***
Про Хенсельта было обидно. Была бы её воля — вообще уехала бы из этого места куда-нибудь, где всем плевать, с кем спать. Но Мари сдержала удар, сдержала как настоящий солдат, может быть, лучший из армии Фольтеста. Она сдержала потому, что знала — он защищается, пытаясь сделать больно ей. Фольтест мог быть лучшим в руководстве войском, мог прекрасно знать, как расположить осадные орудия и как расставить шеренги своих бойцов, но хорошим королем его делало не это. Хорошим королем его делали человечность, способность любить кого-то помимо себя. И, что бы ни произошло ни до, ни после этих событий, Луиза знала и видела это, а потому по-прежнему уважала человека, стоящего перед ней. Но потом в её голове всплыл старый, навязчивый вопрос, который Луиза терпеть не могла. Законный брак, вот что. Что стоило ему тогда, восемь лет назад, взять и сделать брак законным? Она не хотела показывать, что это её ранит. Да, тогда, восемь лет назад, старый барон Ла Валетт ещё был жив, но каких-то три месяца спустя он отдал богу душу вместе с очередным тетеревом, и Луиза была абсолютно свободна! Кто мешал Фольтесту взять её в жены, почему он так боялся разделить с ней престол, будто она стала бы чинить ему препятствия или плести заговоры? Ответ у Луизы был один — он не доверял ей тогда. Впрочем, не доверял и сейчас, о чём весьма звучно говорил её не сменившийся статус. Наоборот, все сделалось только хуже: из честной вдовы Ла Валетт превратилась в женщину без принципов, шлюху с красивым званием. В душе заскребла обида, но на помощь пришёл здравый смысл, успокаивая Ла Валлет тем, что она только выиграла, не связав себя с престолом, ничего не хотя от Фольтеста, кроме его самого. Но дети… У детей судьба была совершенно другая. И Фольтест не знал, что творит. Но у него же всегда была четкая позиция: «в гузно законы, надо будет — перепишу». Она не меняла выражения лица, просто стояла и слушала, потому что за столько лет знала — он любит, когда ему смотрят в глаза и внимают. И король, как и любой мужчина, всегда нуждался в победе. Для начала на поле боя, затем — над женщиной. Луиза знала, что последний триумф всегда более сладкий и приятный, может быть поэтому сейчас воспитывала его детей она, а не какая-нибудь баронесса Шаль де Виссерион. Все дело в душе. Он действительно не приходил к ней в короне, а если и приходил — снимал, находясь рядом. Мари смотрела в тёмные глаза Фольтеста так близко, напротив, и думала о том… как же сильно он постарел. Оказывается, прошло уже достаточно много лет с тех пор, как Ла Валетт согласилась бежать по лезвию взамен на то, чтобы посещать короля в неприёмные часы. Он так постарел… Вокруг глаз виднелись эти лучики-морщинки, ресницы опалило солнце на поле боя, губы, как всегда, немного потрескались от ветра и сухости. Но цирюльник Короля все так же хорошо старался. Да, она позволяла себе думать об этом, потому что была королевской любовницей. Такими привилегиями нужно пользоваться. В голову ударило, будто она выпила разом стопку тройного махакамского спирта, когда увидела легкий след улыбки на лице Фольтеста. Вот он, Король, во всем: вспыхивал как петарда, но быстро отходил. А Луизу на этих резонансных волнах штормило до первых симптомов морской болезни. Как бы горько Луизе ни было, но с её стороны все выглядело не так радужно, как королю бы того хотелось. Бусси всё больше общался с Арианом, который уверял, что Фольтест не их отец, что он гнусный и злой, а Анаис вообще никого не слушала, и сам дьявол только знал, что у неё на уме — она все время молчала. Внутри семьи, если можно было так сказать, зрел большой гнойник, который вот-вот мог разорваться. Да, возьми Фольтест в жены Луизу, совсем иначе можно было бы смотреть на всё, что происходило, но… Ла Валетт имела то, что имела, и в сложившейся ситуации лучшим решением было покинуть Вызиму. Да, довериться малознакомым людям, да, сбежать от короля, да, да, да… Фольтест многого не замечал или не хотел видеть, а слепая уверенность, что дорогой шелк или подвеска из рубинов мигом решат все проблемы Луизы, оставляла баронессу один на один с её страданиями. И вот, она приняла решение. Луиза уже некоторое время смотрела в глаза Фольтесту, затем вздохнула и разжала кулаки, в которых держала края пестрого палантина, что был накинут на её плечи. Она отвела руку и бросила его на край кресла у столика с вином. Потом аккуратно положила левую ладонь туда, где у Короля находилось сердце. Под толстыми платьями с кольчужными вставками, резными рисунками лилий и прочей прославляющей его имя ерунды, где-то там оно билось, трепетное и горячее, всё ещё сердце мальчишки. Она следила взглядом за своей рукой, расправляла пальцы, после чего снова посмотрела Фольтесту в глаза. И даже спустя столько лет его Величие над ней вселяло приятный трепет, как будто резонировало с кожей. — Ты ведь не отпустишь меня, всё равно, хочу я того или нет. Нашлешь на меня своего чурбана с кошачьими глазами… Я боюсь за детей, я совсем перестала спать, — она подошла ещё ближе, наконец, упираясь грудью и бедрами, облаченными в легкое платье, в целый каскад одежд, скрывающих от неё Владыку Темерии. В её голосе была тоска, желание поделиться, быть услышанной. А ещё много, много усталости, — останься со мной сегодня, Фольтест, — вторая рука тоже легла на грудь, медленно скользя выше, — когда ты здесь, мне легче. И проще. Проще верить в то, что ты сможешь защитить Анаис и Бусси. — она приподнялась на цыпочки, оказываясь выше, и выжидающе посмотрела на губы мужчины. Затем - подняла взгляд.Часть вторая. Соблазняющая
18 сентября 2017 г. в 12:20
Королевский двор считал склонность Фольтеста к странным и опасным женщинам дурной. Попытки Владыки полюбить правильно никому не сдались, а простые человеческие чувства стояли, конечно же, ниже пресловутой политики. Сначала склоки, сначала деньги, потом экономика, процветание, слава. Когда же наступает момент для любви, пора примерять мраморный саван.
Любовь к Мари не была похожа на «всепобеждающую», но Короля тянуло к баронессе, хотел он того или нет. У него было много фавориток, женщин, без сомнения, первой красоты и свежести, но ни одна не говорила тем же тоном, ни одна не смотрела с тем же вызовом. Король может всё, но что делать с женщиной, которая пошла ва-банк и перечеркнула то, что казалось самому королю… хорошим?..
Фольтест давал своим детям и своей женщине всё, чего они желали. Он делился с Мари не только материальными вещами, но и всегда старался платить духовно. Много ли госпоже было нужно? Мало ли поклонов двора отбивали ей лишь потому, что король так приказал? Достаточно ли изысканные вина она пила и в достаточно хороших шелках спала? Фольтест считал, что дал ей всё. И даже больше, чем она просила, ведь так нужно — всегда давать больше, чем просит женщина.
Когда же ты, Фольтест, свернул не туда? Может, когда приехал ко двору этой дамы и взглянул в ее полные холодного безразличия глаза? А ведь король любил эти глаза… И даже то, что в них пылало в моменты краткого, но высокого наслаждения — эгоизм. Мария Луиза всегда знала себе цену и не умела склонять головы перед теми, над кем тоже имела своеобразную власть. А вот король знал, что властью этой она никогда не воспользуется. И сейчас больно ему было разочаровываться, потому как ни чем другим, кроме как странной местью он не назвал бы решение Луизы покинуть его и забрать с собой детей.
Фольтест вдруг понял, что злится даже не на нее, а на глупость, которая, как вши, завелась в ее голове. Вовсе не от необразованности, а из-за наивности, что, как всегда считал король, было ей не присуще.
— Отказаться? — не голос, а скрежет льда, — отказаться от своей плоти и крови? Ты с ума сошла, Мари? Снова говорю тебе: я не стану этого делать. И не откажусь от собственных детей. Какая им грозит опасность? Я — король. Я защищу их любой ценой.
Он понимал, что тембр голоса срывается, и он говорит с ней совсем не как с женщиной, а как с подданной, которая в очередной раз не послушалась его только из-за собственного упрямства. Было обидно, что она об этом просит. Может ли женщина желать о большем, чем о королевстве, сильном и богатом, для своих детей? Может ли женщина хотеть чего-то большего, чем признанные королем бастарды? Чтобы именно её кровь села на трон, чтобы именно её глаза смотрели из-под короны? Этого женщина не хотела. И, если бы Фольтест знал её чуть меньше, не заметил бы, как подрагивают её руки.
И тут, совершенно неожиданно для самого себя, он наткнулся на ее взгляд. Он ожидал иного. Он ожидал, что она посмотрит на него, как обычно смотрела, когда не добивалась того, чего хотела — яростно, недовольно. Однако во взгляде ее не было никакого протеста, только неконтролируемая мольба.
Фольтест считал себя хорошим королем. Он старался исполнять то, что у него просили.
Но этого исполнить он просто не мог.
— У меня на голове корона, проверь?.. — совершенно серьезно и почти шепотом сказал Фольтест, ладонью указывая на пустую макушку. — Хоть раз я приходил к тебе с короной на голове? Хоть раз исполнял твою прихоть будучи королем? Нет.
Он замолчал, стараясь угадать ее реакцию по взгляду. Так близко, обычно люди при подобном контакте целуют друг друга, а не изрыгают обвинения и злость.
— Не как король тебе говорю, а как мужчина — я не дам тебе увезти моих детей. Потому как, если ты забыла, позволь напомнить, — он чуть совсем по-королевски указал пальцем ей перед носом — простое правило рождения детей: в зачатии принимают участие двое. И эти ребятишки — моя кровь. А если ты думала, что я откажусь от них лишь потому, что им не повезло родиться в законном браке, так надо было ложиться под Хенсельта.
Каждое слово — как удар пикой под рёбра и не только ей. Она следила, казалось, не за движением его глаз, а губ, которые вообще посмели говорить с ней в таком тоне. Но пора кое-что прояснить: она не была королевой, хотя Фольтест позволял ей себя таковой ощущать, она была женщиной, над которой всегда будет иметь власть мужчина.
— Я всё сказал. Так что, Госпожа моя, — помотал он головой, позволяя себе чуточку улыбнуться — заберешь детей, которые любят меня и видят своим отцом, силой?
Почему-то ему не захотелось знать ответ.
Он не надел сегодня корону, никогда не надевал, когда приходил к ней, но чувствовал себя королем, и его нагло обирает женщина, которую он готов был купать в шелках. Сегодня, послезавтра и через сто лет.