***
Час спустя Годин обернулся к мальчугану и, подхватив его тельце, сказал грубо: — А теперь мы пойдем ещё быстрее, чую за нами нечистую, несётся, лес ломая. Где Катиш? Неужто и его задела? Мальчуган хотел было взбрыкнуть, он, де, и сам может ходить быстро, хоть и оставили его силы давно, шел на честном слове. Но увидев хмурый взгляд ведьмака, тотчас осекся и лишь удобнее расположился в его руках. Но Оту, так ничего и не услышав, о чем только что говорил Годин, лишь пожал плечами, прибавив шагу. Он тоже уже шел из последних сил и не хотел посрамиться перед племянником. Когда недоедаешь по несколько дней и свою порцию отдаешь малышу, где уж там силам-то взяться. Одна рука сухая от проказы какой-то, с детства. Так бы хоть на охоту ходил. А так иногда только силки ставит на зайца. Да рыбу ловит. Жена подрабатывает у господ и получает иногда очень даже неплохо, берясь за любую работу в надежде выкормить малыша. У них-то своих деток нет, и Рани единственная их надежда на продолжении рода. Да и полюбили они его, словно сына своего. И не чаяли, что с ним может что-то произойти. И теперь, побледнев, Оту нёсся за Годином, слыша, как позади ветер словно ломает пополам столетние дубы, те не хотят ломаться и стонут от боли. Годин резко остановился и развернулся навстречу ветру. На поляну выкатился огромный шар из веток и земли. Иногда в просвете вихря, что был внутри шара, проглядывало что-то хищное, страшное настолько, что Оту лишь прятал взгляд, боясь натолкнуться взглядом на это. А Рани и вовсе заплакал. На весь лес прогрохотало: — Отдай мне малыша, я его выбрал!!! Но Годин лишь нахмурился, прижав того покрепче к груди. — Когда это темные стали метить для себя наших детей? Кто тебе такое право дал? Шар вдруг взорвался в воздухе и вновь собрался. — Я отдал тебе твоего ведьмака!!! Я отступил!!! Но этого малыша отдай мне. Иначе Катиша не отдам. Выбирай, Годин Данилыч. Выбирай. — в шаре резко все расступилось, и белым пятном выделилось тело того самого ведьмака, что они оставили тогда на разборки с болотником. Годин изменился в лице, и его словно подкосило. — Не смей!!! — прошипел он сквозь зубы. — А ты выбирай, Годин!!! Выбирай. Малец тебе не зачтется на страшном суде, а твой любимый будет каждый день страдать от невыносимой боли, что я ему уготовлю. Оту кинулся к ведьмаку и прошептал горячечно: — Не отдавай ему нашего малыша. Прошу, не отдавай, единственный он у нас. Прошу тебя, Годин, говорят, ты за правду. Докажи это. Оту сам не ожидал, что не сможет сдержаться, и заревел в голос. Внезапно он прекратил реветь и закричал не своим голосом в шар: — Возьми меня!!! Возьми меня взамен Катиша. Мальчуган заплакал вновь, и вдруг на поляну с другой стороны вышел Катиш в одежде, но чуть побледневший от того, что увидел себя голым в шаре, Годин вдруг, поставив малыша на землю, прогрохотал так, что даже шар содрогнулся: — Это значит так ты со мной шутишшшшшшь, Владыка демонов?! Ну, так и я сейчас с тобой пошуткаю, вот слово даю, что пошуткаю. Оту мигом забрав себе малыша, спрятался за спиной Година, зажмурился и услышал такой грохот и властный голос ведьмака, что говорил на неизвестном наречии. Старик осекся на полуслове, а хотел всего лишь успокоить малыша, что дрожал всем тельцем, прижавшись к груди своего дядьки. Больная рука тотчас заныла от непривычной тяжести малыша. Стоны и ругань демона начали нарастать, и тут на заговорил на таком же языке и второй ведьмак, вскинув ладони к земле и встав на одно колено. И шар лопнул. Над поляной послышался голос демона. — Годин, Годин, а ведь я не сказал, как ты соврал своему Катишу о том, что я проклял его. Ты сам решил обмануть его тогда, молодого и юного, в жажде сорвать его девственность. Тебе рассказать, Катиш, как он со мной договаривался о том, чтобы я появился, и он после тобой бы обладал?! Ха-ха ты ведь тогда совсем желторотым и глупым был, доверчииивым, ха-ха. — демон смеялся, кружа коршуном над Катишем, и тот словно постарев и осунувшись, так и остался коленопреклоненным. Годин, сделав было два шага к своему возлюбленному, остановился под его тяжелым взглядом. — Ладно, отпускаю я малыша. И Годин… уже тебе лично скажу… разве ж я выбрал бы малыша, имея на руках Катиша? Нет, и ещё раз нет. Катиш, только слово молви, что я твой хозяин, и я буду твоим слугой. Делай, что хочешь, со мной. Мы весь мир на колени поставим. А может, и просто без всякой борьбы… Ведьмак сокрушенно выдохнул: — Он не поверит тебе, ты — демон!!! А вы мастаки на всякое вранье да навет. Демон вдруг гулко расхохотался. — А ты помнишь ту защитную руну, что не дала тебе со своей защитой огня зайти в дом Годины, Катиш? То-то же оно. Пусть я и не человек, но врать сейчас тебе не хочу. У твоего возлюбленного были уже ученики, и поверь, ни один из них не ушел от него мальчиком. Он на всё шел, чтобы лишить того девственности. И специально ведь подгадывал, а я иногда и помогал. Мы ведь не враги с ним. И слугой я прикидывался пока не узнал тебя чуть лучше, не увидел твою душу… ты блистаешь, ты светишь своей чистотой до сих пор. Вот он ведьмак-то и греется. Не берет тебя на самые свои грязные дела. Годин вновь хотел перебить его, но Катиш сам хрипло попросил: — Продолжай, демон, чего замолчал? Демон вдруг тихо ответил: — Так ведь не веришь, я чувствую, как ты мечешься между любовью к своему ведьмаку, который, между прочим, уже выбрал себе преемника. На всякий случай, Катиш, на всякий случай. Ты не обижайся на него, но печать на мальчугане не моя, а как раз его. Так что делай выводы, и я буду ждать тебя. Я специально привлек внимание вас обоих к этому мальчишке. Годин недавно был в той деревне и проклял, как и твоего отца, на первенца. Только вот отец у этого мальчугана не захотел отдавать мальчишку и сразу ему об этом сказал, как видишь, он сиротой остался. Вон дядька да тетка остались. Али я вру, Годин? — голос демона истончился уже на вопросе, и Катиш, машинально подняв голову, с вопросом в глазах уже к Оту спросил сам, не своим голосом от волнения: — Ребенок твой? Тот, покачав головой, нерешительно сказал: — Сирота он, брат умер, когда ему исполнилось лишь четыре года. Но он почему-то отца помнит и меня называет дядей. А вот жену мою мамкой кличет. Катиш, не глядя на ведьмака, процедил: — Видно, мое время пришло, Годин. Я в дом… за вещами. Негоже задерживать полюбовников для тебя. Годин крикнул, махнув рукой на Оту и Рани, те сразу мешками упали на землю. — Зачем ты ему веришь? Ну, я не был святым до тебя, соглашусь тут с ним, но потом-то, потом-то — только с тобой, Катиш. Что ты ещё хочешь? Хочешь, на колени встану? Прости меня за… Катиш так и смотрел на невольных спящих свидетелей и лениво бросил: — Нет, не прощу, за это не прощу. Ищи теперь новых учеников. А выбранного тобой береги и не обманывай. Негоже ещё одного кровно обижать. Он хороший малец будет. Смелый не по годам. Пусть и ревел, так то и я бы ревел в его-то годы. Худенький только. Смотри за ним. Годин неверяще смотрел на то, как Катиш, окружив себя глухим барьером, шатаясь словно пьяный, пошел в обратную дорогу. Оставлять этих спящих нельзя было, и тем более пообещал, что проводит их. Память-то ладно, сотрет. А вот оставлять-то негоже. Посмотрел на тихо сопящего в шею своему дядьке мальчугана и вздохнул. Сел на землю и, махнув рукой, прошептал заклинание от сна. Те проснулись не сразу, первым, конечно, проснулся Оту и, захлопав глазами, подскочил даже и поклонился ведьмаку. — Простите господин, что не поприветствовал вас. Заснули что-то ненароком. Вон малыша в академию магов веду. Колдун кивнул ему и посмотрел в чащу леса, куда только что ушел его избранный.***
POV Катиш — На постой принимаете? Я могу от вас беду увести, вылечить от любой болезни, нечисть выгоню и… Но за дверьми не отзывались. И вот так уже в третьей деревне. Что сталось с людьми? Никто не объяснял, почему не привечают колдунов да ведьмаков. На улице было холодно так, что зуб на зуб не попадал. Пришлось посильнее запахнуть свой тонкий стеганый разлетай (широкая куртка) и замотать на шее поплотнее теплую кофту. На мне уже и так три кофты надето было. Но холод зимы всё равно пробирал и сквозь теплые одежды. Наверное, издалека страшно смотрюсь. Я нервно отошел от крыльца, видя, как из-за двери выходит небольшая собака. Они думают, что так выгонят меня, собакой. А та, посмотрев на меня и почуяв во мне моего волка, жалобно заскулив, отвернулась и, уткнув нос в расщелину двери, завыла дурниной, просясь, чтобы её впустили обратно. Двери тотчас открылись, и я на миг увидел тонкие руки девчушки. Успел крикнуть: — Я не зобижу, и поесть у меня есть. Дверь тихо отворилась, и небольшое личико действительно девчушки показалось в просвете. — Дяденька, а правда, что вы притягиваете болезни и нечисть? Уудивленно отпрянув, помотал головой. — А кто такое говорит? Та, посмотрев глазами вверх, медленно произнесла: — Говорит один колдун, он на погосте сейчас, мертвецов усмиряет. На наши деревни напасть пошла. Все мертвецы со всех погостов встали. И вот говорят, что их один ведьмак поднял и теперь просится ко всем на ночь. Я процедил: — А имя у него есть? Та, кивнув, быстро сказала: — Катиш, как-то так вроде. Или Калиш, или ещё Каниш. Я плохо расслышала на совете. У меня мамка заболела как раз неделю назад. Я сам странствовал уже не первый год, накидывая на себя разные облики, чтобы меня не заприметили. И сейчас я выглядел старцем для пущего отвода глаз. — А вы заходите, может, маме моей поможете, у меня для колдуна-то и денег нет. Всё истратила на еду для сестер. Я, кивнув для важности, вошел в дом и сжал зубы, глядя, как бедно живут крестьяне в этой деревне. Кто-то специально их выживает отсюда. Вон сколько телег видел со скарбом утром ещё. Я далеко ушел от своего учителя и ни разу не пожалел о том, что решился на такой шаг. Раз он ещё загодя выбрал себе ребенка, так тому и быть. Пока подождет, когда он вырастет до полного возраста, и потом к себе заманит. Как и меня… когда-то. Сердце словно полоснуло ножом от боли. Неужто, можно так относиться к тому, кому ты признался в любви и верности? Наверное, мир стал другим, раз сам Годин стал таким подлым в душе. Девчушка уже вела меня к столу, и меня сразу обступили со всех сторон. — Дедушка, а вы сильно замерзли, да? Может, к печке пойдемте? Мы затопили сегодня знатно. Даже жарко стало. Киваю им с улыбкой и, скинув торбу с плеча, спрашиваю, осторожно поглядывая на старшую девочку: — Еды моей не отведаете? Я сегодня тетеревов хорошо на силки поймал. Жирные, сочные!!! Все три девочки даже рты пооткрывали, и лишь маленькая захныкала: — Кушать хочу, Ксанка!!! Та мигом кивнула, и я, открыв торбу, протянул уже испеченные тушки тетеревов, второй рукой доставал и мягкий хлеб с солью. С солью везде была беда, и я, увидев голодный блеск в глазах девчушки, предложил: — Ты чайка вот с этими травками запарь мне, а сами-то поешьте. Негоже вам голодными-то спать. А я пока твою мамку гляну, и мы потом вместе и чай попьем, ладно? Та, кивнув, уже раскладывала всё на столе. Её сестры уже жадно накинулись на куски мяса, и я побрел в единственную комнатку. — Ксаночка, помру скоро, прости меня доча… — хрипел скелет, обтянутый кожей. Я, осторожно положив на лоб женщины ладонь, сказал зло и требовательно: — Рано тебе помирать, глаза открой!!! Водяная, что сидела в ней, света боялась, и когда та открыла глаза, разом закричали обе, да так, что малышки заплакали в голос. Я, зашептав проклятия на водяную, кинул в рот пострадавшей горсть трав, и женщина, закашлявшись, прохрипела: — Отомщу тебе, попомни мои слова, Катиш. Один ты, без учителя своего грозного. Я зло ответил ей: — А попробуй на меня выйти, чё зря грозишь-то? Тело вдруг выгнулось, и едва водяная вышла из женщины, как я, схватив её костяное тело, начал бить об пол. Та заверещала не своим голосом, и снова малышки заплакали. Пришлось быстрее придушить водяную и, спрятав её в мешок, я кинул тонкое тельце в печь. Огонь жадно накинулся на нечисть, и та вновь взвыла. Затем вернулся назад к женщине и вновь провел по её лбу. Ага, вот и испарина. Грудь женщины тяжело поднялась и опустилась. Она открыла болезненные глаза и спросила тихим голосом: — Как мои дочки? Я усмехнулся. — Хорошо пока всё с ними. Сейчас, вон, кушают, за тебя боятся, плачут. Позвать их? У неё заблестели слезы на глазах, и она кивнула. Её мигом обступили со всех сторон малышки, и такой рев поднялся. Все вразнобой что-то говорили и когда наговорились и лечебного чая напились, женщина тихо попросила: — Ты оставайся с нами, колдун. Оставайся. Охотник ты знатный и беду отведешь. Подмогни мне на ноги встать, а там сам решишь. Без всяких денег, просто оставайся. Я кивнул, пряча довольный взгляд. Наконец-то меня приютили. На следующий день девчушки споро убирались по дому, я, переодевшись и взяв лук для вида и торбу, сказал тихо: — Пойду на охоту, к вечеру вернусь. Тетеров в обед сами всех доедайте и мамке своей снесите. Я вон ночью ей травок запарил, и сегодня она бульончика уже поест. Те, кивнув, проводили меня аж до околицы деревни, и я, помахав им рукой, медленно побрел по протоптанной тропинке. Я пришел не к вечеру, а раньше и довольно скинул полузамороженые куски кабана. Кабан был большой, и мне надо ещё потаскать им мяса, а то птицы да зверье растащат. — Вон, поставьте вариться мяса с костями. А я сейчас вернусь. Те, разом кивнув, кинулись одеваться. — Мы поможем, деда! Но я, нахмурившись, выдавил из себя: — Не, там много. Я вон сани справил, а то у вас сломанные валялись. В них и приволоку. Девчушки погрустнели, но послушались. Девочек звали: старшую — Оксаной, десяти лет, вторую, на два года младше, как печально сообщила она мне, Асая, младшенькая на год всего младше Асаи — Каля. А маму их — у которой водяная попыталась молодость отхватить, да в печке оказалась — Атена. Ей и сорока-то нет.***
Прошло уже три года, как я с ними живу. Атена еле ходит. Водяная успела силу из костей забрать, и я восстанавливал понемногу. Ее дочки любили меня как деда и по-настоящему привязались так, что я и сам уже не хочу уходить от них. Дом подправил, комнату себе сподобил, ну как сподобил, закуточек себе от холодного коридора взял. Утеплил, на пол шкуры кинул. У нас их много накопилось. Вон и девчушки со своей мамкой в чунях ходят зимой и шубках. Да и мне нашили рубах да штанов. Мяса я много тащу с охоты, и впроголодь они уже и не живут. И колбас делали и солили впрок. А летом рыбку приносил ещё. На них охранительные браслеты да омулеты, чтобы не заблудились и удачу имели на ягодах да грибах. Так и жили не тужили. Но как-то наступил тот день, когда я понял, что от меня не отказался главный ведьмак. — Асая, там стучится кто-то, спроси, кого там несёт в пургу-то такую. Не деду ведь дверь отпирать. Простудился он. Я не успел выйти из своей комнатки, как услышал тихий вопрос Асаюшки в дверь. И замер, не услышав ответа. Но стук определенно был. И вновь Асая спрашивает в дверь. И громовой голос, который я тут же узнаю, спрашивает: — Скажи мне, девонька, к вам на постой приходил колдун? Асая, не сорвав и голоса, спокойно ответила: — У нас дед родной приехал, как узнал, что мама захворала. А колдунов и в помине не просилось на постой. Голос из-за двери вновь спросил: — Говорят, вы с оберегами ходите не простыми. Ладно, не буду смущать и волновать вас. Передайте своему деду, что клич идёт против нечисти. В Курьей пади. Если есть у него сила какая, пусть поможет нам спровадить в преисподнюю войско, что вышло против нас. Я так и сел на кровать, обливаясь холодным потом. Нашел-таки он меня. Если обернется волком, так сразу и найдет по запаху. Значит, недавно приехал, потому что не обернулся ещё. Здесь оборотней нет, это точно. Я бы первым узнал об этом. Сам я старался не связываться с нечистью, да и она тоже обходила меня и всю семью, в которой я жил, стороной. Я специально не выделялся нигде и сейчас нервно вспоминал, не оставил ли я где-то следов магии. Иногда всё же приходилось прибегать к ней. Да и волком я не бегал все эти годы. Хотя… ошибаюсь и даже очень. Именно до этого края я и добежал в обличии волка. Иначе бы не выжил той зимой. Значит, следов моих не нашли, но ловят меня на вызов мастерства. Это и дураку понятно. А если я ошибаюсь?! А если демоны объявили и в самом деле войну?! Тогда дело совсем плохо. И мне в стороне ну никак нельзя быть. Я ведь по силе-то равен буду Годину. Разубеждать всех, что я на самом деле и не прячусь за ведьмаком, не имело смысла. Мы боялись, что обо мне узнают другие, больше о моей силе магии. Конечно, мне не стоит открываться, так как сразу придется уходить от полюбившейся мне семьи. Но и отвернуться от вызова тоже нельзя было. А если и правда всё то, что он сказал? В стороне мне нельзя остаться, но и рисковать своей новой семьей мне не хотелось. Конечно, скажет любой колдун, быть ведьмаком можно лишь в одиночестве, не привязываясь ни к кому. Но хочу ли я быть этим ведьмаком? Да, я мечтал когда-то, но отец правильно сказал, что это должно быть для меня лишь хобби. Не более. А меня привязали к этому насильно. И сейчас я стоял между той и той стороной. Пусть я по силе и равен одному из сильнейших ведьмаков, пожалуй, я даже и не знаю других ведьмаков. Так как Годин не давал мне ни с кем общаться, мотивируя это тем, что им потом легко будет меня вычислить и просто придушить. Потому сейчас я и прятал от всех свой настоящий образ и, тем более, не колдовал и с напастью не воевал, как с той водяной. Домик стоял недалеко от озера, и водяная, видно, давно готовилась к тому, чтобы вернуть себе года молодости. Махнул рукой и, сплюнув снова, сел на кровать. — Дедушка, ты не уйдешь от нас? Удивленно посмотрел на старшую девочку и тут же отвел взгляд, понимая, что обмануть её не смогу. — Деда, не уходи. Мамка пусть и встала на ноги, но вы уже наша семья. — она, всхлипнув, шмыгнула носом и тотчас села на мою узкую кровать — Я не хочу тебя обманывать, Ксаночка. Не могу вас всех обманывать. Я сильный ведьмак, и скоро меня разоблачат, и вы все можете пострадать. Её глаза загорелись. — А давай ты возьмешь всех нас с собой? Я помотал головой. — Если уйду только я, то все скажут, что я вам голову заморочил, и не тронут вас. А если все пойдете, то у меня сил не будет вам всем облики менять. Она опустила голову и, сжав пальцы в кулак, горестно выкрикнула: — Что им от тебя всем надо, только и слышим везде, Катиш там, Катиш вон там. Я вздрогнул и, посмотрев на неё, жадно переспросил: — А давно ль спрашивали? Та кивнула. — Да всё это время и спрашивали. Как ни пойдем с мамкой в лавки, так и слышим про Катиша. Вот, видите ли, следы его рядом совсем были от этой деревни и потом пропали. Все подозревают, что его убили местные наши колдуны. Все боятся гнева какого-то главного ведьмака. Говорят, что сам сюда пожалует и… Я еле-еле пересилил своё желание вскочить и убежать. Наоборот, нарочито спокойным тоном сказал, вставая: — Пойдём, что ли, чайку попьём? Она, кивнув, пошла за мной.***
Темный лес обступил меня со всех сторон, даря то ощущение опасности, о котором я позабыл давным-давно со времён, когда я был учеником Година. И сейчас, разминая шею и спину, пытался вспомнить правильный оборот в волка. Кое-как вспомнив все по этапам, сложил одежду в тугой узел и, положив её на видное место, отстранился мыслями в небо, как и учил меня когда-то бывший любовник. Приятная боль заставила сначала сжать зубы, а затем уже от непривычного отката магии и закричать во все горло. Но я специально шел несколько дней от семьи, что меня приютила на столь долгое время. Жаль, конечно, их было покидать. Но и обрекать на допрос колдунов не хотелось. Тем более, что попив со мной специального чая, они напрочь всё позабыли обо мне и лишь помнили, что их родственник ушел от них днем ранее, ещё до прихода Година. Они ведь ему не сказали, что я в доме. А если и сказали, то моего образа деда им не убрать из головы. А в другой форме я и не был. Мой зверь взвыл не своим голосом, словно проверяя связки, и тотчас рванул вперед. Резко остановился и вернулся за своим узлом. Весь мир окрасился тусклым светом, зато запахи словно придавили к земле, заставляя вспоминать, что и как пахнет. Пришлось так и постоять с непривычки. Запах волков я обошел, как и положено, по кругу, давая местным диким волкам понять, что я всего лишь мимо прохожу. С пасти уже натекло на узел, и я, сбрасывая иногда узел, давал ноющей пасти отойти от онемения. Куриная падь была уже совсем близко, но я и её обошел по кругу так, чтобы меня не почуял даже Годин. Но всего лишь на время. Если он обернется, то тотчас меня почует. Ведь он был и зверем во мне. Эту метку мне не убрать и за все года, что ещё проживу. Почти навечно, но если с другим буду… то может и, хотя и то вряд ли. Он-то будет помнить мой запах. Хотя, зачем ему я. Скоро его новый избранник подрастет, войдет в нужный возраст. Обида вновь нахлынула на меня с новой силой. Каким же я был дураком, что повелся на это вранье с проклятием демона и дал ему себя… Стыд охватил всё тело, и клыки словно заострились, вонзаясь в нижнюю губу. Внезапно меня отвлек от воспоминаний яркий свет, что затопил всю падь позади меня, и я невольно присел и опустил морду от резкого слепящего сияния. Я даже знаю, от какого проклятия этот свет, и что странно, эта мощь света исходит сразу от нескольких колдунов. Неужели то, что он сказал, правда? Ладно, посмотрю и помчусь дальше. Шума вроде нет. Простояв ещё час и не услышав ничего, рванул вперед, наугад выбрав направление к воде, и так и помчался с узлом в зубах. Три колдуна, что репетировали проклятие на полумертвом трупе восставшего — не есть битва против тьмы. И самой тьмой там и не пахло. Мой зверь давно бы мне подсказал об этом. Значит, Годин ждал меня там. Я, ног не чуя, мчался так три дня, пока совсем не выбился из сил. Сожрав какого-то грызуна и попив жадно студеной воды из речки, вновь втопил как на пожар и скоро был уже у другой деревни, но обойдя и её, помчался дальше, лишь полежав и приспав несколько часов в старой берлоге медведя. Поспал вроде всего и ничего, а тело отдохнуло знатно, и голова словно очистилась от тяжести расставания с девочками и их матерью. Разогнавшись, перемахнул через речку и услышал сзади тихий восхищённый возглас. Торопливо обернувшись, увидел совсем юного паренька с едва заметным пушком над верхней губой. Паренёк был таким ярким и солнечным, словно солнце выглянуло из-за туч. Сердце гулко забилось от его взгляда, но перед глазами встал Годин, с упрёком смотрящий на меня. Почему-то даже тряхнул головой от того мрака, в котором ведьмак в моем представлении стоял, по сравнению с этим светлым мальчишкой. Сердце заныло вдруг, засвербив в спине, и я, отпрянув головой от земли, зарычал и затем заскулил от боли в сердце. Что-то не так!!! Паренек с той стороны речки что-то кричит мне, а я словно не слышу. Смотрю на него и не слышу. Громкий стон словно будит во мне все болевые точки. Вновь стон, и вновь, я катаюсь и скулю от боли. Хриплый голос вдали зовет меня. — Кати, Катиш, вернись, прошу. Мне больно без тебя. Надо перетерпеть. Такое бывало и в первые месяцы без него. Но сейчас эта боль стала сильнее. Сам Годин как-то говорил, что первое время, если мы будем далеко друг от друга, то связь будет рваться очень долго. И по этой боли мы и сможем друг друга найти. Меня тянуло назад. А его, значит, тянет вперед? Наверное, так. Рычу от злости и, сжав зубы, ползу вперёд, подальше от него, дальше, вперёд. Чтобы не было больно. Он никогда не будет моим. Значит, и не надо этой связи. А я выдюжу, я все понимаю. А зовёт, это потому, что чувствует себя обязанным. Надо вырвать его с корнем из сердца. Чтобы навсегда!!! Как же больно терпеть эту боль молча. — Открой глаза, мой Катиш. Мой волчонок. Ты, как всегда, сопротивляешься мне… себе. Сдавленно рычу, видя присевшего передо мной ведьмака. Вид у него всё тот же, только лишь осунулся чуть. Жилистые руки обхватили мою морду, и его лицо приблизилось к моей морде. Он прижался щекой к моему лбу и прошептал тихо: — А я готовил тебе паренька, чтобы ты у меня один не остался после моей смерти, Катиш. А ты возревновал меня, вон как, подумал, что я нашел тебе замену. Дурачок ты мой… люблю тебя. Я закрываю глаза, не в силах слушать его. А он говорит дальше: — Время мое скоро придет, Катиш. Будет тяжко нам разорваться, хотел, чтобы легче перенес ты разлуку нашу. Но ты лишь боль прячешь глубже, не отпуская её. Как я смогу уйти от тебя? Скажи мне сейчас. Боли уже нет, легко встаю на все лапы и стремглав несусь от него прочь. Я знаю, что он уже не отпустит, он теперь будет рядом всегда. Его зверь вырвался вперёд и неожиданно лег передо мной так внезапно, что я не успел свернуть и даже перепрыгнуть. Лишь лапы словно подломились, и он тотчас придавил меня собой, закусывая мой загривок больно, но так интимно, словно крича мне о том, что я принадлежу только ему. Это было раньше нашей игрой. Кто кого первым уронит, тот обладает, пока не устанет. Я как-то и не дождался, когда он устанет, и долго потом приходил в себя, пытаясь нормально ходить. Он заскулил негромко, пытаясь войти в меня, а тело подвело меня, выставив зад моему обидчику. Боль обожгла, но почти сразу прошла, жарко пройдясь внутри меня. Он обладал мной долго и, кончая, так и оставался во мне. Я кончал следом почти каждый раз, а потом пытался его скинуть, но он снова кусал мой загривок, и я обречённо и в тоже время радостно отдавался ему. Лишь на утро он отпустил меня и, зная что я не смогу уйти от него, прижался всем своим черным телом волка и заснул словно ни в чем не бывало. Я, ещё поворочавшись, тоже заснул следом. Он облизывал мою морду тщательно и настойчиво, я делал вид, что мне все равно и лишь отворачивался. Но он вновь прижимал мое тело к земле, топча меня передними лапами, пытаясь разозлить. Но я никак на него не реагировал. Тогда он ткнулся мне мордой в пах и жадно начал облизывать мой член, так что я заскулил от нахлынувшего желания. «Обернись! — прозвучало у меня в мозгу. — Нам необходимо поговорить». Но оборачиваться мне не хотелось. Хотелось так и жить в волчьей шкуре. Он отстранился от меня, глядя мне в глаза прямым взглядом. Отвести свой взгляд я уже не смог. Слишком соскучился по нему, слишком долго прожил без него, и этого слишком накопилось очень много. Да, нам надо поговорить. Но как же я боюсь его обмана за спиной, или решить всё сейчас и уйти от него, получив ответы на все свои вопросы?! Да, именно так!!! Обернулся мучительно больно и так и остался лежать, тяжело дыша, безучастно глядя на небо. — Мой мальчик… — он хрипло пророкотал надо мной и крепко прижал меня к своему огромному горячему телу. Я не ответил на его объятия, но мой член предательски напрягся, едва Годин положил меня на спину и склонился над моими бедрами. Со стоном изливаюсь ему в рот, и он наваливается на меня всем своим телом так, что трудно дышать. Его руки по обе стороны от моего лица. — Катиш, таких проверок демон выдаст очень много. Ты не должен верить ему. Я сто раз говорил тебе, что не был святым до тебя. Говорил?! Он требовательно смотрит на меня. Киваю обречённо. Не это я хотел от него услышать. Не это! Он продолжает смотреть на меня, а я, отведя взгляд, так и застываю, уходя в себя. — Катиш, ты так и будешь молчать? Медленно поворачиваю к нему голову. — А о чем нам говорить. У тебя своя правда, у меня своя. Нас нет и не было никогда. Его взгляд твердеет. — Ты все-таки поверил ему насчёт моих прошлых учеников?! Слушать его не хочется, хочу выползти от него, отстраниться. Но он не даёт, лишь сильнее давя мне на грудь. Он хрипло шепчет мне в губы: — Их не было, Катиш, их не было!!! Ты первый и последний мой ученик и… муж. Если ты только этого пожелаешь. Демон врал от первого до последнего слова. Не давая мне и слова вставить. А ты поверил. Еле слышно шепчу: — А твоя метка на нем? — спрашиваю не своим голосом. Он хрипло смеётся. — Он не был никем из нас мечен. Рано ему для меток. Лишь отпечаток демона я увидел на ауре. Да поздно было. Ты не настолько ещё опытный, чтобы видеть метки того или иного колдуна. Тебе было простительно ошибиться. Но это очень ранний возраст для своих каких-то отметин. Катиш?! Он спрашивает уже громче, вздрагиваю и смотрю на него, не отрываясь, вопросительно. — Катиш, мне недолго жить осталось. Готов ты разделить мою жизнь, доверяя мне полностью?! Едва касаясь его лица пальцами, отвечаю: — Готов, прости. Он дышит рвано. — Готов сейчас ответить на мой вопрос о нашем браке? Я киваю. — Будешь со мной в равном браке? Готов ли ты стать моим полностью и безраздельно?! Киваю, вымученно улыбаясь. — Готов, Годин. Готов. Он кивает и чуть тянет свой браслет на руке, как и я. Мы приставляем свои ранки на запястьях друг к другу. Он что-то шепчет и затем уже мне: — Отныне ты будешь знать о том, что я делаю, и вру ли я тебе. Как и я о тебе. Мы будем слышать мысли друг друга. Я киваю, гладя его могучее тело, и вздрагиваю, когда он входит в меня насухо, грубо. — Хотел тебя всё это время, что не виделись. Я смеюсь сквозь боль. — А я мечтал о тебе, о том, что ты будешь принадлежать только мне. Он горячо шепчет мне: — Отныне только вместе.