Я люблю тебя

Можно терпеть силу, можно спокойно выслушать мат и сквозящую в нём ненависть, но совершенно невозможно выдерживать равнодушие и безразличие. Едва только Дима излился в него, как всегда, мало заботясь о его удовольствии, Лазарев тут же отошёл от окна и направился в ванную, впервые за всё время их частых встреч заперевшись изнутри на замок. Пара-тройка резких, рваных движений — а глаза смотрят широко, как у наркомана под кайфом, на горящий в темноте экран телефона и на буквы, складывающиеся на нём («Я буду ждать тебя, Серый») — и он тоже кончил, прокручивая в голове образ — размытый, почти забытый за столько лет молчания и нерешительности. Лазарев, наспех одевшись и чуть не забыв собственный рюкзак, вылетел из осточертевшей квартиры. И направился к другому Диме. Забыв обо всём на свете, наплевав на то, что всю его шею и ключицы покрывают беспорядочные синюшно-красные узоры — как свежие, так ещё и вчерашние, забыв про то, что сам он выглядит как затраханная блядь, и даже про то, что на самом деле таковым и является. Он забыл обо всём на свете, потому что его мечта — та самая, родившаяся ещё на юрмальских песках в далёком 2002-м, когда он практически раздвоился под гнётом долга и желаний, того, что было нужно его перфекционизму, и того, что было нужно его загнанному в угол альтер-эго, — наконец осуществилась. Он долго шёл к тому, чтобы вытащить себя-настоящего наружу, позволить покориться, отдаться кому-то по-настоящему, но этот кто-то слишком долго сомневался в себе, своих чувствах, своих мыслях и во всём мире заодно. И когда наконец приблизился финиш, Лазарев вдруг обнаружил, что уже давно сошёл с этой дистанции и выбрал более простую и выгодную стометровку вместо пяти изнурительных километров длиной в одиннадцать лет. Одиннадцать лет — ровно столько нужно было и ему, и Диме, чтобы наконец разобраться в себе. — Открывай, это я, — монотонным, усталым голосом проговорил Сергей в противно пиликнувший домофон и вошёл в подъезд, чувствуя, что наконец очутился в сказочном, фантастическом мире, куда нет доступа обывателям и «магглам». Сможет ли он продержаться там хоть одну ночь, или его выкинут тут же, даже не желая разбираться в причинах и обстоятельствах? А врать Лазарев не любил. Хоть и понимал, что на лжи построено всё самое постоянное, что есть на свете. *** — Я… Сергей зажмурил глаза, как перед прыжком с парашютом, который грозит не раскрыться, и расстегнул толстовку, вытягивая шею вверх и позволяя рассмотреть наглядные доказательства того, чем он занимался каких-то полчаса назад. Пусть если выгонит, то сразу — это лучше, чем на лишние минуты погрузиться в мир незаслуженного счастья, успев познать только демо-версию без надежды даже на платное продолжение. И мотнул головой — в его жизни всё с детства всегда измеряется деньгами. Из семьи ушёл отец — вместе с ним ушёл и достаток, а ещё исчезло большинство мебели и ценных вещей в доме. Проблемы с братом и милицией тоже начались с малого — с пропажи денег, которые нужны были на новую дозу. Признание, слава, обожание поклонниц и возможность заниматься любимым делом тоже достались ему дорогой ценой, и пусть тогда он платил не разноцветными шелестящими бумажками, но всё равно эта плата преследовала его долгие почти три года. Сейчас он платит ту же самую цену, только теперь уже совершенно другому человеку и совершенно при других обстоятельствах. Вот только НЕ платить за любовь он уже попросту не умеет. — Мне неважно, что было до, — Дима проглатывает фантомную, неправильно-сладкую обиду и сжимает подрагивающие холодные пальцы своим теплом, отчего Сергею кажется, что преследовавшие его все эти годы трудности стоили того, чтобы сейчас его просто обнимали и прижимали лбом в шею, позволяя выводить дыханием на коже свои невнятные, робкие чувства. — Мне важно только то, что после. Я люблю тебя. — А я люблю тебя. Вот уже грёбаных одиннадцать лет. Пересохшие губы касаются его виска, задерживаясь дольше, чем привык сам Билан, но гораздо меньше, чем ожидал сам Серёжа. И он отстраняется, нащупав в кармане вибрацию так и не снятого с беззвучного режима телефона, и чувствует, как его словно ударили в солнечное сплетение и выбили из груди весь кислород, оставив дышать лишь углекислым газом. «Ты быстро ушёл сегодня, я ещё с тобой не закончил. Завтра в это же время». *** 2014 год дал Лазареву очень многое. Он вернул себе былую популярность, когда его песни звучали на всех радиостанциях, когда его снова стали звать в различные популярные проекты — теперь уже не в роли участника, а в роли наставника — человека, чего-то добившегося и что-то в этой жизни умеющего. Ему уже не нужно было никому ничего доказывать — его шоу собирали аншлаги по всей России и в странах ближайшего зарубежья, его клипы набирали миллионы просмотров, а сам он мелькал по телевизору чаще, чем появлялся дома. Первый острый выстрел в самое сердце он получил в Киеве во время съёмок «Голоса», когда обнаружил пулевые отверстия в окне собственного номера. И именно тогда впервые его внутренности пронзил страх, что нельзя жить так, как он, нельзя быть таким, как он, нельзя только принимать и ничего не давать взамен. Нельзя ненавидеть обман, когда ты сам живёшь в обмане. Сначала он посчитал нужным не говорить Диме всё сразу, потому что боялся не успеть даже понять, что он потерял. Затем — потому, что уже не мог потерять это. Ещё позже он понял, что не простит себе, если Билан потеряет его — пусть он, сильный, гордый и независимый, проживёт вполне себе и без него, но он, Сергей Лазарев, стал его слабостью. В то время, как он, Дима Билан, стал для Серёжи его Силой. 2014 год стал для него своего рода откровением, когда нечто свыше подсказало ему, что всё, в чём он нуждается, — это постоянный контроль и втаптывание в грязь — ту самую, в которую он превращает жизнь самых близких людей. «Я не хочу состариться, так и не успев увидеть тебя счастливым», — мама не ругала его, не говорила строгим, твёрдым голосом, и от этого её слова били похлеще ремня. «Она права, — вторил Кузнецов, как всегда, вытаскивая Серёжу из пучины самокопаний и неудавшихся попыток переосмысления. — Если ты хочешь контроля, тебе нужен тот, чью жизнь ты сам сможешь контролировать. Ты не должен быть его тряпкой — которой в случае чего можно вытереть пот со лба, а потом отбросить подальше. Вспомнить, постирать и воспользоваться вновь — до очередного срыва. Он нужен тебе, но есть люди, которым ты нужен не меньше. Я помогу тебе решить все юридические вопросы. Ребенок — это то, в чем ты на самом деле нуждаешься». «Я не прощу тебе этой лжи», — Дима даже не удосужился позвонить ему, ограничившись лишь коротким ночным смс, от которого похолодело под кожей кончиков пальцев. Как он узнал? Ведь Кузнецов обещал ему железобетонное прикрытие! «Ты будешь хорошим отцом, я знаю. Счастливо», — ожил телефон несколькими минутами спустя, и Сергей демонически расхохотался, понимая, что Билан не простил ему даже этого. Что и говорить за то, что Лазарев вот уже больше полугода ведёт двойную игру, не в силах ни признаться в том, из каких фрагментов неправильного, слишком сложного конструктора состоит его жизнь и что в итоге он из него смастерил, ни порвать наконец с Кузнецовым и с красивой, гармоничной жизнью заодно. «Если ты от меня уйдёшь, твоя жизнь превратится в ад похуже того, что был у тебя после ухода из группы. И это не я его тебе устрою — его сам позовёшь в свою жизнь ты», - сухо отпечатал Кузнецов, когда Сергей застёгивал собственные брюки, словно стараясь быстрее исчезнуть из этой квартиры, ставшей для него маленьким островком тепла. «Если ты от меня уйдёшь, ты сам себе этого не простишь», — как-то в порыве горячей ссоры сказал ему Билан, замораживая и без того холодную квартиру. «Если я когда-нибудь сделаю выбор, я в итоге потеряю и то, и другое». *** — Ты действительно готов спеть именно эту песню? — Да. И я хочу спеть только её. — Но она же… слишком… — Слишком про нас, ты хотел сказать? — Лазарев горько усмехнулся, в какой раз пробегая глазами по тексту, и закусил губу, боясь, что позорно не сможет. Никогда не сможет спеть её вживую. — И споём под фанеру. И только. — Хорошо. Дима даже не стал спорить, и Сергей понял, что это, наверное, ещё хуже. В глубине души он хотел, чтобы его отговорили, чтобы приняли извинения без обнажения души перед миллионами и в более уютной обстановке, но три года без Билана и три года без его морозного жара сделали своё дело, и он уже был готов на всё. Лазарев понимал, что интернетной молвы им не избежать, что их псевдоотношения разнесут на крыльях журналисты по всей стране, но если это был единственный выход из тупика, в который он загнал себя и Диму собственноручно, то он готов выйти в эту дверь. Зал «Олимпийского» ревел аплодисментами и криками, а огромная кровать в спальне Диминого дома приняла его в свои объятия, как старого знакомого. Минималистичный стиль Билана так и не впустил в себя ничего нового — никаких чужих и чужеродных элементов. Кроме самого Лазарева, конечно. — А ещё надо будет как-то клипец снять, — вслух размышлял Дима, пока Сергей, лёжа на его бедре головой, широко, счастливо улыбался, чувствуя, как тонкое мужское кольцо застревает в его собственных волосах. — Где-нибудь, где жарко. — Ты же не любишь жару. — Не просто не люблю — я её ненавижу. Зато я люблю тебя. А тебе будет комфортно только в жаре. — Я тебя тоже. Его ответы с каждым разом становились всё лаконичнее, а жара — всё холоднее. *** Лазарев редко воспринимал обещания Билана всерьёз. Не то чтобы он не доверял ему — доверял, наверное, больше, чем самому себе. Он просто знал, что стрелки часов движутся против них. И что звёзды всегда складываются на небе в обратном порядке, чтобы миражи, в которые превратились их мечты и надежды, никогда не овеществились. Сергею всегда было важно то, что внешне. Внутреннее он старался максимально скрывать, обнажая только перед самыми близкими, хоть и получалось это, откровенно говоря, из рук вон плохо. Диме всегда было наплевать на то, как всё выглядит со стороны, — его волновала лишь внутренняя гармония и отсутствие дисбаланса в душе. Лазарев слишком долго, придирчиво осматривал собственное отражение в зеркале и лишь раздражённо качал головой. Возле глаз и в уголках губ прибавилось морщин, радужки глаз снова потемнели, теряя былую свежесть и задор, а сам он начал чувствовать себя стариком. Билан надел первое, что показалось в чемодане, покрутился перед жадно разглядывающим его Сергеем в своей чёрной футболке, и пониже зафиксировал козырёк кепки, защищая чуть усталые глаза от палящих солнечных лучей. Жара действовала на нервы. — И снова споём под фанеру. Хорошо? — Естественно, — Дима вплотную подошёл к Лазареву и коснулся своими прохладными пальцами горячей небритой щеки. Они рядом смотрелись очень странно — чёрное и белое, хоть и похожее. Разнородное в однородной массе. Невозможное в возможном. — Я уже ненавижу эту песню. Что и говорить, как я буду ненавидеть её послезавтра. — Я думал, ты пошутил насчёт клипа, — Сергей наклонил голову набок, намереваясь продлить желанное прикосновение, но Билан уже убрал руку от его лица и сунул её в карман штанов. — Уже снял свой, хотел запремьерить ближе к осени… — Обойдёшься. Запремьерим наш. Как раз к осени, идёт, — Дима тепло улыбнулся, и Лазарев впечатал свою благодарность в его губы, чувствуя себя до невозможного хорошо. Судьба подарила ему не много не мало целых пять дней рядом с Биланом. Пять жарких, лишённых холода и равнодушия дней, когда им не нужно быть теми, кем они не являются. Пять дней. Это больше, чем за всю их разделённую на двоих жизнь. Судьба никогда не делает такие щедрые подарки просто так. *** «Ты не должен позволить ему помыкать тобой. У тебя есть своё мнение на любой счёт». Лазарев измерял шагами тесную гримёрку, не упуская возможности лишний раз окинуть себя пристальным взглядом в зеркало и поправить идеально уложенные волосы, но чернота внутри не отпускала, не давала ни единого шанса успокоиться. Ему сегодня исполнять целых четыре песни, но он переживает ещё больше, чем на «Утренней звезде» много лет назад, когда впервые лицом к лицу столкнулся с жестоким миром, оценивающим твою фактуру — даже не голос и талант! — сквозь бездушные прицелы телекамер. — Серый, ты зажат. Отпусти себя, откройся — или ты явно спалишься, если тебе на сцене не хватит эмоций. — Во мне их слишком много, — голос Лазарева показался Диме хриплым и неродным. И хотелось разбить об стену телефон, который тот сжимает между пальцев, чтобы пелена социальных сетей и глупых комментариев недалёких пользователей больше не стояла между ними. — И даже ты не сможешь меня сдержать. Извини. — Почему не смогу? Смогу, — Билан вновь преодолел расстояние, разводящее их по разные берега реки ожиданий и обстоятельств, и аккуратно разжал дрожащие пальцы, откидывая телефон на маленькую тумбочку у окна. — Гаджеты — зло, убери их. А ещё лучше — убери всё лишнее с себя. — Я не буду раздеваться за двадцать минут до выхода на сцену, — хмуро ответил Лазарев, упрямо возвращаясь за смартфоном и кладя его в передний карман. — Ты думаешь только об одном, в то время как я думаю о том, чтобы мы не облажались. И вообще… зачем ты рассказал вчера о том, что мы едем снимать клип? Я хотел до последнего держать это в секрете. — Почему? — Потому что не верю в то, что это так просто с нами случится. Я не верю в то, что мы наконец сможем быть вместе. Я хочу этого, но… — Всё, что идёт до «но», не имеет абсолютно никакого значения, Лазарев. Набирайся сил перед номером. Они ещё понадобятся — тебе ещё четыре песни петь. *** Если бы он пел эту песню вживую, всё закончилось бы тем, что он бы швырнул микрофон прямо в лицо сидящим в первом ряду и позорно сбежал. Не помог бы даже Дима, который стоит за спиной, хоть его и не видно. Пусть он даже почти не чувствует его — но он знает, что Билан рядом. Это незримое присутствие — единственное, что всё ещё держало его на ногах. Бегающий взгляд, напряжённое лицо и — обнажившиеся эмоции, когда Дима оказался плечом к плечу с ним. Он стремглав отошёл от него и для пущей верности повернулся спиной — точь-в-точь, как на премии Муз-ТВ, зная, что это не будет смотреться дико. Единственное, что его всё ещё волновало — как это будет смотреться. Ему уже не было важно то, что происходит в его душе. И, даже не пытаясь преодолеть внутренние порывы, когда рычаги самоконтроля и саморегуляции сорвало тайфуном не поддающихся мозговому осмыслению импульсов, он отчаянно прижимался к Диме во время выступления, а когда вынужденное расстояние мешало ему осуществить желаемое, высказывал все накопившиеся эмоции взглядами и мимикой. Он — хороший актёр. И сейчас он демонстрировал шикарную актёрскую игру, выставляя себя плохим актёром. «Я твой, Дима. И я соскучился». «Но всё же я не твой до конца. И никогда им не буду». И когда пальцы Билана мимолётно касаются его щеки, когда опьяняющая прохлада касается его разгорячённой кожи, он на самом деле думает о том, что скажет ему Кузнецов после этого выступления. — Я люблю тебя, Дима, — только и смог выдавить из себя Сергей, когда они наконец оказались лицом к лицу в коридоре за кулисами. Ещё немного — и они полетят в Москву, сменят чемоданы и отправятся в Лиссабон, навстречу другой жаре, другому солнцу и другим обстоятельствам. Наконец хоть там он сможет выбросить все мысли из головы и освободиться. — И я тебя, Серёг, — Билан отвечает практически невпопад, подаваясь вперёд к пересохшим губам, но Лазарев неожиданно подносит пальцы ко рту, и губы Димы мажут по ногтевой пластине, не вызывая никаких эмоций. Все эмоции будут завтра. Когда они наконец останутся наедине.