Северные ветры

      Иногда Пенгвину казалось, что время на Ара-карре течет как-то неправильно. Каждый день он жил от завтрака до обеда и от обеда до ужина, переругивался с поварами, находя все новые способы обходить упрямые отказы. Под конец первой недели, правда, необходимость ругаться и думать исчезла сама собой — дозорные уже не таясь усмехались, без вопросов и пререканий выдавая положенную порцию. Пенгвин словно выдержал своеобразную проверку на прочность.       Прошла всего неделя, а казалось — целая вечность минула, затерев до серости воспоминания о Фар-ден-форте. На смену им пришли усталость, ноющая боль в мышцах и зуд укусов слепней.       С первого, ставшего равномерно-черным, вспаханного поля заключенных перегнали на следующее, где все началось заново — копать, выдирать колючую сорную траву, снова копать... Пенгвин удивлялся только, как после адского дня на пекле у долгожителей Ара-карры еще оставались силы на драки, карточные игры и смех по вечерам. Сам он сразу после ужина валился в бараке на пол и мгновенно засыпал.       Уни за неделю оставил Пенгвина одного хорошо если на пару часов. Даже к отхожему месту однажды за ним потащился, но был послан к черту хорошим пинком. Такая собачья преданность откровенно настораживала и раздражала до зубовного скрежета — Уни постоянно околачивался рядом и навязчиво пытался быть полезным. На седьмой день Пенгвин отчасти понял причину.       Он всего-то немного задержался у раздачи ужина — отошел к морю умыться и проворонил момент, когда к котлу выстроилась приличная очередь.       Зачем он, получив миску с картошкой, пошел искать Уни, Пенгвин сам не знал. Мог бы и отдохнуть от навязчивого преследователя, но, наверное, слишком привык уже к его нечастым репликам, размеренному стучанию ложкой по дну миски и тихому присутствию рядом. Примерно так же на «Змее» рядом с ним находился Шачи — тихо и молча, иногда настолько глубоко погружаясь в свои мысли, что не сразу откликался, когда его звали.       Пенгвин обошел весь лагерь, по нескольку раз заглянул во все бараки, но Уни нигде не было видно. Это казалось странным — обычно высокий парень сильно выделялся в толпе, а зачастую и сам поразительно быстро находил Пенгвина, словно заранее знал, где искать.       «Ну нет, так нет», — не найдя никого в четвертом, последнем, бараке, решил Пенгвин. В конце концов, быть может, Уни тоже надоело все время таскаться за одним и тем же человеком, набиваясь в друзья.       Только подозрительный шум из-за третьего барака, на который Пенгвин сперва не обратил внимания, отвлеченный гомоном и смехом ужинавших пиратов, заставил насторожиться и сбавить шаг.       Пенгвин никогда не считал себя параноиком, в обычных обстоятельствах он точно не пошел бы выяснять, что именно скрипит и глухо шмякает в заваленном всяким хламом тупике между забором лагеря и задней стеной барака. Но сейчас отсутствие Уни в толпе пиратов и пустота в бараках наложились на и так крайне подозрительное поведение Уни, и Пенгвин решил, что неплохо было бы посмотреть на источник весьма неприятного шума.       Оставаться при необходимости незамеченным Пенгвин умел. Часто в морских портах он без зазрения совести этим пользовался, когда на кулаках выяснял отношения с местной шпаной. В конце концов, нападение из засады никогда не считалось ни низким, ни даже странным. И сейчас Пенгвин легко слился с темнотой, стараясь не особо высовываться и не светиться без необходимости.       Тупик за третьим бараком неплохо освещался фонарем-прожектором, закрепленным на высоком шесте на крыше второго барака, так что Пенгвину не пришлось ждать, когда зрение перестроится на ночное. В том, что интуиция его не подвела, он убедился сразу.       Всего за бараком находились четверо. Сперва Пенгвин увидел только троих: один стоял спиной к нему, два других — лицом в пол оборота. Потом первый чуть передвинулся, кругом обходя что-то на земле. Этим «чем-то» оказался четвертый — он лежал, схватившись за живот, подтянув колени к груди, и слабо постанывал. Это был Уни.       Только тогда Пенгвин узнал парня, что стоял к нему спиной. Сальвадор. Двух других он не знал, того лысого, что обычно ходил с Сальвадором, с ними не было. Левый был высоким, вряд ли ниже Уни, по его лицу от правого глаза до уголка губ шел уродливый темно-красный шрам. Правый был пониже, едва ли выше Пенгвина, и выглядел младше: если Сальвадор и левый тянули на восемнадцать лет, правый вряд ли перевалил за шестнадцать. Все трое молчали, только изредка переглядывались, словно могли мысли друг у друга читать.       Пока Пенгвин осматривался, оценивая происходящее, Уни замолк, тяжело дыша, похоже, собираясь с силами. Возможно, хотел внезапно вскочить и бежать или просто пытался сгруппироваться, чтобы хоть как-то защититься.       Но ничего из этого сделать ему не дали. Сальвадор размахнулся и носком ботинка со всей силы впечатал Уни под ребра.       Пенгвин сжал зубы. Если бы там, на земле, корчился Шачи — да что там, даже Ло! — его вынесло бы из спасительной темноты немедля, и он уже кинулся бы в драку. Кулаки и сейчас чесались, но все-таки там был не Шачи и не Ло, а едва знакомый и очень странный Уни, который мастерски корчил из себя дурачка, но мгновенно становился умным и собранным, как только ситуация накалялась. А еще там были целых три взрослых парня, против которых Пенгвин не смог бы сделать ровным счетом ничего.       Сальвадор и парень, что стоял левее, переглянулись. Потом левый опустился на корточки и, поддерживая Уни за предплечья, заставил его сперва сесть, а затем встать на колени.       Если бы его не держали, Уни наверняка свалился бы лицом в землю, так сильно его кренило вперед. Голова свешивалась на грудь, и разглядеть лицо было невозможно.       Сальвадор присел перед ним, схватил за волосы и заставил смотреть на себя. Губы и нос Уни оказались разбиты, щеки и подбородок измазаны в крови. Волосы, похоже, тоже вымокли в ней, но Пенгвин не смог бы сказать с уверенностью, что Уни разбили голову.       — Это все закончится, как только ты скажешь, куда спрятал сверток, — внимательно разглядывая избитое лицо, сказал Сальвадор. — Обещаю, как только я его получу, больше пальцем тебя не трону. И они не тронут, — он кивнул сначала на того, кто держал Уни, потом на второго. — Только скажи, где ты зарыл сверток?       Вряд ли Уни понял хоть что-то из сказанного — его глаза совсем заволокло пеленой к концу вопроса. Он открыл было рот, точно хотел сказать что-то, но только хрипло булькнул горлом. Изо рта у него вместо слов вытекла красно-желтая струйка.       Сальвадор едва успел отпустить волосы и вскочить — Уни вывернуло желчью и кровью прямо ему на сапоги. Второй тоже отпрянул, но подниматься не спешил, скорее страхуя собственную жертву от падения, чем держа для последующего избиения.       Пару долгих секунд стояла гробовая, всё накаляющаяся тишина. Сальвадор старательно отряхивал сапоги, неприятно скрепя подошвой по утоптанной земле, двое других наблюдали: тот, что сидел — с тревогой, тот, что стоял — с предвкушением. Уни, опираясь на мелко дрожащие руки, никак не мог отдышаться, изо рта у него капало.       Пенгвин ждал, сжав кулаки. Он решил: если сейчас Уни ударят, тот, кто это сделает, точно получит кулаком в челюсть. Даже если потом в челюсть получит сам Пенгвин от всех троих.       Наконец Сальвадор удовлетворенно кивнул, похоже, вполне довольный видом сапог.       — Так что? — спросил на удивление ровно, возвращаясь к Уни.       Тот снова хрипнул что-то, кашлянул. И, не способный сладить с отказавшим голосом, странно дернул плечами.       Тяжелый удар в бок откинул его к забору, впечатал спиной в стальные прутья. Упасть на землю ему не дали — ухватили с двух сторон, держа почти навесу, пока Сальвадор приближался.       Смотреть на это Пенгвин больше не мог, его уже трясло, спина взмокла. Ну и что, что там целых три парня? Сейчас-то они все заняты одним Уни, Сальвадор вообще стоит спиной. А, значит, у него есть целых две секунды, пока они не поймут, что происходит. В конце концов, не зря же Уни именно за ним ходил!       Он успел сделать каких-то два шага, только-только вышел под свет фонаря, и услышал насмешливое:       — Ага, все-таки решился.       Из-за спины.       По ощущениям это напоминало удар под дых, Пенгвин замер, медленно обернулся. Краем глаза заметил, что Сальвадор тоже оборачивается и улыбается.       Говорил лысый парень из компании Сальвадора — он вышел из темноты вслед за Пенгвином и прислонился плечом к стене барака, перекрывая дорогу назад.       — Долго ты решался, — усмехнулся Сальвадор. — Я думал, быстрее кинешься.       Пенгвин, стараясь держать в поле зрения всех четверых, пятился к стене. Ни один из четырех не казался удивленным, словно все они с самого начала знали, что за ними наблюдают. Сальвадор и вовсе выглядел до неприличия довольным.       Надо было срочно что-то придумать, хоть какой-нибудь, хоть самый простой план, как выбраться отсюда самому и, желательно, вытащить Уни. А то убьют же, точно убьют, просто изобьют до смерти!       — Отпустите его! — стараясь держать лицо, потребовал Пенгвин, кивнул в сторону Уни.       Сальвадор издевательски дернул бровью:       — А то что?       Пенгвин сглотнул, отступил еще назад. И тут же сорвался с места. Расстояние до Сальвадора он сделал в два прыжка, размахнулся, что было сил, метя в солнечное сплетение.       В этом и был единственный план, что пришел ему в голову. Пенгвин знал уличные законы не понаслышке: если дерется «вожак», «стая» ни за что не станет вмешиваться. Отчасти из уважения к вожаку, отчасти потому, что если вожак проиграет, его статус перейдет к одному из «стаи». Это всегда срабатывало в подворотнях, когда Пенгвин попадал в засаду. Противников могло быть сколько угодно, но стоило только вычислить главаря и напасть на него, число сразу теряло всякое значение.       От удара Сальвадор согнулся, пошатнулся. «Работает», — мелькнуло в голове. Осталось только размахнуться посильнее и добить в голову, а дальше дело нехитрое — схватить Уни и удирать, пока остальные не успели опомниться.       Но, похоже, у Сальвадора была какая-то неправильная «стая».       Пенгвин даже не успел размахнуться — ему так засветили в висок, что перед глазами потемнело. А потом уже его самого схватили с двух сторон.       Держали крепко, прижав спиной к стене. Когда черные точки рассеялись, Пенгвин понял, что дергаться бесполезно — за малейшее движение лысый, что держал справа, ощутимо прикладывал его об стену.       — Скажи-ка, ты знаешь, о каком свертке идет речь? — Сальвадор подошел, даже не морщась, и остановился, глядя сверху вниз.       «Будут бить», — понял Пенгвин. Ни о каком свертке он знать не знал и был вполне этим доволен. Но ответить так язык не повернулся, так что Пенгвин просто мотнул головой, стараясь не показать, что ему страшно.       — Хороший ты парень, — вздохнул Сальвадор. — Но зачем-то нос свой суешь туда, где ничего не понимаешь.       От удара в живот перехватило дыхание, боль прокатилась до самого позвоночника, перебрала все ребра. Пенгвину бы и этого хватило, чтобы упасть и надолго выйти из строя, но отпускать его так просто никто не собирался.       За следующие полминуты он понял одно: Уни был гораздо крепче, чем казался, раз мог регулярно терпеть такие побои. Хотя, наверное, Уни доставалось куда сильнее. Когда Пенгвина отпустили, и он сполз на землю, способный только прикрывать голову и вздрагивать от ударов, его даже не стали добивать ногами, наконец оставив в покое.       Сквозь шум в ушах Пенгвин слышал:       — Что этот?       — В отключке. Сейчас продолжать бесполезно, ты и так ему желудок отбил.       — Хочешь к врачу его отнести? — кто-то хохотнул.       — Сальвадор-сан, а разве вы не будете продолжать? — искренне недоумевал почти детский голос. — Вы же говорили, что это последний раз, и, если он не расколется, вы его убьете!       — Какой в этом смысл? — голос Сальвадора стал отдаляться. — Если его убить, мы не найдем сверток, — потом несколько мгновений все молчали, и Пенгвин подумал было, что слух совсем отказал, но Сальвадор продолжил: — Крепкий, собака. Переживет.       — А этот еще в сознании, — голос приблизился, Пенгвин почувствовал легкий тычок по бедру и инстинктивно сжался, прикрывая живот.       — Оставь его, — бросил Сальвадор.       — Но, может быть...       — Ник, оставь его, — тон заметно похолодел, и тут же послышались удаляющиеся шаги.       — Ладно, черт с ними.       Еще некоторое время Пенгвин слышал, как рядом кто-то ходит, а потом все-таки потерял сознание.       Судя по расползшейся в лагере тишине, стояла глубокая ночь. Пенгвин открыл глаза и тут же снова их закрыл — свет фонаря показался невыносимо ярким.       Медленно приходя в себя, Пенгвин пытался оценить собственное состояние. Голова почти не болела, только в левом виске постреливало от всякого движения. Немного тянуло скулу, но вряд ли там было что-то серьезнее синяка. Мышцы рук и ног ломило, но сильнее всего болели живот и грудь. Пенгвин попытался разогнуться, и это ему, на удивление, удалось, даже стало чуточку легче. Сделал глубокий вдох. В груди ничего не жгло и не скреблось, а, значит, ребра уцелели.       Со второй попытки глаза открылись, получилось даже сесть, но встать Пенгвин не рискнул. Не хватало еще с дрожащих ног полететь и по-дурацки приложиться.       «Уни?»       Он быстро огляделся.       Уни нашелся сразу — лежал ничком у забора, похоже, еще не придя в сознание.       — Уни? — позвал Пенгвин, подполз к нему на четвереньках. — Уни!       Тот предсказуемо не ответил, даже не пошевелился, и сколько Пенгвин ни прислушивался, дыхания он не услышал. Это не на шутку встревожило.       Тело у Уни оказалось тяжелым — Пенгвину едва удалось перевернуть его на спину. Бедняга всё же остался жив, замычал что-то сквозь зубы, попытался перевернуться назад, но Пенгвин ему этого не позволил, удерживая в одном положении. Тогда Уни, пришедший в себя от боли, открыл глаза. Взгляд его был мутным.       — Где эти?.. — едва расслышал Пенгвин.       Вопрос был ну очень неудобным. Пенгвин, конечно, не собирался врать, что это он прогнал компанию Сальвадора, но надеялся как-нибудь замять случившееся. Например, Уни мог быть уже достаточно неадекватным, чтобы и вовсе ничего не рассмотреть и не запомнить. Но, судя по вопросу, тону и взгляду, он прекрасно всё рассмотрел и не сомневался, что Пенгвин знает, о каких именно «этих» идет речь.       — Ушли давно, — отвечать пришлось, переступая через самолюбие. — Думаю, уже часа четыре прошло.       — Угу, — Уни отвернулся. Громко сглотнул и, не глядя на Пенгвина, спросил: — Тебя сильно?..       Пенгвина перекосило. Вот только жалости ему сейчас и не хватало!       — Нет, — он не знал, сколько в этом было правды. По сравнению с Уни его действительно не сильно отделали. Но чувствовал он себя примерно так же, как после встречи с морфами в Фар-ден-форте.       То, что Уни пострадал куда серьезнее, он видел и без чужих подсказок. По сути, на бедняге живого места не нашлось бы, даже голову ему разбили. Хорошо, что нос каким-то чудом уцелел, иначе бессознательный Уни мог бы попросту захлебнуться собственной кровью.       Работать в таком состоянии ему точно не следовало, а, значит, показываться на глаза рядовым надсмотрщикам — тоже. Эти ребята словно не видели разницы между больными и здоровыми, раздавая всем одинаковые порции тумаков. По-хорошему, стоило отнести Уни в лазарет, благо о наличии такового Пенгвин слышал, но, как идти туда, представлял себе смутно. Да и в собственных силах сомневался — не хватало еще свалиться посреди лесной дороги медведям на радость.       Насколько он сам придет в себя к утру, Пенгвин не знал, но надеялся, что несколько часов отдыха поставят его на ноги и позволят потом дотянуть до вечера. Ему-то в госпитале остаться точно не дадут — лечить особенно нечего, одни синяки да ссадины.       Он не был в этом уверен, но чувствовал — его пожалели, не стали бить слишком сильно. Так, припугнули, чтобы не лез больше.       Господи, было бы что скрывать! Впрочем, он помнил кое-что, вполне тянущее на повод устранять лишних свидетелей. Сальвадор упоминал какой-то сверток, который Уни, вроде как, где-то зарыл.       — Уни, — позвал Пенгвин, надеясь, что тот еще не успел уснуть. Дождался вопросительного мычания. — Что от тебя хотел Сальвадор? Ты знаешь, про какой сверток он спрашивал?       Уни помолчал некоторое время — то ли собирался с силами для ответа, то ли решал, что стоит говорить, а что — нет.       — Помнишь, я говорил тебе, что Сальвадор убил троих моих друзей? — сказал наконец. Пенгвин кивнул. По сути, это и было тем единственным, что он знал о компании Сальвадора. — Он сделал это, потому что думал, будто бы мои друзья украли одну вещь, какой-то сверток. Но, когда прихвостни Сальвадора обыскали трупы, этой вещи они не нашли. Из нашей компании в живых остался я один, поэтому они думают, что мой капитан поручил именно мне спрятать сверток.       — Капитан? — Пенгвина это так удивило, что он даже приподнялся на локтях, пытаясь заглянуть Уни в лицо. — Ты говорил, что его повесили.       — Да, — тот запнулся немного, но потом только плечами пожал. — Я был юнгой в не очень известной команде, когда нас разбили, капитана повесили, и должность перешла к боцману. Кроме капитана, ни за кого больше у нас награды не давали, так что всех, кто остался в живых после боя, сослали на Ара-карру. Ну и боцмана тоже, я уже здесь привык, что он для меня — капитан. Я, на самом деле, очень удивился, когда понял, что ты здесь один. Твою команду убили?       — Нет, — Пенгвину не слишком нравился уход от темы, но обижать и так побитого Уни излишней щепетильностью не хотелось. В конце концов, может ему так легче вести разговор. — Моя команда в Импел Дауне. Не знаю, почему так, это по распоряжению вице-адмирала Кудзана. Только меня сослали сюда, — он хотел было сказать, что остальные двое юнг погибли, но почему-то язык не повернулся. Все-таки поставить рядом имя «Шачи» и слово «погиб» он пока не мог, чувствуя в этом какое-то совершенно невероятное кощунство.       Уни больше ничего не спрашивал и ничего не говорил, так что Пенгвин решил переспросить:       — Так никакого свертка у тебя на самом деле нет?       — Конечно, — Уни коротко дернул плечом.       — И не было? — недоверчиво уточнил Пенгвин. Все эти непонятные заминки, обмолвки про капитана и боцмана, уходы от ответа не вызывали желания верить. В прошлый раз Уни говорил, что капитана повесили, а причину, по которой Сальвадор убил его друзей, он не знает. Теперь внезапно выяснилось, что причину он прекрасно знает, а сами разборки двух пиратских банд окончательно перестали походить на пустячную драку. Пенгвин чувствовал — его во что-то втягивают, или, быть может, уже втянули.       — Нет, — только Уни ответил неожиданно твердо. — Я не знаю, о чем спрашивал Сальвадор.       Пенгвин подождал еще немного, рассчитывая услышать хоть какие-нибудь предположения или объяснения, но Уни молчал. Поняв, что больше тот ничего не скажет, Пенгвин кивнул, передвинулся ближе к забору и сел, наконец вытянув ноги.       Он не то чтобы поверил, но, в общем-то, иного выхода у него не оставалось. Уни упорствовал, давить на него силой сейчас было бы недальновидно и бесчеловечно. Так что Пенгвин решил, что просто запомнит все — и про сверток, и про капитана-боцмана-друга, и даже то, что при ближайшем рассмотрении Сальвадор вовсе не казался садистом, сделавшим Уни козлом отпущения и теперь издевающимся над ним из прихоти. Глядишь, через какое-то время прояснится, что вообще происходит на Ара-карре.