ПВО существует для того...

Вот объясните мне, люди, почему в День Медицинского Работника врачи и средний медперсонал не выходят массово на улицы городов, размахивая клизмами и стетоскопами, не хлещут из мензурок литрами неразбавленный спирт, не сдирают с себя халаты и не купаются, ужравшиеся в жопень, в фонтанах? А еще — почему меня, бедного, несчастного бывшего ПВО-шника, и давным-давно уже, аж целых пять лет, учителя математики, угораздило влюбиться в красивого бывшего морпеха, прикинувшегося временно скромным, милым медбратом? Не знаете? Вот и я не знаю. Наверно, чтобы не скучать. Другого объяснения сведшему нас со Славой Божьему промыслу, увы, не нахожу… — Коть, пппусти, я тя, бля, ум-ляю, пхорошему, будь человек…ом…ик… Угу. Я тебя отпущу, родной, а ты сразу фейсом об асфальт. Иди уже, куда ведут, пожалуйста? — Коть… В мор…ду… ик… дам!!! Дай. Только не промахнись, кристальная моя трезвость. И ножки передвигай, передвигай, в сторону стоянки-то, к машинке нашей припаркованной. Давай, шажок за папу, шажок за маму, шажок за твой хуй в моей заднице… И за завтрашний растворимый аспирин, с похмелюги, тоже шажок… — Котя! Я к-муууу скзал, псти! Мууу, мне, конечно. Я слышал, любимый, не глухой, не беспокойся. Но не внял, прости. И не внемлю. А вот тебе бы лучше онеметь, ну, хоть минут на десять, а попросту — заткнуться. Полдвенадцатого ночи, зачем громко орать, люди спят, дети маленькие спят… Зато менты не спят. Заберут тебя в обезъянник, до утра, еще и штраф платить придется, выручать. В обезъяннике холодно, жрать нечего, выпить  — полный голяк на базе, тараканы бегают усатые, которых ты боишься. И кроватки нема, и… — Котя!!! Я не хочу дом… ик!!! Там ребя…та…ик!!! Замерз бедный Славка-то в мокрой тельняшке. Губы, те самые, которые я обожаю целовать, прикусывать и посасывать, синие совсем, зубы, белые, ровные, дробь отбивают. А не нужно было в фонтане плескаться, не дельфин ты и не акула, Славочка, июль июлем, но погодка в этом году отнюдь не летняя. Но разве ж отсутствие чешуи, плавников и дубачная холодрыга остановят отважного морпеха? — Коть… А стоянка ближе и ближе… — Коть, у меня с глаз…ик…что? Он болит… Фонарь у тебя под глазом, любимый. Под большим, в длинных, густых ресницах, зеленым, завидущим, блятским глазом. Замечательный, сочный, фиолетовый фонарище. Подрался ты с курсантами ВВС-никами. Кулаками вы махали, ты и они трое. И ты им, всем троим, круто навалял, ну, не без моей ненавязчивой помощи, признаюсь. Еле разняли нас. Но возвращаться искать курсантов, чтобы додать леща, умоляю, не надо. Им хватило, Слав, мамой клянусь. Лучше идем… — Коть! Кнстантин Палыч! Стой! Я… Хочешь продолжать резвиться в фонтане, да-да, я в курсе. И бутылка твоя там, у фонтана, осталась, ополовиненная, другим, пока не арестованным ментами морпехам на радость. Уже третья с утра, или четвертая, со счета сбился? Силен ты бухать, Слава, когда вожжа под хвост попадет. Истинный медицинский, водоплавающий работник. Только идем! — Котя!!! Ууу, хва, достал. Я Котя! Я!!! Константин Павлович Мухин! Непьющий, бывший ПВО-шник, твой нежный, ласковый, домашний уке, учитель математики, по совместительству — страшный, злобный зверь КОТ! И если ты, Слава, прямо сейчас, немедленно не закроешь рот и не пойдешь, по-хорошему, к машине, я перестану быть уке! Я тебя вот прямо тут, прилюдно, заголю ниже пояса и выебу без смазки!!! — Да, Коть… Было бы круто. Я так давно об этом мечтаю… Эээ… Что?! Подожди, Славочка, не расстегивай ремень!!! До дома, до дома свое «мечтаю» доволоки. Там, дома, разберемся, с какого перепуга ты, вдруг, решил сменить ориентацию. Без ментов и свидетелей. И ты раскаешься в едва не совершенном грехопадении, и убедительно мне докажешь, если раньше, по дороге, не отрубишься, кто в нашей паре топ. Я даже сопротивляться не стану и сам растянусь. Клянусь морем, и хором — «ура морскому флоту»! Но — тихое «ура», пожалуйста, любимый. Менты, знаешь ли, эти жадные до чужих денежек суки, не дремлют…