***
Политика утомляет, но потом к ней привыкаешь, как к обувке, которая сначала жмет и натирает ногу, но потом разнашивается и перестаёт чинить неудобства. Мария Луиза пережила достаточно людей, чтобы выработать привычку привыкать. Например, своего мужа барона, который хоть и был порядочной сволочью, дал малоизвестной дворянке положение и доброе имя. Луиза не считала его, впрочем, светилой темерского общества, но он уж точно был получше многих. Взять того же Фольтеста: барон Ла Валетт просто недостаточно дружил с головой, чтобы командовать осадными орудиями, все больше уважая охоту на тетерева. Луизу поначалу это безумно раздражало, а потом она изменила свое отношение к тому, чего в принципе женщина в этом мире исправить не в силах. Потом в жизни появился Фольтест, который, прежде всего, был «твой Король, Луиза», а короли всегда берут то, что им нравится. Луиза не сопротивлялась, а зачем? Проще было считать, что рука Владыки, шарившая у тебя под подолом, самое, что ни на есть, благословение для любой женщины. Луиза чувством собственного недостоинства не страдала, но в глубине души ей все-таки нравилось быть королевской любовницей. Это казалось чем-то… спокойным, и никаких больше тебе рохлей с безобразной мордой, и положение при дворе особое, и милость королевская. Фольтест всегда, даже на кровати под пушистой периной был Королем с большой буквы, и Ла Валетт это нравилось: когда мужчина сочетал в себе и положение, и мозги, и приятную внешность, это выглядело весьма сексуальным. Но находились и куда большие заморочки, связанные с королевской кровью. В прямом смысле. Луиза родила сначала Анаис, а потом и Бусси. Девочка не была похожа на отца, зато нравом и характером явно пошла в него, умные у неё были глазки. С Бусси было все с точностью, да наоборот, и Ла Валетт считала, что для трона он не годится. Впрочем, насчёт трона у Луизы вообще было полно сомнений и мучений; хотя Фольтест и обещал признать детей, женщина была уверена, что ему помешают. Да, при дворе Фольтеста боятся, но заговоры никто не отменял. Луиза, несмотря на близость, всегда ощущала громадную пропасть между ней и Его Высочеством. Но иногда, глядя на короля в полутьме тяжелых пыльных навесов собственной кровати, Луиза жалела его. Всё же ни один человек не заслуживал столько, сколько сваливалось ежечасно на его плечи. Фольтесту не хватало искренности, и он искал её всюду, как гончая. В этом смысле она не удивилась тому, что он пришёл к её кровати, а не к кровати той же баронессы Шаль де Виссерион, пусть чертовка была моложе и едва ли не роняла свое богатство из корсета. В душе все мужчины всё равно дети. Просто некоторые из них — венценосные. Только подумать: это же надо было Фольтесту догадаться два года назад подарить ей на День рождения… осадные баллисты! И, потом, это его вечное: «Позволяю…». Но она уважала его, и это было прежде всего. Это оставалось главным. Луиза Ла Валетт, увы, с годами не молодела, Анаис шёл восьмой год, Бусси едва исполнилось пять. И, чем старше становились дети, тем страшнее за них было Луизе. Откровенно говоря, плевать она хотела на трон, да и на всю Темерию, если её дети могли пострадать в борьбе за них. Чего стоил только Ариан, который Фольтеста терпеть не мог и методично, долго и нудно капал матери на мозг малоприятными вещами. А потом на её материнском инстинкте просто разыгрались. Барон де Корвинелли, граф Эччеверия, несколько женщин из её якобы подруг, некоторые даже из совета Короля, и все как на подбор — вот так чудо! — желали баронессе помочь, дабы уберечь от гнева жестокого Тирана Темерии. Дети от короля, говорили они, незаконнорожденные, лишенные права престолонаследия - это лакомый кусочек для заговорщиков. Ей грозили, что её чадо убьют просто так, на всякий случай, если Фольтест вдруг решится признать бастардов. А Фольтест снова и снова говорил, что признает, а Луиза снова и снова впадала в типичную женскую панику. Сомнения, тревоги, вечные сплетни да пересуды наматывали Луизе нервы на кулак. Фольтест, ясное дело, и слушать ничего не хотел — у него один ответ на все женские терзания. А Луиза по ночам прислушивалась, не крадется ли кто в комнату к Анаис и Бусси, не доверяла даже охране. А потом Бусси и Анаис, стесненные строгим режимом и вечным неврозом матери, устроили «шпионскую» вылазку в ночь… В эту же ночь она твердо решила — на следующий день она с детьми уезжает из Вызимы в замок Ла Валетт. Все случилось впопыхах и наскоро, но терпеть женщина уже не могла. Разумеется, помощников тут же сыскалась масса, да и желающих взять на себя охрану баронессы — тоже. Мысли о том, что Фольтест пойдет войной на собственные же земли, её как-то не заботили. Важнее всего были дети. Уже сутки Мари Луиза бодрствовала. Настроение у неё было прескверное. Она прекрасно понимала, что тяжелые шаги государя знаменуются мрачным и, вероятно, последним разговором тет-а-тет. Если Фольтест проявил бы сейчас немного проницательности, заботы, успокоил бы её — она бы осталась. Но она знала, что этого не будет. И рассчитывала Лиуза по-прежнему только на себя. И детей она считала своими. Пока Фольтест здоровался с Анаис и Бусси, Луиза по привычке обратилась к зеркалу и заправила свисающие лапшой пряди в пучок, поправила бретельки платья, смахнула с подола нитки и крошки, натянула на плечи пестрый палантин. Это всегда происходило инстинктивно: перед королем должно выглядеть самым лучшим образом. Даже в груди немного рокотало. Первым делом Мари склонила голову, как подобает человеку хорошо воспитанному, а затем подняла глаза на короля и спокойно выдержала его взгляд. — Ты знаешь, что нет, так зачем спрашиваешь, — её голос всегда был низкий, басовитый, отчего все, что Луиза говорила, казалось грубым. Она медленно вдохнула, стараясь оставаться спокойной. — Я забираю детей, Фольтест. Как и обещала, — она смотрела ему в глаза, и внутри все потихоньку каменело: за столько лет всё ещё трудно было сдерживать его этот королевский взгляд, от которого в ледяную глыбу обратилась, наверное, и сама Дикая Охота. Она резко опустила голову. — Откажись от этих детей, пока ещё не поздно. Твоя воля делает только хуже, они погибнут от руки какого-нибудь наемника барона Кимбольта или Маравеля. Твоим солдатам я не доверяю, твой Роше мне вообще не нравится, — Луиза поморщилась. — Довольно мне судьбы Ариана, такого же для Анаис и Бусси я не хочу. Это мои дети, и я буду защищать их. Она просила невозможного и знала, что Фольтест откажет. Он всегда отказывал. Но оставаться в Вызиме она больше не могла. Мари подняла на Фольтеста взгляд, не жестокий и не яростный. Это был взор… хорошего друга, любящей и уважающей своего короля женщины.Часть первая. Гнетущая
10 сентября 2017 г. в 23:20
Любовь беспощадна даже к королям. Когда Фольтест был мал, мальчика обучали всему, чтобы тот вырос достойным правителем: он прекрасно знал историю, играючи обращался с политикой, владел риторикой и был превосходно эрудирован. Одному его не научили — каким образом выживать в мире, далеком от мира книг? Стать жестоким? Беспощадным? Искать в тенях предателей, постоянно спать с кинжалом? Роль точно не для такого человека, как Фольтест. Такова уж была его пагубная природа — он желал лучшей жизни для себя и для своих окружающих, ведь ужасным казалось провести все свои дни страхе, что завтра на ужин подадут отравленное вино. Чушь говорят, будто бы короли особенно сильно боятся смерти! Фольтест не боялся смерти, он боялся жалкого существования, что ей предшествовало.
А ещё он боялся чего-то не успеть.
В жизни у него многое так и не получилось. Король наделал ошибок, большинство из которых были ему непростительны. Странно: из него вышел толковый правитель, а вот как человек... он промахнулся множество раз. Совершил непростительные, но сладкие ошибки. И даже в разгар войны Фольтест снова и снова думал о простых, человеческих ошибках, считая, что на войну у него всегда останется время.
Он и понятия не имел о том, что война давно забралась в королевскую спальню. Война давно положила руки ему на плечи, давно начала ласкать ночами в виде милой сердцу женщины, в объятиях которых спасался человек от своих ошибок, совершая новые.
Впервые за долгие годы Фольтест проснулся в холодном поту. От ветра распахнулись балконные двери, в дворцовую комнату вихрем залетел ледяной ветер, почти до подножия кровати протянул брызги ливень. Король не смог уснуть до утра - навязчивое чувство, что вот-вот может что-то случиться, летало над головой мухой.
За завтраком Фольтест не выдержал и спросил у писаря:
— Ну, скажи, Холерр, — пережевывая яичный белок, выговорил правитель совсем не по-королевски. В этом уж был весь Фольтест, — может, чего за ночь случилось? Война, что ли, какая?
Писарь ошарашенно поглядел на короля. Фольтест казался слишком серьезным, чтобы шутить. На мгновение Холерр заколебался, но после отрицательно помотал головой:
— Никак нет, Ваше Величество.
Тогда Фольтест помахал вилкой и легкомысленно рассмеялся.
— Что? Никакой новой, кроме старой, а, Холерр? — Холерр предпочел на это не отвечать, потому как попросту не понимал, чего от него король хотел. Да и тот сам не знал, чего от писаря добивается. Тут бы астролог пригодился или чародейка. Да хоть бы и ведьмак. Кто знает, что за чума или проклятие сегодня ночью его с кровати подняло и не давало успокоиться до сих пор? Впрочем, после полудня всё стало ясно.
Фольтест, по своей привычке, обедать не стал, только выпил вина и снова сел за дела государственной важности — бумажки, которыми подтереться можно, зато сколько значения им придают люди!
— Ваше Величество! — в королевский кабинет, и без того начиненный стражниками и прочим сбродом, залетел советник. Один из тех, кого Фольтест не хотел бы видеть ни сегодня, ни завтра. Король тяжело вздохнул, ловя себя на мимолетной улыбке. Тем не менее, он не подал никаких знаков внимания, только странная усталость коснулась лица. Фольтест не поднял глаз, продолжая, прислонившись рукой к столу, читать туссентские завитушки.
— Минуту внимания, Ваше Величество! — Гинтер Керган был человеком молодым, вспыльчивым и немного безрассудным. За это Фольтест его и любил, держал при себе, хотя по парню давно уж плакала виселица. В его бесшабашную голову часто приходили запасные планы аккурат тогда, когда они были больше всего нужны. Он умел думать быстро и схватывал на лету, чего очень не хватало многим старикам-советникам.
Керган вырвал — слезы виселицы! — у Фольтеста туссентское письмо и заставил владыку поднять на него глаза.
— Дай-ка подумать, — Фольтест рывком вернул себе бумажку, морщась, — плохие новости?
— Баронесса принимает у себя барона де Корвинелли.
Фольтест повел плечами.
— Ну, что же мне, выбросить барона взашей? Пусть принимает, коли ей хочется.
Советник заметно нахмурил брови и вздернул нос.
— Учитывая те обстоятельства, что письма в синьорию приходили с оттиском Корвинелли…
— Хватит, ну, — отмахнулся король, — займись делом, пожалуйста. Хватит мне сплетен, Мари может делать всё, что захочет.
— Даже плести заговор?
Тогда-то король рассмеялся и прогнал советника к чертям собачьим. Но кое-что ему не понравилось в самом деле. Вина не доказана, ничего предъявить барону королевский двор так и не смог, но это-таки попахивало идеально спланированным преступлением. Никак иначе.
Этим же вечером Фольтест навестил свою фаворитку. Разумеется, ничего не скрывая. У него было множество вопросов, которые он по дороге успешно растерял, но кое-что хорошенько засело в голове. На пороге короля ждала его семья.
У Анаис были ясные глаза, а длины рук едва ли хватало, чтобы обхватить отца за пояс. Бусси, как всегда, терся где-то у подола королевского плаща, и тяжелая рука в перстнях легла на пушистую, мягкую голову.
— Мари, — безо всяких прелюдий начал король, — никак конюх уже спит?
Ла Валетт была умной женщиной, она могла догадаться, к чему он задал этот вопрос. Конюх не спит, Фольтест это знал, конюх готовил лошадей.