The little things give you away

(Финикс. Аризона. США. 1993 год);       Дома было тихо. Жутко тихо. Стоило огромного труда подняться на второй этаж, не наделав шума. На улице стремительно рассветало. Подростки стояли в коридоре между своими комнатами, боясь встретиться друг с другом взглядом. Это было с одной стороны очень смешно. Будто бы вернувшись в детство, они молчали, опустив головы, и боялись произнести и слова, словно крупно нашкодничали. С другой стороны, внутри бушевали океаны самых разных чувств: стыд, страсть, сомнения, симпатия… Первой не выдержала Хлоя, наконец подняв голову, взирая на Беннингтона своими кристальными голубыми глазами. Он повторил следом за ней. Сердце снова застучало ритм какой-нибудь панковской песни. Он смотрел на нее и видел уже совсем не то, что привык видеть. Видел уже отнюдь не маленькую стерву Хлою, которая курит с ним на заднем дворе, обсуждая насущность бытия под звездным небом. Внутри стало как-то неловко. Еще несколько часов назад они любили друг друга как самые искушенные любовники, подбирая самые интересные позы, а сейчас он не может смотреть ей в глаза. Стыдно. Но в то же время, она вызывала у него симпатию. Теперь уже как девушка. А она… Она по-прежнему смотрела на него глазами, полными обожания. Он лучший. Для нее он стал лучшим. Наверное, таковым и останется. — Спокойной ночи… — снова отводя взгляд, сказал Чез, вздохнув. Девушка лишь невесело усмехнулась. Она чувствовала его, и знала, что их чувства далеко не идентичны. Стало неприятно. Обидно. Резко отвернувшись, девушка вполголоса бросила: «Уже утро!», собираясь взяться за ручку своей двери, но вдруг ее потянуло назад. Схватив девчонку за плечи, Чез без слов притянул ее к себе, жадно хватая ее дрожащие от обиды губы. И снова волна. Пламя. Честер знал, каковы ощущения от наркотиков, но то, что он чувствовал сейчас, было нечто иное. Это кружило голову и заставляло тело неметь. Девушка, опомнившись, уже и забыла, что обиделась на парня. Впиваясь в его тонкие, изящные губы, которые впервые поцеловали ее первыми, поняла, что не просто влюблена в него… Наверное, это все-таки любовь. Надвигаясь на девушку, Чез сам, на ощупь открыл дверь в ее комнату, ввалившись туда вместе с девушкой. Не помня себя, он сжимал в руках ее грудь, до крови кусая ее губы. Она еле слышно простонала, чувствуя, как он прижимает ее к себе настолько близко, что она чувствовала то, насколько он возбужден, отчего на долю секунды она даже смутилась. Парень повалил ее на кровать, прижимая ее своим телом, но в ответ на это девушка уперлась ладонями ему в грудь, отталкивая. — Чейзи… — она не смогла договорить, будучи заткнутой поцелуем. — Чез! Я очень тебя хочу, правда. Но уже утро. Твоя мать проснется, мы здесь не одни. — наконец продолжила она, пытаясь унять не только его пыл, но и свой. Несмотря на то, что отец был в командировке, миссис Беннингтон не была глухой. — Черт! –Честер тряхнул головой. — Ты права. — он тяжело вздохнул, высвобождая девушку из-под себя. Он был растерян, смотря куда-то в стену, пытаясь восстановить свое дыхание. Девушка улыбнулась, наблюдая за ним. — Я тоже хочу еще… — невероятно соблазнительно прошептала она ему на ухо. — Но позже. — А пока спи, детка! — ухмыльнулся парень, встав с кровати, смачно шлепнув девушку по заду. Она ничего не ответила, закрыв за ним дверь. А после, она еще несколько минут стояла, прислонившись к двери, так и не сумев стереть неестественно счастливую для себя улыбку. Она и не помнила, когда в последний раз была настолько счастлива. После той сумасшедшей ночи в старой каморке, проведенной с Беннингтоном, все стало как-то чересчур гладко. Честера в ее жизни стало столько, сколько она только могла пожелать. Все так, как когда-то она и хотела. Он был рядом. Были поцелуи каждую ночь перед сном, крепкие, далеко уже не дружеские объятья… Безумный, животный секс, пока родителей нет дома. Все было идеально. Подозрительно идеально… — Чейзи… — полушепотом протянула она ему на ухо, когда они в очередной раз, на чердаке наблюдали за чертовски красивой полной луной. Она лежала у него на груди, слушая, как его бешеное сердце постепенно приходит в нормальный ритм, в то время как сама еле перевела дыхание. Он молчит. Смотрит куда-то в небо. — Ты прекрасен! — продолжила она, целуя его в щеку. Обнаженное тело обдало прохладным ветром, отчего девушка слегка поежилась, укрываясь тонким пледом. Беннингтон, казалось, был в другой Вселенной. — О чем ты сейчас думаешь? — не выдержав его молчания, спросила она. — Прости, просто задумался о всякой ерунде. — наконец-то ответил он, повернувшись к ней. Девушка лишь слегка нахмурилась. С тех пор как Честер устроился на работу, она стала замечать, что он стал каким-то загруженным. Часто уходил в себя. Ей это ничуть не нравилось. — У тебя все хорошо? — Все в порядке. — без особых эмоций ответил он. Но она ему, конечно же, не поверила. — С тобой что-то не так. — она внимательно смотрела на него и очень хотела понять, что же твориться у него в голове. — Со мной все хорошо, детка. — он слегка улыбнулся, поцеловав ее в макушку, сгребая в свои объятья. — Просто иногда, когда я погружаюсь в себя… Я начинаю вытаскивать всякое дерьмо из прошлого. Я начинаю вспоминать детали, подробности… Вспоминаю все то, что тщетно пытаюсь забыть. — Ты вспоминаешь о наркотиках? — Хлоя снова нахмурилась. Сама она, кроме той злосчастной травы, которую ей предложили в баре, ничего не пробовала. Да, и желания никакого с тех пор не просыпалось. — Да… И о них, и о многом другом… Знаешь, наркота — это, конечно дрянь. Но в жизни, кроме них, дерьма предостаточно. — А что еще? — бесцеремонно продолжала расспрос Дайзингер. Парень нахмурился. А затем замолчал. Она уже подумала, что отвечать он не собирается, но вдруг он будто снова пришел в себя. — Если бы тебя трахнула девушка, считала бы ты себя после этого лесбиянкой? — вдруг ошарашил ее парень, отчего Хлоя уставилась на него круглыми как блюдца глазами. — Чего? — она истерически хохотнула, так и не сумев себе это представить. — Какая лесбиянка? Беннингтон, ты извращенец? — Нет… — спокойно ответил тот, все также наблюдая за ночным небом, но крепко держа в руках юную девушку. — А если мальчика трахнет мальчик, он будет считаться геем? — Так! — Хлоя явно не была готова к таким вопросам. — Чез! Куда тебя несет? — она чуть привстала, смотря на него, беззаботно лежащего и купающегося в холодных лучах луны. — Когда я был маленьким… В семь лет я познакомился с другом нашей семьи. Он был гораздо старше. Мы вместе смотрели с ним реслинг по субботам, когда он приходил к нам с отцом в гости, он учил меня стрелять из лука, мы катались с ним на его моторной лодке, выбираясь иногда на пикники. Все было замечательно! Я очень к нему привязался и считал его отличным человеком, которого даже в тайне иногда хотел называть отцом… А потом, он просто трахнул меня… — пауза, а после, странный смешок, от которого лицо его исказилось странной гримасой. — Это было в первый раз у него дома. Он сначала предложил мне пива, сказав мол, что ничего не расскажет отцу, и что это вполне нормально. Мы смотрели с ним какую-то чепуху по телеку… А потом… Потом он взял меня за руки. Больно схватил за предплечья, развернув спиной. Честно, я настолько его любил, что до последнего не понимал, что происходит. А когда он снимал с меня штаны, я плакал… Знаешь, я никогда бы не подумал, что человек, которому ты доверяешь больше всего, которого любишь больше собственных родителей, окажется самым последним ублюдком на свете! Я клянусь, я бы ни за что не подумал, что он мог сделать это. И до последнего не верил… Но он это сделал. Сделал это с семилетним, мать его ребенком! Тогда я хотел только чтобы он меня убил, когда закончит. Я кричал, не помня себя. Кричал, срывая голос, давясь своими же слезами. А он вжимал меня лицом в подушку, пока я не начинал биться в конвульсиях от нехватки воздуха. Я слышал, как он рычит… Будто сам Сатана рычал в его обличии, наслаждаясь тем, как лопается моя кожа, как на руках остаются фиолетовые синяки т его рук. Как я начинаю истекать кровью. А когда он закончил, сказал, чтобы я даже не думал кому-то об этом рассказывать. Иначе все будут глумиться надо мной, считая педиком. Но я не педик, блять! А он говорил, что мне никто не поверит, а будут только смеяться надо мной до конца моей жизни. И даже на моей могиле будут продолжать глумиться. Мне было тошно. Меня тошнило. И в прямом, и в переносном смысле. Мне было так мерзко, что я готов был в тот же час броситься под грузовик. А он все твердил, что я должен молчать. И я ему верил… Я верил, что если кто-нибудь узнает о том, что со мной произошло, то засмеют. Я верил, что теперь я и в правду малолетний педик. И от собственного бессилия я забивался в углу своей комнаты и плакал каждую ночь. Плакал до потери сознания, пока без сил не упаду и не отрублюсь прямо на полу. Я чувствовал себя отбросом. Самым ничтожным существом на свете. И молчал. А он снова и снова приходил к нам домой и снова держал меня за руки, закрывая рот подушкой… Это было не раз, и не два. Это было больше пяти гребаных лет! Уже позже, когда мне перевалило за тринадцать, я понял, что мне может быть не больно, если я съем таблетки, которые покупал у парней с другого района. Когда я запивал их дешевым пивом и подпольным спиртом. Я чувствовал, что мне нужно сдохнуть, потому что я не достоин жить, потому что слишком ничтожен. И яд, который я пробовал… Он не убивал меня. Но делал боль не такой острой. Пока таблетки бегали по крови, я мог не плакать, а просто уснуть без снов. Ведь я надеялся, что в один прекрасный день я все-таки не проснусь. Но я каждое утро просыпался от огненного пламени под моей кожей. Ломка наступала незаметно. Внезапно. Вот, тебе хорошо, ты даже смеешься оттого, что дерьмо вокруг уже привычное дело. А потом каждый изгиб твоего тела, который только может сгибаться, он начинает болеть так, будто бы тебя били полностью и везде. Каждый позвонок, все кости на руках, ногах, все прошибает адской болью, что подобна пламени. И ты сидишь на двадцати восьми градусной жаре, а твои зубы стучат, и колотит тебя как в лютый мороз. И колотит не от холода, а от боли. И ты готов отдать что угодно, лишь бы тебе стало легче. Так замыкается адский круг. Потом мне стало все равно. Абсолютно на все. На то, кто я, сдохну я от передоза или нет. И тогда я решил, наконец, рассказать обо всем отцу… Он долго не мог понять, что я несу, потому что не мог поверить. Тогда я убедился в том, что мне действительно, никто не верит. Отец пообещал мне, в конце концов, что непременно разберется с этим делом, но ничего в итоге так и не произошло. А я больше десяти лет уже пытаюсь сдохнуть. Но у меня так ничего и не выходит… Ебаная жизнь! — на этом он замолчал, слегка облизнув пересохшие от долгого повествования губы. Все это время, которое он говорил, он смотрел в небо. И лишь когда он повернулся, он заметил ее лицо. Она лежала рядом, не в силах ничего сказать. Она шмыгнула носом, и он только сейчас понял, что она плачет. — Эй! — он притянул ее лицо к себе, вытирая слезы. — Ты чего? — Я никогда бы не подумала… — голос дрожал. — Что ты пережил такое! — она закрыла глаза, замотав головой, опустив голову. Она была в ступоре. Весь тот ужас, о котором рассказал ей Честер, очень сильно произвел на нее впечатление. Она не могла даже представить, что бы делала она, окажись на его месте. Суицид. Это вероятнее всего. Она бы не смогла жить так… А он даже посмеивается, пересказывая то, как побывал в аду. Она очень многого не знала, как оказалось. — Я сам бы никогда не подумал, что это все будет со мной. — усмехнулся он. — А ты не реви! И не накручивай лишнего. — он прижал ее ближе к себе, отчего она немного успокоилась. — Я рядом. — и она была ему за это благодарна. Просто за то что он рядом… — Да пошли вы! Уроды! Ненавижу! — девушка в ярости схватила бокал с водой, который стоял на тумбочке, швырнув его в стену. На глаза выступили слезы, постепенно сменяя гнев. Девушка держала в руках злосчастный листок бумаги, из-за которого он теперь ненавидела весь мир. Гневно скомкав листок, девушка невольно взвыла от обиды, падая на свою кровать, зарываясь лицом в подушку. Сегодня, Пасаденский искусствоведческий колледж прислал письмо с отказом. Мечты на творческое будущее в престижном заведении рухнули. В такие моменты, когда что-то очень важное для тебя вдруг рушится прямо под ногами, невольно опускаются руки. Она очень надеялась на то, что поступив туда она сможет найти себя. Но поиски, видимо, теперь нужно было делать где-нибудь в другом месте. Девушка хныкала в подушку, считая, что все вокруг снова происходит против нее. Но даже в такие моменты, когда все казалось печально, появлялся Честер. Как маяк, он направлял ее в моменты, когда она понимала, что заблудилась. Именно тогда, после беседы по душам, он убедил ее в том, что Пасаденский колледж это не предел всевозможных мечтаний, и если там ее принимать не захотели, то она ни в коем случае не должна делать теперь то, чему она никогда не будет рада. Нельзя всю жизнь проработать менеджером только потому что тебя в свое время не взяли в музыкальное училище. От того, что ты от безысходности подашься туда, куда глаза глядят, легче тебе от этого в дальнейшем не будет. А для достижения желаемого есть много разных путей. Главное, не опускать руки раньше времени. И после того, как этот вопрос был обговорен с Честером, Дайзингер поубавила свой гнев. Сумев понять и убедиться в том, что старший, сводный брат все же прав, Хлоя в этот же день отправила еще несколько заявок в разные учебные заведения. Надежды на удачу уже не было, но отправляла она это уже из собственных принципов. Так, она доучивалась в последнем семестре этого учебного года в своем колледже, подумывая о том, что неплохо было бы заработать немного денег за лето. Хотя бы столько, сколько бы хватило на новые краски, кисти и прочие принадлежности художников. В моменты, когда отчего-то становилось плохо, девушка закрывалась в своей комнате, изображая всю свою боль и тоску на холсте. Именно тогда она уже понимала, что, кажется, она нашла себя. Но вопрос теперь был в другом — как этот факт поможет ей дальше в жизни. (Калифорния, США, 2017);       На улице стояла невыносимая жара. Не было никакого желания лишний раз высовываться на улицу. Кондиционер в доме работал на полную мощность, кое-как спасая ситуацию. Хлоя негодовала, ведь от такой жары, которая стояла уже практически неделю, некоторые из ее любимых цветов начали увядать. С надеждой опрыскав из пульверизатора листья своей любимой фуксии, женщина, не удержалась, брызнув пару раз прохладной водой на себя. Время было уже послеполуденное, и Дайзингер уже с нетерпением ждала заката. Ей безумно нравилась вечерняя летняя прохлада. Время, когда становится именно хорошо. Ни холодно, не жарко, а хорошо! Так, что можно без прогуляться где-нибудь, не думая о том, что можно схлопотать тепловой удар. Тем более Томас уже второй день жалуется, что хочет прогуляться по городу. От мыслей о прохладном вечере, Хлоя открыла входную дверь, следуя на задний двор. Сын был где-то в недрах своей комнаты, бардак которой она уже примерно могла себе представить, а заодно уже готовила в голове воспитательную речь по поводу самостоятельности и необходимости содержать жилище в чистоте. Но об этом она уже будет думать позже. Сейчас, устроившись в тени на заднем дворе, она могла наконец покурить. В доме она не курила с тех пор, как родился Томас. Ни при каких обстоятельствах. Она придерживалась того правила, что дети не должны дышать чем попало. Хотя и понимала, что в идеале стоит бросить это дело совсем, но тут же осознала, что сделает это (если сделает) явно не скоро. На улице было тихо. Даже птицы пели где-то там, вдали, лишь эхом донося свое пение сюда. Она слегка улыбнулась. Наверное он тоже сейчас где-то поет… Может это его песни эхом разносятся по ветру. — Каждое слово теряется в эхе* — произносит она, стряхивая пепел на чахлую от жары траву. — Мам! — из двери высунулась темная лохматая голова, когда Хлоя уже тушила окурок. — Мам, тебе кто-то уже третий раз звонит. — произносит мальчишка, с тоном, похожим на возмущение. Женщина пошла обратно в дом, напоследок вдыхая полной грудью раскаленный июльский воздух. На мобильный действительно кто-то звонил. Абонент был неизвестен, отчего Хлоя нахмурилась, пытаясь вспомнить, кому могла понадобиться. Оказавшись в полном замешательстве, и предчувствуя самое худшее, она набрала этот же номер, что звонил несколькими минутами ранее. Послышались длинные гудки, а руки почему-то затряслись еле заметной дрожью. И вот, спустя пару-тройку длинных гудков ей ответили. — Алло! Здравствуйте! Вы мне звонили буквально пару минут назад. Я не успела поднять трубку. — Алло! — голос был мужским, бодрым, и совсем не тем, которого она ждала. — Хлоя? — Да. — растерялась она. — Простите, кто это? — Хлоя, привет! Это Майк. — представился он, будто пытаясь развеять ее тревогу. — Майк? — она задумалась. — О боже, Майк! — вспомнив о недавнем знакомстве с Шинодой, вздохнула она. — Привет. Как ты нашел мой номер? — Это может прозвучать немного забавно, но на твоем профиле в Facebook был указан этот номер. — Майк немного хохотнул, отчего Хлоя тоже улыбнулась. — Действительно, забавно. — согласилась она. — Я просто решил позвонить тебе и хотел пригласить к нам на ужин сегодня вечером. — К вам? На ужин? — с ноткой сомнения переспросила она. — Анна, моя жена, в общем, она очень хотела бы с тобой познакомиться. — тараторил Майк. — Узнав, что я познакомился с тобой, ей стало очень интересно пообщаться. — Я не знаю… Это все неожиданно… — Брось! — прервал ее мужчина. — Бери с собой своего парня, думаю, ему тоже будет не скучно. — Хорошо. — решилась она. — Во сколько? — В восемь. Адрес пришлю по почте. — отчеканил Шинода. — Буду ждать. — Тогда, до встречи! Положив трубку, Хлоя вздохнула. На часах было без четверти четыре. Еще есть время чтобы собраться и съездить на заправку. — Томас! — крикнула женщина через весь зал. Из комнаты не последовало никакого ответа, и, покачав головой, Дайзингер решила пройти к нему, дабы не кричать на весь дом. Уже подходя к дверям комнаты, она услышала музыку. Музыку, и пение в унисон с магнитофоном. Сын пел. Now you say you’re lonely You cry the whole night through Well, you can cry me a river, cry me a river I cried a river over you Он ловко тянул высокие нотки, до боли знакомой манерой. В сердце что-то кольнуло. Женщина замерла у двери, все еще даже не веря в то, что это действительно поет ее сын. And now you say you’re sorry For being so untrue Well, you can cry me a river, cry me a river 'Cause I cried a river over you** С чувством и всеми положенными этой песней эмоциями, несмелым тенором продолжал он. А затем, с таким же надрывом повторил этот же отрывок, с похожей хрипотцой, так же вытягивая последние слоги. Хлоя сидела под дверью в комнату сына и не могла остановить своих слез. Словно там сейчас распевается Чез. Так же, будучи в своей комнате, перед концертами он включал музыку, подпевая в унисон. А она так же стояла под дверью, с любопытством слушая его тягучий тенор. Он не любил когда кто-то был в комнате, когда он репетировал. Поэтому она тайком подслушивала с коридора. Было тепло и больно одновременно. Воспоминания давили на грудь, застревая комом в горле. Она уже не могла больше держаться. Тяжелые капли падали на блестящий паркет, а она, закрыв рукой рот, старалась не рыдать в голос. Стоило огромных сил взять себя в руки. Постучав в дверь, Хлоя приоткрыла ее, встретившись с удивленным взглядом сына, который тут же выключил музыку. Он тоже не любил когда кто-то был в комнате, когда он поет. Дайзингер лишь улыбнулась. — Томас, сегодня вечером мы идем в гости, так что посматривай на время и не тяни сборы до последнего. — сказала она, опуская голову, скрывая опухшие глаза. — Куда мы пойдем? — мальчишка удивился, но явно заинтересовался. — Мы идем к Майку. — Тому, с которым ты на днях познакомилась? — Именно. — кивнула женщина. — К восьми ты должен быть уже собран, учти! — спешно покидая комнату, предупредила Хлоя, поспешив умыться прохладной водой. В доме началась возня, так как Томас Рэй Дайзингер видимо воспринял поход в гости как торжественное мероприятие. Хлоя же решила по пути на заправку съездить в супермаркет, так как жутко хотелось выпить чего-нибудь холодного. Заодно, будет время прийти в себя перед выходом.