Микро

Наши папы       Тилль был на гастролях, когда Марайка позвонила и обвинила во время очередной ссоры, что он совсем не занимается дочерью.        — Вот ты в курсе, например, что Неле школу поменяла?!       Линдеманн честно признался, что не в курсе, но клятвенно пообещал, что теперь будет уделять чаду больше внимания.        — Да на следующее же родительское собрание приду! А когда оно, кстати?       Оказалось, прямо в день возвращения из тура.       И вот Тилль прямо из аэропорта, едва закинув вещи домой, спешит в школу. Вспотевший, растрёпанный, смертельно уставший и с синяками под глазами. Только бы успеть, он обещал хоть иногда быть ребёнку образцовым отцом. Вспомнить бы только класс…       До нужного кабинета Тилля проводил бдительный охранник — обошлось. И на собрании, кажется, обошлось: Неле хвалили за примерное поведение и старание в учёбе. Тилль выходил из класса довольный и дочерью, и собой. Да так и замер.       Напротив класса висел стенд с рисунками, которого Линдеманн до этого не заметил. Называлась экспозиция «Наши папы», а рядом с ровной подписью «Неле Линдеманн» красовалось нечто. Тилль с ужасом вспомнил слова добродушной фрау: «А больше всего Неле хвалит учитель рисования!»       Кажется, пора бы заняться собой… Homesick       Всё-таки больше всего в туре скучаешь по своему ребёнку: как она там? Во что играет, что сегодня нарисовала, куда ходила вчера... Никогда не знаешь точно, хотя и любишь всей душой. Козёл ты, Флаке. Самый настоящий. Хренова разница во времени! Или Ане пора спать, или она ещё в школе, или уже глубокая ночь, или свободный вечер выпадает ровно на время концерта и подготовки к нему. Один раз и вовсе паршиво получилось: обещал позвонить, а освободился поздно (кто вообще придумал все эти афтер-пати?!) и решил не беспокоить. А оказалось, что она специально спать не ложилась, ждала звонка. Родная моя... Уснула чуть ли не в слезах. Бывшая потом звонила, песочила полчаса. Так стыдно мне давно не было. Не перед бывшей, нет. Перед дочкой.        — Хочешь, чтобы ребёнок забыл не только как ты выглядишь, но и голос?        — Я не…       Ну вот зачем она так? Знает же, что я не по своей воле помногу месяцев на гастролях торчу. Но ведь права. До страшного права: нельзя так.        — Я вернусь скоро.       Так хотя бы честно. А надолго ли?        — Надолго, — обещаю я, не только ей, но и сам себе. Вот отыграем тур — и хрен кто меня после этого лет пять, а лучше все десять на гастроли затащит! Дома буду. Семья важнее. Тяжело в учении        — Ты сам-то инглиш знал? — перешёл в наступление Эмиль. Конечно, заваленный тест не входил в список лучших его достижений, но всякие отсутствующие по восемь месяцев в году ему морали читать точно не имеют права.        — Да твой отец на этом языке интервью свободно даёт! — возмутился Пауль. Отец он этому лоботрясу или кто?        — Видел я те интервью, особенно ранние. Ты там ещё «ass» и «as» путал.        — Но я хотя бы учил! — Ландерс потряс дневником, как будто хотел вытрясти из него все плохие оценки.        — Ага, и к сорока годам, наконец, выучил.        — Не к сорока, а к тридцати пяти!        — А мне только семнадцать! — Эмиль самодовольно усмехнулся. — Есть время.        — Ты мне тут ещё порассуждай. Папа в семнадцать кочегаром работал! Если не хочешь так же — учи язык!        — Папа в восемнадцать рок-звездой заделался. Вот так — вполне хочу.       Вот ученик и превзошёл учителя: Паулю впервые за всю жизнь было нечего возразить. Папина косметичка¹        — О боже, Кира, смой это немедленно! И никогда больше не бери мою косметику!        — Ну почему? — Кира упрямо сложила руки на груди. Только её отец мог так истерить не из-за того, что дочь ярко накрасилась — тут всё, по обоюдному мнению сторон, было прилично, по крайней мере на этот раз, — а потому что из его отведённой под это дело сумки пропало несколько вещей. А вот мама даже туфли брать разрешает… — У тебя и так косметичка больше моей. Тебе жалко, что ли?        — Не говори глупостей, — подбоченился Рихард. — Во-первых, ты, в отличие от меня, и так красивая. Не веришь? Самая-самая, — заметив недоверчивый взгляд, заверил: — Папа врать не станет. Ну, иди сюда, — он, мягко притянув дочь к себе, стал поливать жидкостью для снятия макияжа пачку ватных дисков. Как ему подсказывал опыт, мицеллярной воды понадобится много. — Во-вторых, это ж концертные и выходные мои. Они же ядрёные! Я в них под софитами хожу, мне надо, чтоб не потекли в нужный момент…       Кира смотрела серьёзно и с непониманием — прямо как когда-то в детстве, когда ей вдруг запрещали таскать перед обедом конфеты из вазы или строго говорили прибрать игрушки и ложиться спать. Взгляд, который она унаследовала от отца и по которому любой знакомый семьи был готов без какого-либо ДНК-теста определить её ближайшего родственника. В этом взгляде Рихард видел себя. Но хотя бы обиды там больше не читалось.        — Не порть себе кожу, котёнок, — Рихард аккуратно провёл ватным диском по стрелке возле глаза Киры. Девушка рефлекторно зажмурилась, а он ласково заправил ей за ухо выбившуюся прядь волос. — Моей морде не страшно уже ничего, а себе-то личико побереги.        — Правда? — она забрала у отца вату и принялась тереть глаз сама.       Рихард заулыбался:        — Ну конечно! Если хочешь, сходим вместе тебе самой лучшей косметики купим, если старая не подходит. Но только чтобы она хорошая была и тебе не повредила.        — Ну… — девушка с сомнением оглядела отца, прикидывая, что могут сказать знакомые, если увидят, как он в магазине раздаёт ей советы насчёт подводки, но Рихард этот взгляд понял сразу:        — Стесняешься — дам денег, сама себе по вкусу выберешь.       Эту инициативу уже приняли более радостно и даже разрешили снять оставшуюся часть макияжа самому.        — Хоть лак твой взять можно? — спросила Кира уже на выходе из комнаты, прикидывая, как и чем накраситься теперь для похода в магазин.        — Нужно! — с энтузиазмом отозвался Круспе. — А то засохнет скоро, на кой он мне вне тура…        — Пожалуй, лучше своим обойдусь… Reise, Reise       Возвращаться из тура нужно куда-нибудь не в Берлин, казалось Оливеру. И так всё задолбало, и так устал — от работы, от унылых городов, от тесных сидений в автобусах и самолётах. А тут снова серость, осень, лужи на тротуаре и разгар учебной четверти. Почему бы не устроить, наконец, праздник и не рвануть на активный отдых? Лучше с дочерью.        — Эмма, ну рванули, а? Песочек, тёплое море, сёрфинг… Я тебя новым трюкам научу…       Дочь непонимающе глянула исподлобья:        — Пап, я к контрольной готовлюсь. И проекты ещё…        — Да плевать на контрольную! Я все бумаги предоставлю, что ты болела, поехали!        — Ага, и вернулась загоревшей? Ну не говори ерунды, не отмажусь потом.        — А папа на что? Я отмажу, — Оливер похлопал дочь по руке, подскочил и стал курсировать по комнате, на ходу продумывая варианты. — Пусть попробуют возразить что-то. Тебе климат надо было сменить. Или ты сходила перед контрольной в солярий и простудилась по дороге! — Эмма всё так же, подняв бровь, скептически смотрела на него поверх толстого учебника. — Ну что за дети пошли…        — Ну ладно, ладно, — девушка, не в силах сдерживать улыбку от по-детски воодушевлённого отца, наконец, согласилась. — Поехали. Но только версию надо будет придумать поправдоподобнее. Кудрявый нянь       Оставить мужа одного с маленьким ребёнком — самое отвратительное, что может сотворить женщина. В этом Шнайдер теперь был уверен железно. И пусть Ульрика поехала отдохнуть с подругами всего на несколько дней, ответственности при присмотре за сыном это не отменяло нисколько.        — Он пока ползать не научился, вообще проблем не было! Смеси и бутылочка в кухонном шкафу справа, пелёнки и пижамки в комоде слева, коляску попробуй потеряй. А теперь я за ним не успеваю! — жаловался Кристоф по телефону Паулю, помешивая в кастрюльке кашу, чтобы не пригорела. — Ну вот как ты со всем этим справлялся? Ни поесть приготовить, ни в туалет сходить, — Шнайдер осторожно отодвинул вертевшегося под ногами кота — животное почему-то настойчиво требовало внимания. — Я же только отвернусь, а он уже игрушки бросил и к цветам полез. Посажу обратно — через минуту на корм кота облизывается!        — Ну и пусть облизывается. Один раз попробует и больше не будет, — устало зевнул на другом конце трубки Ландерс. — Микробов не бойся, зато иммунитет крепкий будет. Все в детстве гадость жрали. И я жрал.        — Слабый аргумент.        — Да ну тебя, — проворчал Пауль, прислушиваясь к настойчивому кошачьему мяуканью где-то на фоне шума шнайдеровской квартиры. — А что он сейчас делает, кстати?       В трубке резко замолчали.        — Уй, блин... Иммунитет, говоришь? Полна горница людей²       Рихард взял Максим-Аляску на свежий воздух, в деревню, где Тилль прикупил себе участок и небольшой домик. С садом и озером. Взрослые культурно отдохнут, а ребёнок хоть подышит свежим воздухом, порезвится на травке и искупается.       Пока Тилль в разъездах, за садом ухаживала старая женщина, которая зачем-то посадила среди цветов огуречную грядку. Логику Линдеманн так и не понял, но раз уж есть такие блага, то почему бы и не воспользоваться, тем более что урожай в этом году удался. Об этом Тилль и рассказал Рихарду вечером, когда они, пока Максим играла в комнатах, занимались закуской.        — Завтра с утра ещё и Неле за ними приедет, — поведал Линдеманн, нарезая огурец ровными кружочками. — Себе и Фрицу возьмёт. У меня же огурцов тут, — он неопределённо махнул рукой, — хоть жопой ешь!       Круспе согласно кивнул, совсем не замечая, что последнюю фразу слышала Максим-Аляска.        — Пап? — девочка обняла отца за шею, просясь на колени. Рихард среагировал мгновенно:        — Ужин доготавливается ещё... — он нетерпеливо посмотрел в сторону плиты, пока Максим прильнула к его груди.        — На-ка огурчик, — Тилль с добродушной улыбкой протянул девочке самый большой огурец из тарелки. — Свежий, вкусный.       По какой такой загадочной причине у ребёнка случилась истерика, два взрослых мужика так и не осознали.