— ✗ —
Жутко холодно. Ветер завывает, гоняя свои неуловимые потоки между домов по тёмным улицам, сбивая с курса и леденя кожу очередных прохожих, пробивающихся сквозь дремучие переулки. Чимин жаждет забрать назад свои слова о надоедливом солнце, отказавшись от гордости и взвывая о возвращении, однако оставшиеся силы преследуют одну-единственную цель — донести себя до дома. Настроение, после встречи с Чонгуком раздробившееся на ничтожные куски, остаётся за плечами и исчезает тонким шлейфом раздражения. Непробиваемая стена в виде этого парня никак не желала сдвигаться под гнётом аргументов о том, насколько энергозатратно и губительно вступать в отношения в их возрасте. А учёба? Экзамены? Будущее? Чонгук не хотел об этом подумать. Ценности Чона прибили к земле и до сих пор заставляют гневно по ней волочиться, ведь так и не удалось доказать этому парню, что учёба, собственное будущее и планы куда важнее, чем отдавать свои силы посторонним людям. В любой момент они могут унести их, оставив тебя оголённым мешком с мясом, лишившимся последнего, и имеют на это право: они не подписывали никаких документов о том, чтобы всегда быть рядом. Чужая нелогичность сводит с ума. Чем этот Чонгук занимается? Прогуливает занятия, пропадает ночами, получая нагоняй и от преподавательского состава, и от семьи, попусту растрачивая себя на неизвестное. Постоянно отрицая аргументы друг друга, они оба продолжали яростно и беспрерывно ими драться, моментально добавляя новые, будто стремясь выиграть смертельный бой, чтобы сейчас Чимин сгорал от терпкого разочарования в единственном человеке из его окружения, казавшимся адекватным. Приятный и осознанный человек, ну надо же. Однако сейчас ведёт себя совершенно глупо и по-детски, подписавшись на отношения мало того, что с парнем, так ещё и не со своим соулмейтом. Вся эта ситуация ещё с самого начала была обречена на провал. Зачем Чонгук продолжает в неё соваться и столько рьяно отстаивать — так и остаётся неизвестным. Пак цыкает, растирая руки: попытка раскрыть на это глаза была ещё более глупой, чем чужие выходки. Способности Чона в математике и химии тонут под огромным слоем безрассудства, будто бы колышутся в доверху загрязнённом океане и не могут сделать ни глотка воздуха. Чужой нерационализм попросту невозможно понять — и Чимину горько всё это не то, что осознавать, но и признавать. Дикая трата потенциала. Последние струны самообладания рвутся, затронутые пассивной агрессией, которая распирает сердце изнутри. Чимин сплёвывает через плечо на тёмную кладь асфальта. Чужая жизнь весела и легка, идёт как по маслу, и, похоже, лишь кошмарное потрясение приведёт Чонгука в чувства, заставив его суматошно схватиться за голову. Как бы не стало слишком поздно. Волна ледяного воздуха окатывает с ног до головы, звеня в ушах. Без желания идти по стопам Чона, Пак плотнее укутывается в вязаный шарф, коря себя за то, что забыл о просьбе и надел пальто, а не утеплился. Стрелка циферблата на левом запястье уже давно перевалила за время комендантского часа, сейчас судорожно трясясь и замерзая. Чимин прячет ладонь в карман и надеется скорее дойти до дома. Под ноги попадается жестяная банка, звучно выкатившаяся из-за угла. Медленно остановившись, Чимин осознаёт, что замер около поворота в переулок, где не рассмотреть ни зги. Цыкнув на расплескавшееся по ботинкам содержимое жестянки, Пак щурится и замечает резкие движения неподалёку, словно ветер разгоняет сгустки темноты. До ушей долетает рваный шорох. Он неспешно приближается, точно крадущаяся бездомная кошка, всю жизнь проведшая на улице и точно знающая, как нападать на свежее мясо. Гулкий топот ног врезается в голову. Это не кошка. Сохраняя непоколебимость, Пак вцепляется в лямку рюкзака и аккуратно пятится назад, в случае чего готовясь отступать. Не спускает глаз с мглистой неизвестности. Грохот. Сердце пропускает удар. Сбитое дыхание, опаляющее тело. Безумные всхлипы выскочившей на Чимина женщины, затем — её ищущие спасения руки, намертво впивающиеся в воротник пальто. Её душат рыдания, не позволяя выдать и слова. Во взгляде встрял крик о помощи — и Чимин неосознанно отвечает на него, подхватив женщину под локти. Распахивает губы, хмурясь. Горечь осевшего металла во рту. Жар на липкой мягкой коже. Кровь. Пак оступается, впервые за всю свою жизнь ощущая тихую поступь ужаса. Глубокого, ядовитого. Дрожь разделяется на двоих, тягучим естеством впитываясь в кожу. Отравляет едкой паникой. — П… помогите! Пожалуйста, Г-господи!.. — Голос чудовищно скачет; она постоянно оборачивается и глотает слёзы. — Ч-что? — Реальность растягивается патокой. Сознание отрицает происходящее. — Что случилось?.. Его плечи сжимают пальцами, вкладывая в горящее желание не погрязнуть в отчаянии и не захлебнуться в истерике. От вида окровавленной блузки, прилипающей к шее и груди, мутит. Всплывающие один за другим вопросы впервые заходятся выпью в сознании, пока испуганный взгляд бегает по порванным женским одеждам и сбитым в кровь ногах. С её растрёпанных волос стекает чёрная, жаркая кровь, расплываясь пятном у виска и капая на белую ткань. Чимин, кажется, слышит её шум. Кап. Из глубины памяти рвётся гомон очевидцев, прорезается душераздирающий рёв сирены. Автострада с широкой полосой багровой крови, ведущей к кромке травы, за которой не видно земли. Чимин был слишком мал, чтобы увидеть обрыв. Женщина трясёт его за плечи, роется по карманам в попытке найти телефон. Кап. Глухой звук из подворотни. Чимин машинально поднимает голову и всматривается вглубь темноты, словно дожидаясь, пока мгла взглянет на него. Краски сгущаются, размазывая происходящее. Паку хочется списать очертания силуэта на игру воображения. На испуг, на горячку — на что угодно, лишь бы не на реальность. Жжение по всему телу велит сорваться с места и бежать, не останавливаясь, удирать, скинув тяжёлый рюкзак, лишь бы не стоять на холодном ветре, не глядеть на измазанные ладони. Красный свет ослепляет. Какой глупый день. Чимин бранился на бесполезность, теперь рассматривая так любое движение. Инфляция ценных секунд: он не успеет уклониться, пока подрагивающая точка прицела движется к его лбу. Кости плавятся ужасом. Сердце взрывается, резкой болью простреливая нервные окончания. Тошнота, скопившаяся в горле, кажется, прибивается к затылку наступающей истерикой — а под носом вспыхивает свет. Эта женщина нашла телефон. Смотрит на Пака, как вдруг расширяет глаза и с силой толкает парня назад. Свист. Это выстрел. Чимин смотрит туда, где притаилась его бестолковая смерть. Умереть в этом возрасте окажется бесполезнейшей вещью, на которую Пак когда-либо был способен. Там, во тьме, оценивают его жизнь без вмешательства её хозяина. Там, у грязных стеклопакетов и свалки мусора, решили вершить над ним незаслуженный суд. Пак цыкает. Что за трата. Один оптический прицел говорит о том, что его тело никто не найдет, возможно, обставив несчастным происшествием. Мать будет биться в бесконечных поисках своего чада, так и не найдя его останков, которые утилизируют, расщепив серной кислотой. Или же упакуют, захоронив на ближайшем море. Чимин никогда не узнает. Он не узнает. Пульс в висках оглушает. О Чимине никогда не узнают. Глупая, абсолютно идиотская смерть. Зачем он вообще пошёл к Чонгуку. Зачем тянул время, пытаясь переубедить Чона, доказать его неправоту? Чтобы теперь вязкая темнота тянулась к нему, сжигала плоть и растворяла кости, медленно, с наслаждением терзая тело? Панические слёзы жгут глаза, от которых вскоре ничего не останется. Никто не хочет умирать. Чимин не хочет. Неожиданно чужие руки хватают Пака за грудки и хорошенько встряхивают. Женский крик разлетается по воздуху, прерываемый глухим выстрелом. Резкая боль на щеке. Распахивая глаза, Чимин хватается за лицо и встречается затылком с асфальтом, с которого его тут же соскребают. Вопли разносятся по округе, так и оставаясь незамеченными, и Пак вдруг осознаёт, где на самом деле находится. Дорога. Сырой асфальт, разодравший кожу рук. Невесомое тело отрывается от чужого, в то время как ладони цепляются за каждый камешек, ведущий Пака прочь. Красный камешек. Распахнув глаза, Чимин уставляется на него. Замирает, прожигая взглядом движущуюся прочь точку. И понимает: шанс сбежать. Женщина, заметив, что взята на прицел, молниеносно вскакивает на ноги и хватает парня за плечо, что вдруг разражается болью. Пламя рассекает мышцы, кровь для него — горючее. Терзает плоть, выдавливая слёзы из глаз, а из горла — крик, что даёт ощутить реальность. Отрезвлённый вспышками, носящимися перед взором, Пак поднимается на дрожащие ноги, вдруг жмурясь от ещё одного глухого выстрела. Шлепки босых ног по асфальту, к которым присоединяются собственные. Обрывистые, сбитые. Ноги всё время подкашиваются, пока Чимин несёт своё тело вперед за незнакомкой, держится за плечо и горько ревёт, смешивая слёзы с сочащейся из щеки кровью.— ✗ —
Во втором часу ночи одиночество коридора двухэтажного дома разрезает свет, тут же пресекаемый щелчком ключей в замочной скважине. Утомлённое тело еле переваливается за порог, готовое распластаться прямо на пыльном коврике для обуви. Теперь тишину прерывает и слабое дыхание замотанного парня, который съезжает затылком по двери и, кажется, больше не дышит. Чувства полностью выжаты из потрясённого сознания. Мозг самоликвидировался, и тело на автопилоте обязуется встать на ноги и стараться не расшибить голову, пока поднимается по лестнице на второй этаж. Уют собственной комнаты не согревает. Создаёт удивительную атмосферу умиротворения и легкости, но она не доходит до Чимина, бесполезно пытаясь проломить твёрдую стену... стресса? Выжегшей грудь паники? Пак ничего не разбирает. Не снимая куртки, тело падает на кровать. Вытягивает вперёд ладони, ловя ими чудовищные воспоминания, которые так и не могут быть приняты за реальность. Убитые к чёртовой матери глаза мальчишки, забитого в самого себя, подействовали в Национальном Комитете Полиции как успокаивающее средство, и та самая дрожащая женщина сама разбиралась со всеми необходимыми документами и маячила перед расплывчатым сознанием, пока Чимин сидел на стуле и внутренне переживал свою смерть раз за разом. Он бесконечно крутил произошедшее в голове, не переставая представлять исходы событий, поступи он по-другому, не спохватившись он вовремя. Пластиковые скамьи в участке действовали гипнотически, своим множеством рядов заставляя считать Пака количество выстрелов. Первый. Вкрадчивый и неожиданный, как лондонские убийства потрошителя девятнадцатого века. Второй. Разрушающий, как лавовая волна. Всплески магмы, медлительные и стрекочущие в своём адском жаре. Голоса были такими отдалёнными, мерцание силуэтов — таким близким. Он ждал, когда всё закончится. Он сверлил взглядом спину женщины, которой оказывали медицинскую помощь, переводя взгляд то на кровавые пятна своего пальто, то на неё, с кем-то ругавшуюся. Потом на мельтешащего перед собственным лицом сотрудника полиции, заклеивающего огромным пластырем его боевое ранение. Всё стрелявшее плечо оказалось на удивление нетронутым. Затем незнакомка подошла ближе. Плавно, словно игнорируя инцидент и любые намёки на него: её губы нервно двигались, но ни звука не вырывалось изо рта. Она похлопала Чимина по спине и сказала, что его отпускают, что не стали брать как свидетеля, чтобы не заморачиваться с бумагами и не разрушать жизнь мимо проходившему школьнику. Поблагодарила, лепеча ещё какие-то немые слова, пока Пак отдавал все силы на то, чтобы пересилить эти звонкие щелчки в голове. Чимин мотал головой на все предложения посещения психотерапевта, больницы и звонков близким: всё, что ему хотелось, — это запереться в собственной комнате, а следом во сне, и забыть о произошедшем. Ничего не было. Ему не привыкать играть в прятки. Он такой умелый игрок, но почему-то никогда не выигрывал.— ✗ —
Обед встречает парня осунувшимся лицом с росчерком задевшей кожу пули и раскалывающейся головой, которая отбивается от непрошеных воспоминаний вчерашней ночи, как от навязчивого спама. В сердце воцарилась пустота, а низкочастотный гул в голове позволяет начать новый день с чистого листа, избегая осознания произошедшего и не позволяя вновь столкнуться со стрессом и всепоглощающим страхом. Только тело, пытающееся избавиться от принадлежащего ему скелета, с жаром выталкивает его наружу. Из горла рвётся истеричный вопль, но Чимин как ни в чём не бывало спускается со второго этажа и бредёт в сторону кухни, по пути заходя в коридор и оставляя уличные вещи в гардеробе. На пороге кухни он спотыкается, но даже не реагирует — бредёт дальше и молниеносно атакует холодильник, набрасываясь на кремовый десерт и разогревая в микроволновке чай. Диван в гостиной как назло твёрдый, будто каменная крошка асфальта, на котором Чимин мог бы вчера распластаться мёртвой тушкой, что истекала бы кровью и даже не почувствовала бы сверху крепкий удар второго безвольного тела. Резко вскочив от возникшей в голове картинки, он чуть не выворачивает всё содержимое посуды на колени. Глубоко вдыхая и прикрывая веки, Пак вышвыривает себя из состояния истерики и просто пересаживается на соседнее кресло. Оно обрекает Чимина на нахождение в своих тёплых объятиях, что мягкой периной окутывают его тело и душу. Но не сознание. В сознании всё ещё стоит совершенно противный, отвратительный гул. Рука тянется к пульту от телевизора. На удивление быстро просыпается аппетит, включая процессы жизнедеятельности человека. Новостной канал разрывается писком заставки какой-то программы, которая повествует об очередном чрезвычайном происшествии. Чимин хмыкает, пресекая любые вопли сознания: как вовремя. Голос женщины-диктора трескучий, отталкивающий, лишний раз напоминающий о недостатках образовательной системы, взращивающей роботов. Эта ведущая — прямое тому доказательство. Автоматные очереди из вставок очередного конфликта на юге разрывают колонки, журналисты кричат, следом большой взрыв переворачивает заброшенный автобус, который использовали как баррикаду. Горячий чай обжигает горло, десерт почти съеден, и Чимин уже не чувствует себя раздавленным грудой металлолома, как на экране. Следующая череда новостей уже без видео, отчего Чимин смеётся над мыслями, что им не хватило материала. Стандартная картинка меняется на фотографии каких-то влиятельных мужчин в костюмах: их лица транслируются и в анфас, и в профиль. Пак задумывается о том, что, возможно, это очередные пропажи или покушения в связи с недавнего времени растущим числом преступлений, результатом которых он и сам чуть не стал. «…Этой ночью в районе полуночи было совершено убийство двоих мужчин сорока пяти и пятидесяти семи лет, которые являлись владельцами крупнейшей автомобильной торговой компании «TwoStrad» и влиятельными бизнесменами…» Он никогда не сомневался в своих дедуктивных способностях. Чимин прыскает в кулак, чувствуя крадущиеся шаги приближающейся истерики: вот его бы точно не показывали по телевизору. Около года назад в Сеул с юга страны перебрались вооружённые столкновения бандитских группировок, после чего стало известно о политической войне на чёрном рынке. Люди начали занимать позиции на разных сторонах, искать и обрабатывать информацию. Интернет разразился мнениями и спорами, в которых Чимин не осмеливался участвовать, зная, насколько далёк от политики. Он не собирался в неё лезть, пока это не касалось его напрямую. И в момент, когда участились нападения на слишком любознательных, однако мирных граждан, одна фигура начала подчищать следы за виновными. Убирать конкретных влиятельных шишек, будь то бизнесмены или торговцы или даже политики; пожинать плоды политических недомолвок и вершить судьбу над чужими жизнями. Все следственные комитеты и национальные департаменты рыщут так чутко, как никогда не рыскали, чтобы добыть о серийном убийце хоть что-то, кроме его нашумевшего имени: Мин Юнги. «…предположительно, это очередные жертвы известного серийного убийцы — Мин Юнги». Чимин, поудобнее забираясь в кресло и коря себя за просмотр теленовостей вместо сборов на учёбу, вновь кратко смеётся: где же этот убийца мог так ошибиться, чтобы оставить о себе такую подсказку, как имя? Такая промашка многое может сказать о его непрофессионализме. Внезапно кружка с остатками чая выпадает из рук, глухим ударом сталкиваясь с ковром. Ладони вцепляются в грохочущее сердце, изо всех сил сжимая горящую кожу, и хотят вырвать озлобившееся сердце, чей очередной удар распространяется острой болью по всему организму. Дыхание спирает, вынуждая осесть на пол; лёгкие заходятся, наполненные сухим азотом. В попытке сохранить рассудок, Пак встаёт на ноги и движется на кухню, чтобы добраться до аптечки: давно пора было принять обезболивающие. Ноги подкашиваются — и Чимин летит наземь, тут же глуша крик от резкой, опаляющей и жгучей боли на шее. Она обводит ключицы раскалённым металлом, выцарапывает вены кончиком острия и выползает из кругов ада «Божественной комедии», чтобы наконец-таки расчленить чужое тело. Вязкая паника застревает в груди. Касаясь разгорячённым лбом прохладного пола, Чимин рвано дышит и судорожно отрывает руки от груди. Не может быть. Глаза раскрываются в немом шоке и осознании того, что в районе сердца на его теле сейчас проявляется заветная метка. Неожиданная боль тут же сменяется разгорячённым интересом, заполняющим каждую клетку его тела, и покоряет своей неизвестностью. Чимин отставляет на задний план мысли о том, что в последнее время всё происходит чертовски невовремя. Отдышавшись, Пак поднимается и бредёт к зеркалу в прихожей возле двери. Остановившись напротив своего покоцанного отражения, задирает футболку по ключицы. На цыканье не остаётся воздуха. Надписи бывают совершенно разными: каллиграфическими и неаккуратными, рваными и размашистыми, большими и совсем крохотными — разного наклона, цвета и размера. Закрепилась теория, что образ имени твоего соулмейта на участке, где ты почувствовал резкую боль с ним при встрече, олицетворяет его настоящий характер, а для тех, кто верит в психологию как в науку, — его душу. Часто играя со своим воображением и расспрашивая одноклассников об их метках, Чимин представлял собственную: её местоположение, цвет, шрифт. Воображал человека, его род деятельности и его олицетворение на своём теле. И, конечно же, размышлял о самом себе и о том, в какую форму надписи уместился его собственный характер. И прямо сейчас эти моменты яростно закрашиваются в один-единственный цвет: чёрный. Чимин вынужден перечеркнуть свой список самых бесполезных и энергозатратных вещей, которыми он мог когда-либо заниматься. Ведь на его груди расползаются огромные, скачущие по размеру буквы, рваным, будто задыхающимся шрифтом, как в заголовках к фильмам ужасов. Слоги — трясущиеся, неустойчивые, выведенные острым лезвием от сердца, тянущиеся до самой шеи. Нечто первобытное, дикое, гулкое впервые душит сердце — отчаяние. Оно, бурей ворвавшись в привычный жизненный цикл, начинает сметать чужие рациональные устои, идеалистические принципы и жизненные взгляды. Чимин не дыша проводит ладонью по воспалившейся коже. Непринятие немым криком раздирает горло, заставляя скрести кожу ногтями, вынуждая краснеть её ещё больше от многочисленных царапин. Его разум слишком слаб. Пак не может сопротивляться истерии. Не может быть. Не может быть. Не может быть. Не может быть. Только не это. Неправда. Всё — ложь. Лживая реальность, желающая избавиться от него как можно изящнее, проявляя свой вкус в каждом шраме, в каждом росчерке чернильных букв. Нужно скорее избавиться от метки. Ложь. Системам свойственно ошибаться. Код может быть неверным, всегда есть вероятность ошибки. Чимин попал в список исключений, в список поломок, необходимых к исправлению, ведь и система соулмейтов могла обознаться. Это просто ошибка. Маленькие струйки крови текут по шее так же, как и из глаз слезы стремятся достигнуть своего апогея. Чимин ненавидит ошибки. Всё началось ещё со вчерашнего вечера. Цепочка команд сбилась, образовала провал в сети, выдала ошибку. Нужно просто переделать. Избавиться. Кожа тонкими слоями слезает, комками оставаясь под ногтями, но дьявольская метка никак не хочет исчезать. Чимин даже не собирается читать это имя, потому что ещё немного — и он его вытравит. Ещё немного — и он исправит эту ошибку самостоятельно. Окровавленные ладони отпускают лопнувший ворот футболки, пропитавшийся багряной жидкостью. Чимин делает шаг назад. Нет. «Мин Юнги». С губ почти срываются слова «лучше бы я умер». Чимин обрушивается на пол доломанной бездушной куклой, всей поверхностью тела касаясь холодных досок. Долгие минуты острой тишины заставляют сознание очнуться. Собственный вдох оглушает, а выдох парализует: Чимину требуется десять минут, чтобы прийти в себя, проглотить истерику и удавить в ней предательские слёзы. Стоически выдерживая атаку всепоглощающей паники, он рассматривает метку в зеркале и всё ещё отрицающе обводит её глазами, словно в ирреальности, пытаясь переварить случившееся. Чимину грозит опасность. Над ним нависла внушительно необъятная катастрофа под названием «Мин Юнги», которую пока что стоит принять как факт и продумать дальнейший план действий. Звучит как нечто невозможное. Невероятно. Пальцы впиваются в волосы. Нужно передохнуть и включить обычную вычислительную... Панику. Чимин не позволит этому имени оставаться на его коже. Он не позволит этой метке впитаться в его жизнь, будь то увеличивающаяся с каждым днём боль от расстояния соулмейтов, вынуждающая их как можно быстрее найти друг друга; будь то преследования, пытки или очередные покушения на его существование. Он не сдастся. Он не позволит этому несчастному случаю перечеркнуть кропотливо выстраиваемую судьбу. Если ему был дан шанс на жизнь, он будет отвоёвывать его любыми способами. Распластываясь на холодном полу, парень издаёт протяжный стон, в который раз прокручивая в голове, в какую бездну его занесло. О последствиях появления этой злосчастной метки не хочется думать: либо Юнги убивает Чимина, так как Пак будет лишним свидетелем и способом полиции выйти на серийного убийцу, либо Чимин бежит на край света и находится под прицелом до тех пор, пока метка не сожжёт его изнутри. Пак вытирает футболкой руки, очищая пальцы от ошмётков кожи. Нужны другие варианты, не время для отчаяния. Они могли пересечься лишь вчера, под покровом дыхания смерти, когда прицел снайперской винтовки стремился выжечь в Чимине дыру. Именно тогда, когда шёл от Чонгука, замерзая и мечтая сесть за обыденные дела, но нечаянно добрался до эпицентра криминального преступления. Хватаясь за разорванный ворот, Пак судорожно глотает воздух и пытается вернуть пульс в норму. Та женщина была очередной жертвой, операцию по убийству которой Чимин грациозно сорвал. Лучше и нельзя было придумать. Зачем он вообще остановился. Чимин снова смотрит в зеркало, боясь прикасаться к месиву на груди. Совсем скоро его черепушка может оказаться таким же кошмаром из кожи и крови, только к этой каше прибавится и серое вещество. Ему совсем некуда податься и совсем негде спрятаться. Забаррикадироваться в доме? Уехать к бабушке в Пусан, поставив и её жизнь под угрозу? Или же смиренно продолжить вести остаток жизни, запоминая её последние и такие горькие мгновения? Чимин массирует виски, подгоняемый одним желанием: застрелиться раньше, чем это сделает Мин Юнги.