Я люблю тебя

Будучи ещё совсем ребёнком, только переступив порог обычной московской школы в спальном районе, восьмилетний Серёжа не мог осознать сложный, запутанный мир математических знаков и чисел. Обладая красивым, ровным почерком, которому завидовали даже девочки, Лазарев аккуратно, скрупулёзно выводил цифры, стараясь не вылезать за границы тетрадной клеточки, но для него эти слагающиеся в определённую комбинацию чёрточки были лишь картинкой, которую его творчески запрограммированный мозг не хотел воспринимать целостно. Десятки, сотни, тысячи, миллионы — он мог сопоставить эти сложные числа лишь наглядно-образно, представляя себе, какую гору конфет мог бы съесть, если бы ему подарили их целую тысячу, как долго бы упражнялся в спортзале, если бы тренер по спортивной гимнастике, которой он посвятил все годы обучения в начальной школе, дал ему задание сделать сто фляков и сальто со шпагата. Миллион — огромное число с шестью нулями — воспринимался им как нечто недостижимое, и как-то промозглым зимним утром Серёжа потратил несколько часов, которые можно было спокойно проспать, на устный счёт вслух, пытаясь достичь этого самого миллиона. Вот и теперь, спустя двадцать двадцать шесть лет, он так же лежит в собственной постели холодным зимним утром, отсчитывая в уме уплывающие в никуда секунды, не в силах ни встать, ни провалиться в умиротворяющую полудрёму. Вместо этого — жар овчинного одеяла, который не проникает под кожу, оставляя фантомные ожоги на её поверхности, и удушающие объятия, из-под которых одновременно и хочется выбраться, и почему-то хочется остаться в них надолго. Потому что объятия Кузнецова — единственное, что может хоть как-то его согреть. Единственное, что не позволяет ему скатиться в бездну, сорваться в пропасть, залитую лишь неспасающим алкоголем и всепоглощающим чувством вины. Слёзы, которые иногда застывали в его глазах цвета прогорклого шоколада, он легко списывал на окончание тура, в который вложил душу, и очередной пройденный этап в жизни — Сергей словно перечеркнул какую-то часть себя, хоть и понимал, что без прощания со старым в его жизни никогда не будет ничего нового. Долгих три месяца, с карусельного сочинского безумия, он добивался Билана — его внимания, приглашения к себе домой, и на концерте, посвящённом внутренним войскам, у него почти получилось — помехой стали лишь планы — как всегда, разные у двоих. Но так же быстро всё и забылось — лишь Лазарев методично забрасывал Диму звонками и сообщениями, половина из которых оставалась не достигшей цели, а другая была наполнена хрусталём и сталью — хрупкостью и холодностью в ответах. Концерт в Ставрополе — а заодно и на финальном концерте в рамках двухлетнего шоу — стал некой точкой, которую уже не хотелось превращать в запятую. Он позорно расплакался на «Молитве», одновременно прощаясь и с туром, к которому прикипел всей душой, и с Димой, с которым так и не удалось «что задумано, успеть», и с таким собой заодно. На миллионе одном Сергей остановился, быстро качнув головой и словно сбрасывая с измученной мигренью головы лишние мысли, и откинул обнимающую поперёк живота руку, наконец поднимаясь с постели. Детские приёмы самоуспокоения в тридцать четыре уже не действуют — в таком возрасте пора уже, наконец, понять это. — Ты куда? Полежи ещё чуть-чуть со мной, — сонно пробормотал Кузнецов, стискивая непослушными со сна пальцами одеяло, ещё хранившее тепло тела Сергея. — На время посмотри, — раздражённо бросил Лазарев, на ходу натягивая домашние штаны. — Через три часа мне надо быть в «Вегасе», а до этого — встретиться с пацанами из группы и ещё раз прогнать их песню живьём. — Лучше бы ты с таким рвением занялся чем-то более прибыльным, — фыркнул Кузнецов. Он устал потакать мимолётным прихотям Сергея — хотя бы потому, что тот быстро терял запал ко всему, если это не касалось его напрямую. Магазин, который они открыли почти месяц назад, уже перестал его интересовать, как и поездки на дачу, в ремонт которой бизнесмену пришлось нехило вложиться. Его волновал лишь предстоящий релиз альбома и премьера клипа — а ведь Дима искренне верил, что Лазарев так и не согласится на сомнительно-философский, почти суицидальный конец. А значит, их своеобразному откровению, обнажению душ вместе с Биланом — не быть. — Ты здесь только потому, что я позволяю тебе то, чего мне не позволяет он, — честно выпалил Сергей, скрывая прошившую тело дрожь за тканью футболки. — Ты сам согласился на это. Так почему теперь качаешь права? — Надеешься, что совместная работа что-то изменит? Бьюсь об заклад, что сегодня он даже не глянет в твою сторону. И слова ты от него не услышишь, если, конечно, он вдруг не вздумает тебя послать наконец на все четыре стороны. Лазарев промолчал, проведя всё так же дрожащей ладонью по торчащей чёлке, и на секунду прикрыл глаза, мысленно проговаривая: «Миллион два, миллион три…» *** «Крокус» был наполнен снующими туда-сюда людьми, посторонними шумами и вязким, как желе, напряжением в воздухе. «Вообще-то я уже на сцене. Жду тебя». Звук входящего сообщения тренькнул в кармане, когда Лазарев пытался поднять не поддающуюся укладке чёлку, но он, интуитивно чувствуя имя адресата, не спешил доставать телефон. На репетицию номера им благодушно выделили двадцать минут, и на десять из них он опоздает. В конце концов, ему хватит времени на то, чтобы запомнить, где нужно стоять, чтобы выгодно смотреться на фоне парящей в воздухе гимнастки, а открывать рот под фонограмму он научился уже давно. Сергей вышел на сцену в светлых джинсах и в легкомысленной майке, на которую накинул такую же легкомысленную ветровку, и Билан иронично приподнял бровь, разрываясь между желанием убить Лазарева на месте и прижать его к стене, пытаясь наконец выяснить, что с ним происходит. — Выглядишь, как шестнадцатилетний подросток, — опасно прищуривая глаза, наконец сказал Дима. — Замечательный комплимент, спасибо, — ответил Сергей, намечая на губах вежливую улыбку. Приподнялись вверх только уголки губ, но сталь в глазах не сдвинулась ни на миллиметр. — Предлагаю поскорее начать. Они уложились в семь минут — сказывался незыблемый профессионализм обоих, и ещё спустя несколько десятков секунд Лазарев уже открывал хлипкую дверь выделенной им гримёрки, стараясь слишком бурно не реагировать на расплывающуюся по полимерному полу длинную тень чуть позади него. — Может, хоть поговорим? — Дима никогда не начинал разговор первым, предпочитая входить в модус снежного принца, которому плевать на окружающий мир. Но до их выступления ещё целых два часа, которые не мешало бы забить чем-то более конструктивным, чем молчание и дырой зияющая в воздухе пустота. — Давай. Отличная погода сегодня — снег наконец тает. Клип наш взорвал интернет. Альбом твой послушал, ты молодец, — скороговоркой проговорил Лазарев, впериваясь безразличным взглядом в экран телефона. — О чём ещё поболтаем? Билан в ответ лишь искренне рассмеялся, внутренне гордясь Сергеем — кажется, он начал учиться быть проще и включать мозги. А значит, его жизненные уроки не прошли даром. Но, наверное, он оказался лучшим учителем, чем ему бы того хотелось. Всю неделю, связанную с долгожданным выходом совместного видео, Лазарев провоцировал Диму на реакцию, снимая с рычага активации последний свой козырь — репутацию, которой Билан дорожил не меньше, чем сам Сергей. Лазарев публично восхищался их работой, выкладывая трогательные посты в соцсетях, нахваливал самого Диму, а самое главное — при любой возможности упоминал о том, как он рад тому, что им с Биланом в этом году удалось подружиться. Это же он повторил и сегодня на «Партийной зоне», улыбаясь победной, триумфальной улыбкой и гордо расправив плечи. — А ты быстро учишься. Сергей безразлично дёрнул плечом, выскальзывая из тонкой майки, и тут же накинул тёплый чёрный пуловер, выгодно облегающий торс и руки. Покрасовался собой в зеркале, в очередной раз поправляя чёлку, и вновь улыбнулся, в свете софитов сияя потусторонним кристальным блеском. «Миллион десять, миллион одиннадцать, миллион двенадцать…», — считал он про себя, но, когда на спину легла тяжёлая рука, тут же выбросил все лишние мысли из головы, на ходу меняя планы. — А теперь стань наконец-то собой. Ты же так давно хотел этого. Прохладная ладонь забралась под мягкую ткань, очерчивая выпирающие кубики на прессе, и Лазарев подавил в себе приступы дрожи, запрещая телу расслабляться и наслаждаться этой незатейливой лаской. Ему хватило выдержки плавно выбраться из-под слабого захвата явно не ожидавшего такого поворота событий Билана и, всё так же широко улыбаясь, обозначить свои чёткие намерения. — Сегодня в «Крокусе» много моих хороших друзей. Не мешало бы хоть поздороваться. Сергей не вернулся ни через полчаса, ни даже через час, и, хрустя затёкшими позвонками, Дима наконец встал с жёсткого дивана, направляясь в коридор, чтобы размяться. Громкий, заливистый смех Лазарева раздался минуту спустя, и Билан пошёл на звук, ни секунды не раздумывая перед дверью в гримёрку Пьехи. Стас не то в шутку, не то всерьёз рассказывал шоу-бизнесовые сплетни, а Сергей, вальяжно расположившись в кресле и лениво потягивая предложенный кофе, изредка приправлял его монолог своими едкими комментариями. — … Да, мы с ним всего лишь друзья. Что бы там ни думала жадная до зрелищ тусовка. Дима нахмурился, пытаясь понять, кого именно имеет в виду Лазарев, но тут же заменил деструктивное пессимистичное выражение лица на отмеченную знаком «плюс» улыбку. Предложил фото на память, на что Стас тут же ответил радостным согласием, а Сергей, прижимаясь к нему ближе, чем стоило бы, вынудил его приобнять себя за плечо. Дима встал к нему вплотную, остро задевая рукой его руку, но на лице Лазарева не отобразилось ни единой лишней эмоции — кроме хитрого прищура, обозначающего загадочное недовольство, и лёгкой полуулыбки «проформы ради». — Блин, пацаны… Сколько особенных людей и судеб я вижу на работе! Сколько историй, драмы и одержимой любви… — К сцене, — горячо перебил воодушевлённого Стаса Сергей, тут же отходя в противоположный конец гримёрки. Ему вдруг захотелось снова побыть одному, а лучше — в своей уютной скорлупе на другом конце столицы. — Жизни, музыки, народному признанию, — продолжил Билан, принимая эту молчаливую игру. И только Стас быстро отпечатал услышанный текст на телефоне, делая заготовку для следующего поста в «Инстаграме». *** — Волнуешься? — совсем, как тогда, на «Жаре», спросил его Дима, но Лазарев в ответ лишь снова пожал плечами, изображая абсолютное спокойствие. — Это всё равно запись, чего волноваться? — скривив рот, ответил Сергей. — Даже если налажаем, можно будет запросто отснять этот номер ещё раз. — Такое уже было, не находишь? — отразил его ухмылку Билан, и оба впервые за вечер искренне рассмеялись, обнажая клокочущие в груди эмоции. — Не любишь повторяться? Тогда зачем мы делаем одно и то же вот уже пятнадцать лет? *** «Миллион сто двадцать два, миллион сто двадцать три, миллион сто двадцать четыре…» Его мысли снова перебивают, и на этот раз — ведущие, объявляющие самый неожиданный и мощный дуэт ушедшего две тысячи семнадцатого года. Лазарев ведёт себя на сцене непринуждённо, спокойно, будто под действием затормаживающих таблеток, а ещё радуется, что организаторы запретили им петь вживую, ссылаясь на техническую невозможность подобного перформанса. Билан всячески прожигает задумчиво вышагивающего Сергея молниями-взглядами, но ни один из них не достигает цели — так, как хотелось бы того самому Диме. И он, отдаваясь странным инстинктивно-хищническим порывам (он не может дать своей жертве уйти!), осторожно, но властно-настойчиво разворачивает Лазарева за плечо к себе. — Прости меня, — беззвучно вышёптывают в микрофон его губы, но Сергей, правильно прочитав его почти умоляющий взгляд, смаргивает отрицание в покрывшихся ледяной коркой глазах и резко отступает назад, разрывая этот зрительный, тактильный и ментальный контакт. Билан ложится прямо на сцену, очевидно проводя ассоциации с финалом победоносного «Евровидения» и искренне веря, что одержит победу и сегодня. Лазарев присоединяется к нему немного позже, думая только о том, а считала ли гимнастка когда-нибудь, сколько раз она рисковала жизнью на коварной в своей опасности высоте? Ей так же не страшно упасть, как и ему? «Миллион сто тридцать пять, миллион сто тридцать шесть…» — Споём ещё раз? Он — неплохой актёр, и радость сквозит лёгким бризом на его лице, излучая радость и безмятежность. Почему бы и нет? Вот только глаза вырисовывают огненно-красным горькие буквы: — Уйди. И Дима уходит — сначала в зрительный зал, заигрывая с публикой во время исполнения песни, а затем и из гримёрки, взваливая на плечи небольшой рюкзак и лёгкий груз новых выводов и осознаний. Лазарев не создан для того, чтобы делать счастливыми близких ему людей и быть счастливым самому. А он думает об этом, наверное, уже в миллионный раз, так и не принимая эти выводы на веру. *** Наутро Сергей пролистывает соцсети, отмечая на своём ютуб-канале красивое число с шестью нулями. «У нас миллион просмотров», — отписывается он Билану, вызывая его на очередной молчаливый баттл — поганую сделку с совестью и собственной моралью. «Поздравляю, друг». Дима ему отвечает, а Лазарев забывается в истеричном хохоте, понимая, что, кажется, это конец. И направляется в «Форест» к Кузнецову, потому что вчера сгоряча пообещал ему продегустировать очередные новинки излюбленной итальянской кухни.