти дерьмом?! И панк вдруг съеживается и кивает виновато: — Я все скажу. Я… — он опять воровато раззирается по сторонам и умоляюще пялится на Фриска. — Только обещайте мне, что если закроете хозяек за что-то из сказанного мной, я попаду в защиту свидетелей. — Зависит от тебя, — выдыхает на это Фриск и, наконец отпускает его. — Эй, ты! — кричит он бледному стажеру. — Подключи его к терминалу и запусти протокол. Парень кивает и подходит к стойке. Пока он отыскивает нужную программу в планшете и дрожащими пальцами втыкает нужные проводки в нужные разъемы, Фриск закуривает и опять начинает считать до десяти. Скоро руки перестают дрожать, и самого его уже не потряхивает от ярости, только перед глазами медленно танцуют черные мушки, но и они уже тают. И он не злиться совсем на то, что стажер — ужасно медленный мнительный рукожоп, правду не скроешь, — вместо того, чтобы быстро и четко выполнить его приказ, сначала успокаивает панка-администратора, протягивает ему платок и ждет, пока тот приводит себя в порядок, и только потом вбивает в программу протокола нужные настройки. Наверное, так должно быть, думает Фриск и вообще-то он не верит в карму, мировое равновесие и прочие инь-яны, но глядя, как ловко его зеленый напарник справляется с зашуганым гостиничным работником, всего лишь улыбаясь и предлагая салфетку, он думает, что это правильно. В мире должны быть такие добрые наивные нытики, как этот Патрик-Папс, чтобы уравновешивать количество больных злобных обмудков вроде Фриска. Хороший и плохой полицейский, ага. — Я все сделал, детектив Френсис, — окликает его парень, и Фриск, неожиданно для себя самого выпавший из реальности на минуту, хмурится недовольно, когда реальность возвращается в него резким рывком с тонким голоском стажера и жгучей болью от догоревшей до края сигареты в пальцах. Ему это не нравится. Не сигарета и голос стажера — сонное помутнение после вспышки гнева, и Фриск в который раз обещает себе разобраться. Когда будет время. Когда-нибудь точно. — Следи за показателями, — машет он стажеру, — скажешь, если этот придурок захочет соврать, — и поворачивается к взволнованному, но уже не такому перепуганному и сволочному панку: — А ты, мудень, отвечай быстро и по существу. Кто жмурик из номера? — Мистер Мерзкий Рыб… — говорит администратор, и стажер за аппаратом протокола сдавленно хихикает. Фриск готов пришить их обеих, и, видимо, это отображается у него на лице, потому что напарник спешит уведомить его, что панк абсолютно правдив в данный момент, а панк спешит пояснить: — Мы так называем его, с работниками. А вообще он Артур Фиск. Очень мерзкий сальный тип, который трахает все, что имеет подходящее для этого отверстие, но богатенький, платит на несколько ночей вперед, доплачивает за «не беспокоить» на это время, — сообщает он и, заглядывая Фриску в глаза, выжимает из своей серой рожи максимум правдивости. — И он правда похож на небритую рыбу с утиным носом, правда. Стажер кивает Фриску на немой вопрос — программа служебного протокола, подключенная через планшет прямо панку в надстройку, с точностью в 99,9 позволяет отделить правду от лжи, а еще вытянуть мыслеобразы, картинки длительной памяти, аудио и видеоблоки краткосрочной памяти свидетелей и подозреваемых, и это должно бы облегчить копам работу, вот только нифига. Фриск двадцать лет работает в органах и что-то не видит подвижек к раскрываемости. Самопальных хакеров никто не отменял, в конце концов. — Правда похож, — подтверждает стажер и поворачивает к Фриску планшет — там: четкий статичный мыслеобраз небритого мужика в потной рубашке и брюках в золотую чешуйку, как у безголового трупешника в сто второй. И он действительно похож на рыбу, ушедшую в запой, но не это привлекает внимание Фриска. — Кто там рядом с ним? — толкает он напарника, но он только пожимает плечами. — Там помеха, и она не убирается никак, даже на видео, — печально тянет парень. — Так бывает, когда не всматриваешься в лицо… — Или когда кто-то под внешним экраном, — перебивает его Фриск и снова наседает на панка: — Это сегодняшняя память? — Д-да, — неуверенно кивает администратор, разглядывая мыслеобраз. — Он вообще всегда в этой золотой херне ходит, но… этот рядом с ним вроде похож на сегодняшнего… — Т-то есть, «сегодняшнего»? — влезает зачем-то стажер, и Фриск хочет сплюнуть и чертыхнуться: этот опять краснеет, смущается и позорит себя и сурового Фриска. — Он с разными?.. — Ага, — ничуть не стесняясь кивает панк. — Водит каждый раз разных, то девок, то парней. Некоторых знаю, шлюшки переулочные. Некоторые подороже. Этого видел впервые, — он задумывается и выдает: — Парень, вроде, только транс. Больше не скажу, не помню. — Парень, значит, — чешет бороду Фриск. Просматривает даже короткий видеоблок, а толку. Нечто за помехами мелькает чем-то похожим на красное боа и белый пуховый полушубок. Длинные светлые волосы завиты локонами, а вот лица за мушками и снегом все равно не разглядеть и даже голоса не расслышать за белым шумом и статикой, только грудной грубоватый смех. Может, на камере номера записалось лучше, без особой надежды думает Фриск, а если нет, то можно попытаться улучшить качество силами Альфи. — Точно не знаешь имени? — Неа, — мотает головой панк. — Рыб называл его Сладкая Дырочка, если это вам поможет. Напарник снова краснеет, а Фриск сплевывает прямо на стойку и достает новую сигарету. — Не поможет, но спасибо, фрик, живи пока, — он хлопает администратора по плечу почти дружелюбно, чем, похоже, пугает до икоты, и разворачивается к выходу. — Сегодня заедут наши парни из процедурной службы, заберут трупак и снимут данные с интерфейса номера, так что не будь таким мудлом, как был со мной. Ариведерчи. Он кивает стажеру собираться и закуривает уже на улице, возле входа в эту богадельню. Он затягивается резко и глубоко, разглядывает неоновые блестящие вывески этой «гостиницы» и других — «Трэш-хаус», «Холмы страсти», «Башня страдания» и прочие пафосные названия, мало подходящие такой выгребной яме, как Чикагский Андертаун, — и думает, что его жизнь медленно, но стабильно скатывается в тотальный пиздец, если он все еще копается в этой помойке, с проститутками, извращенцами и другим отребьем и даже не удивляется, когда в очередной раз вляпывается в дерьмо. И он, наверное, и сам не лучше. Фриск докуривает сигарету почти до конца, додумывается до того, что он моральный урод, и уже собирается гаркнуть на стажера, который за каким-то чертом застрял в этой ночлежке, как его окликают со стороны. — Дорогуша, не дашь закурить? Низкий голос заставляет Фриска вскинуться и обернуться. Девка с широковатыми по-мужски скулами, темными короткими волосами и губами в хищно-красной помаде улыбается ему обольстительно и тянет в тоненьких пальчиках в черной кожаной перчатке тонкую сигарету. Фриск скользит взглядом по светло-розовой шубке и ботинкам на двухдюймовых, наверное, каблуках, по ручке, настойчиво тычущей ему сигарету, и, закатив глаза, наклоняется прикурить. Чужое лицо оказывается невероятно близко, так, что Фриск спокойно может изучить все поры на светлой коже, изгиб тонких губ, три маленьких шрама от снятых гвоздиков в правой брови, глаза за густыми, как щетка, ресницами. От девицы кисловато пахнет кожей и едва заметно металлом, она сверкает черными глазами и растягивает в хитрую улыбку губы с зажатой в них сигаретой. Фриск отстраняется с видимой неохотой, когда стоять так близко, склонившись друг к другу, уже не имеет смысла: его собственная сигарета дотлела до края, сигарета девушки мигает оранжевым огоньком, а из чертового «Трэш-хауса» вываливается наконец стажер. — Спасибо, дорогуша, — девушка затягивается, выпускает колечко пряного ментолового дыма и смеется знакомым Фриску грудным хрипловатым смехом. Она поворачивается на каблуках, подмигивает краснеющему стажеру и — черт, если бы Фриск не слышал этот же смех всего пять минут назад с видеоблока, он ни за что не узнал бы, но он слышал и даже понял это вовремя, потому что промедли он еще несколько секунд, розовая шубка скрылась бы в разномастной толпе Андертауна. — А ну стоять, сладкая попка! — орет Фриск, хватая тонкое запястье практически молниеносно и дергая на себя. — Стоять, это полиция, пидор гребаный! Девчонка — хотя, какая, блядь, девчонка?! — парень-транс валится на него и — еб твою мать, этого Фриск никогда не смог бы предугадать — херачит ему затылком по носу, выворачивается из захвата и уже заносит ногу в тяжелом ботинке на двухдюймовой платформе, чтобы врезать ему по яйцам, когда — и этого Фриск ждет еще меньше — напарник-стажер смачно шваркает эту шалаву зарядом шокера. И парень в розовой шубе валится на асфальт с грохотом упавшей гири и с таким же почти изяществом, застывая в той позе, в которой его застигло электричество — с чуть занесенной назад ногой и руками, согнутыми в локтях. — Киборг, блядь. Секс-робот хуев, — сплевывает кровь, натекшую из разбитого носа, Фриск, когда замечает, как в черных глазах начинает мелькать синяя перезагрузочная таблица. — Вот же дерьмо, господи! Он закуривает еще одну, рявкает на собравшуюся на зрелище толпу, чтоб валили отсюда в жопу, и опускается рядом с вырубленым роботом прямо на влажный асфальт. В носу жжет и хлюпает кровавыми соплями, и Фриск, принимая от напарника платок, начинает постепенно верить в карму, которая — ну не сука ли! — посылает ему сегодня слишком много испытаний. Дерьмо, думает Фриск отрешенно, и следующие минут двадцать сидит с запрокинутой к темному потолку Андерсити головой, зажав медленно тлеющую сигарету в зубах, и ждет, пока за ними, теперь уже тремя, не заедет наконец вызванный стажером кар патрульной службы.