Пелагеевские чары

      Она смеётся, заигрывает и веселится, а он вдруг замирает и не может ни пошевелиться, ни стереть глупую ухмылочку с лица, которая самому себе кажется радостной улыбкой. С губ срывается нервный смешок — ответ на слова Агутина:       — Пелагея, хватит забирать бородатых мужиков!       И, кажется, сил смеяться больше нет, а пальцы тянутся к лицу и быстро проводят по щетине. Лёгкий, почти невесомый не намёк. Но она не замечает.       — У тебя есть борода? Пойдём попоём!       Беззаботно смеётся и поворачивается, а Дима только и успевает отдёрнуть руку от лица, которая и так уже задержалась, превращая движение не в призрачный знак — а в кричащую в лицо просьбу. Впрочем, это всё равно бессмысленно. Она не придаёт значения его сощурённым глазам и уголкам губ, насильно поднятым вверх. Она не видит, как заходятся в мелкой пляске — дрожи — его пальцы.       У неё — золото на безымянном и умница-дочка. У него — седина в бороде и плотный график концертов на весну. И вроде бы не было смысла соглашаться на новый сезон, но оба признались себе — скучали, скучали безбожно и искренне. Только она — по проекту и драйву, а он...       Билан смеётся. У него уже скулы сводит от постоянной улыбки, и он предстаёт перед собой таким фальшивым, что порой удивляется — как никто ещё не заметил? Но съёмки продолжаются, жестоко растрачивая силы и нервы, а значит — актёр он, в общем-то, неплохой. А также первоклассный, не имеющий равных моральный мазохист.       Пелагея часто поворачивается, кривляется по любимой привычке и хмурит брови, когда становится сложно. Билан подыгрывает — отзывается на первое движение и подхватывает с первого звука. Потому что не может иначе, не получается. И даже пробовать что-то исправить нет смысла и, главное, желания — ведь вот она, сидит напротив него и улыбается, так по-настоящему, так по-пелагеевски, что на секунду можно закрыть глаза, забыть о проекте, очередном конкурсанте и людях вокруг и представить, что её голос — только для н е г о, а она сама — лишь е г о.       Но Дима смотрит, запрещая себе даже моргнуть, чтобы не потеряться в этом сладком забытье и не пропустить ни секунды цветения её красоты.       Только потом, после долгого рабочего дня, наблюдая за тем, как муж Пелагеи увозит её, уставшую и полуспящую, домой, Билан позволяет себе, наконец, закрыть глаза и прекратить улыбаться. На ум из закоулков измученного сознания приходят слова Агутина, и Дима, неожиданно для себя, с диагнозом соглашается.       Он не влюблён в Пелагею и никогда не был.       Он ей о ч а р о в а н.       А это, без сомнения, гораздо хуже.