У моей весны есть имена

       Ранняя весна в Питтсбурге не жаловала. Промозглый ветер беспардонно задирал полы короткого пальто, резво покусывал покрасневшие уши, жалил побелевшие от холода щёки, без спроса пробирался по озябшей спине, норовя забраться поглубже. Напрасно. Прелести местной погоды не занимали меня — счастливый, не замечая ничего вокруг, я бежал по Либерти Авеню, как молитву нашёптывая посиневшими губами: «Итан».        Стоило произнести его имя, и будто солнечные зайчики принимались плясать по лицу, заставляя мечтательно морщиться в ответ. И-Т-А-Н.       Взъерошенное И, порывистое Т, чувственное А и, наконец, нежнючее Н.        С первой минуты нашего знакомства... нет, не то... с первой секунды, как взмыл смычок и, повинуясь умелым рукам, полилась волшебная музыка, унеслись прочь ненавистные события моей жалкой жизни — нападение Хоббса, недели в больнице, невыносимые дни ожидания, отнимающие надежду на восстановление и возможность рисовать.       Поселившиеся внутри ревность, обида, отчаяние, оттесняясь объёмным яростным звуком, заменялись потребностью собственного творчества, разбуженного столкновением с незнакомым миром таланта этого парня. Зачарованный, вытащил огрызок простого карандаша и, облизывая вмиг засохшие губы, принялся рисовать его первый абрис, жадно поглощая глазами источник моего нечаянного вдохновения, боясь упустить любую деталь. Первый из тысячи, созданных мною теперь.       Подражая погоде, воспоминания снежными хлопьями закрутились в голове. Как случилось, что за малое время мы успели накопить порядком прекрасных событий? Наш первый разговор, обезоруживший смелой откровенностью Итана, обвинившего меня в своей плохой игре; мои неловкие извинения, попытка задобрить своим спонтанным рисунком, и в ответ, лишь стоило мне упомянуть о чёртовом дне рождения, без колебаний подаренный собственноручно сделанный диск, превративший меня в фанатичного поклонника скрипичной музыки. Музыки, люто ненавидимой Брайаном Кинни.        Мысль о Брайане отозвалась болью где-то в районе лопаток, а в лёгких отчего-то перестало хватать воздуха. В этот раз чувство вины настигло, когда меньше всего ожидал, а на ум прискакали язвительные строки Огдена Нэша: «...если не можешь грешить без дрожи, то это выходит себе дороже».        Стоп. Хватит. Невозможно постоянно винить в неудачных отношениях только себя. Ненавижу.       Ненавижу тебя, Брайан чёртов Кинни.       Вспомнилось, как совсем недавно я скулил, словно пиздатый щенок, предвкушая долгожданный подарок. Спасибо, что не вилял хвостом, очутившись лицом к лицу с обнажённым хастлером, щедро перевязанным красными лентами, с ухмылкой успешного коммерсанта демонстрировавшим апофеоз пошлости — мудацкий бант на причинном месте. Романтики, блядь. Многое отдал бы за простую возможность увидеть в нашей постели вместо элитной проститутки несколько алых роз.        В голове спасительно возник Итан, фантазирующий, каким незабываемым стал бы день рождения, будь он моим бойфрендом: от завтрака в постель в сопровождении искусного исполнения «Благородных и сентиментальных вальсов» Равеля (по его словам — точное описание меня самого), до не менее виртуозного продолжения в кровати, где обещанная пара сотен взаимных улётных проникновений, хоть и не до ланча, но успешно была воплощена нами в жизнь.        Но своенравная память вместо согревающих объятий Итана тут же подсунула сцены первого траха с Кинни, и мой член, неподкупный барометр, чутко отреагировал на картинки недавнего прошлого.       Хмм, неотвязный Брайан Кинни — ходячее противопоставление критическому нравственному императиву Канта.        Брайан и Итан. Максимум и минимум моих душевных терзаний, чёрное и белое, прагматизм и романтика, моя собственная грёбаная дихотомия, личная классификация несоразмерных размерностей, нещадно разрывающих физически неделимое сердце пополам. — К хренам тебя, Брай, циничная ты ухмыляющаяся скотина, — снова обратился к своему эгоистичному, уже практически бывшему партнёру. — Ни одного нежного слова, ни одного жалкого намёка, говорящего о твоих долбаных чувствах ко мне. Один лишь безукоризненный техничный трах.        Другое дело — Итан. Улыбка идиота вновь выползла наружу, без спроса одаривая прохожих собственным ощущением непреходящей вечности любви.       Как легки, но не легковесны, наши отношения, до чего приятно тысячу раз сказать, как я люблю его, а в ответ тотчас получить во сто крат больше. Как чудесно плавиться в его объятьях, огорчаясь лишь от единственной мысли, что придется возвращаться домой.       Домой? Давно ли это прибежище одноразового трахальщика стало моим домом? Домом я всё больше ощущал неудобную квартирку Итана, внешне походившую на каморку, но в минуты наслаждения друг другом казавшуюся раем.