***
Любил ли Рудольфус Беллатрис, всё ещё остаётся загадкой для Рабастана. После Азкабана всегда склонный к фатализму брат стал совершенно нечитаем. Так или иначе, Рудольфус с завидным постоянством оказывается в комнате Дельфи — этого невыносимого ребенка, стремительно сокращающего жизнь местным эльфам. Мрачной тенью он просиживает над кроваткой долгие часы, не меняя брезгливого выражения на лице, замыкаясь ещё глубже в себе. Впрочем, Рабастану не было никакого дела до этого фанатичного любовного треугольника. Пусть о любви у этих троих и было очень своеобразное, исковерканное и отражённое в кривом зеркале представление.***
Когда-то на седьмом курсе Хогвартса Рабастан курил, как и многие другие одногодки, щеголяющие друг перед другом. Будучи дома, он выбегал прямо на балкон парадной залы и выдыхал круги дыма из трубки красного дерева. Азкабан надолго избавил его от вредных привычек. Тонкая девочка в нелепых цветастых гетрах и серёжках, подозрительно напоминающих редиски, тихо скулит, сев прямо на стремительно остывающий после заката кафель. — Эй, ты чего здесь? Девочка шмыгает носом, затихает и подбирает худые коленки ещё ближе к себе. Выкатывает огромные, как бильярдные шары, голубые глаза. — Ничего, — «дяденька пожиратель» так и угадывается за последующей паузой. — Война окончена, ты перешла к нам, значит — в шоколаде, — цинично и доходчиво, никаких романтичных соплей — это вон к Белле. Или, теперь, к Руди. Он садится рядом. Она подозрительно косится на него, а малиновые редиски мерзко колыхаются. — Отец меня не простит, — тяжёлый вздох разбивает тишину. Рабастан задумчиво водит рукой по воздуху, словно выхватывая слова, годные для утешения, но выходит только: — А мой очень нами гордился — мной и Руди. Рудольфусом, — никто кроме его сумасшедшей жены и младшего брата не стал бы так называть этого мужчину с тяжёлым взглядом тёмно-зелёных глаз. — Пока не умер от старости и печали, когда нас закрыли в Азкабане. Девочка поворачивает голову, и взгляд её бездонный и, кажется, направлен и не на него вовсе.***
Ребёнок плачет и плачет. Плач разрывает барабанные перепонки. А может, Рабастану так только кажется? Седина почти не видна в пшеничных волосах. А любой звук после Азкабана кажется оглушающим. Всё, громче мерного, сводящего с ума своей цикличностью, прибоя обжигающе холодных вод северной Атлантики. Он ступает на паркетный прохладный пол, шаря ногой в поисках домашних туфель. На нём — шёлковый, выцветший и местами потрёпанный халат, как и всё в этом доме, бывшем когда-то роскошным, пока его хозяева не распрощались с остатками разума. Выходит из своей пыльной кельи достаточно тихо, чтобы заметить другую фигуру, в таком же выцветшем халате. Но даже в тусклых лучах луны, проникающих сквозь высокие стрельчатые окна, волосы Джиневры Уизли горят, как рубины. Её спальня находится под самой мансардой, и как она только услышала этот невыносимый крик? Девушка скользит мимо, а Рабастан отшатывается назад в приоткрытую дверь, чтобы быть скрытым в сумраке комнаты. Скрипят несмазанные петли. Детский плач на секунду, прежде чем дверь не захлопывается, пропуская девушку, становится ещё пронзительней.***
Через открытое окно доносятся странные звуки, кажущиеся невероятными для этого дома. Грубо вырванная из сна, Джинни не может понять, где находится, несколько тягучих мгновений борясь с иррациональным страхом. Звуки повторяются вновь, превращаясь в детский плач. Накинув на себя халат, принесённый эльфами и принадлежащий, должно быть, погибшей хозяйке поместья, она идёт на голос. Ребёнок, уже умеющий сидеть в своей колыбельке, выглядит испуганным, покрасневшим от слёз, которые градинами катятся из его глаз. Из таких знакомых сапфирово-синих детских глаз. Ревность неприятно колет сердце — чувство, так часто заставляющее Джинни сходить с ума. Но она всё равно преодолевает расстояние до колыбельки, где младенец настороженно замирает, рассматривая новое лицо.***
Проходят вязкие и липкие, как горячечный бред, мгновения, в течение которых Рабастан стоит молчаливым стражем под дверьми детской. Обычно вслух он громогласно сокрушается, правда, только когда Лорда нет поблизости, о том, почему ему, бедному, приходится спать в одном крыле с маленьким монстром. Рудольфус же со свойственным ему ироничным спокойствием предлагает накладывать на дверь антишумовые завесы. Но оба брата знают, что врождённая ответственность никогда не позволит Рабастану сделать этого. Как гордость Рудольфуса — подняться на этот же самый плач. Напряжённо застывшее тело смогло расслабиться только тогда, когда из спальни донёсся лёгкий напев и скрип качающейся колыбельки, означающий, что девушка и младенец, судя по всему, договорились.