Старые партитуры

      Первое, что он почувствовал, выбравшись из Кошмара, — шероховатость камня под щекой. Затем пришел звук: где-то вдалеке шумела вода. Последним вернулось зрение, мутное и блеклое. Подняв руку, он попытался потереть глаза, однако пальцы коснулись лишь грубой повязки. Из-за нее все вокруг виделось смазанным, но снять ее он не решался.       Он неуклюже поднялся на ноги — лезвия заскрежетали, цепляясь друг за друга, — и осмотрелся по сторонам. Нет, это не Кошмар, безжизненный и холодный, в котором повсюду были лишь камни и металл. Здесь дул ветер, чуть в стороне текла река, бравшая свое начало из водопада, который, казалось, падал с самого неба. Первые шаткие шаги он сделал крепко цепляясь за землю когтями-лезвиями.       Вскоре появился шепот, тихий, неразборчивый, манящий. Ведомый им, он нашел Цвет: лазурный росток растаял, стоило к нему прикоснуться, но он словно пророс внутри, наполнив замерзшее тело силой. С этой силой путь стал гораздо легче, хотя идти было некуда кроме водопада и мостика, соединявшего берега реки. Место оказалось пустынным и словно заброшенным.       Побродив еще немного, он решился войти в бурлящий поток. Вопреки ожиданиям он не только остался сухим, но и покинул берег реки. Дорога, на которой он оказался, уходила вперед и там раздваивалась, оканчиваясь маревом, в котором можно было разглядеть нечеткие образы. Позади в таком же тумане виднелся знакомый водопад. Поразмыслив, он свернул направо в надежде отыскать кого-нибудь живого.       Новая местность оказалась теплее, ярче, чем та, в которой он появился, выбравшись из Кошмара. Всюду чувствовалось чье-то незримое присутствие. Некоторое время он просто стоял, изучая искусно вырезанную статую лежащей женщины. Зов из глубины алькова заставил его, привыкшего к одиночеству, невольно вздрогнуть. Взяв себя в руки, он пошел на голос.       Через две комнаты от входа он столкнулся с девушкой. С лукавой улыбкой на алых устах она наблюдала за его приближением, не выказывая ни страха, ни удивления. Остановившись в трех шагах от нее, он произнес слова приветствия. Ответом было молчание. Правда, в карих глазах появилось веселье: насмешка над его попыткой. Этот взгляд разозлил его, и, преодолев разделяющее их расстояние, он схватил ее за руку, едва не оцарапав когтями загорелую кожу. Тело под пальцами было теплым и одновременно твердым словно мрамор. Девушка продолжала стоять, не шевелясь и не дыша.       Тогда он решил тронуть ее Цветом, что собрал у реки. На затянутых в черную ткань пальцах проступила Лазурь, которой он провел по бронзовой коже. Стоило нанесенному им Цвету впитаться в тело, как она заговорила:        — Ай! Осторожно! Ты хоть и Брат, но это не повод пытать меня при первой же встрече.        — Прости, — растерянно пробормотал он, отступив назад под напором ее негодования. — Я просто хотел поговорить с тобой. Ты первая, кого я здесь встретил.        — Новенький? — она удивленно приподняла четко очерченные брови и тут же снова коварно улыбнулась. — Ну надо же. Сестер все меньше — Братьев все больше. Впрочем, ты мне любопытен, поэтому я с тобой еще поболтаю. Только больше не трогай меня Лазурью. Этот Цвет меня ненавидит, и каждая капля его — яд. У тебя нет Сирени или Янтаря?        — Там, где я появился, был лишь этот.        — Где же это было? Ты явно пришел не от Эли. От Уты? Или от Имы? В моих покоях Лазури не встретишь.        — Я не знаю, откуда, но там были река и водопад. Еще мост, — он попытался жестами объяснить увиденное. Лезвия на его руках звенели в такт каждому движению.        — А, поняла, — девушка кивнула. Украшение в ее волосах, напоминавшее бычьи рога, сверкнуло, поймав блеск свечей, расставленных вокруг. — Ты появился в покое мученицы Ани. Правда, Братья назовут ее по-другому: мятежница или преступница. Ох, я бы поговорила еще, но у меня кончаются силы. Давай заключим сделку. Я пущу тебя в свой сад, в котором так некстати обосновался недородок; а ты взамен принесешь мне Цвет. Любой, кроме Лазури и Золота.        Он согласился, не найдя другого решения. Возможно, если он добудет ей Цвет, она расскажет больше об этом месте. Месте таком знакомом и в то же время абсолютно новом. Себя, лишенного имени и знаний о мире вне Кошмара, он пока нарек Братом.        Стоило ему появиться в саду, как существо похожее на перевернутую вверх ногами завязь цветка закричало, от чего его тонкий клюв стал похож на воронку. Не дав монстру приблизиться к себе, он взмахнул рукой: удлинившись, она настигла недородка в прыжке, разрезав торчащими из предплечья лезвиями пополам. Вывалившийся из монстра Янтарь, словно шарик, подскочил к нему, впитавшись в тело.       То, что Сестра назвала садом оказалось пещерой с несколькими безжизненными деревьями: все росли вверху, и их корни были на уровне его лица. Возле одного дерева он нашел еще несколько капель Цвета и, собрав их, вернулся в альков.       — Вот смотрю я на тебя и думаю: кого ты мне напоминаешь? — поглотив предложенный им Цвет, начала размышлять Сестра. — Черноволос и сухопар, без огромного брюха, но с впечатляющей пастью. А эта сталь, что пронзила твое тело? Из-за нее ты похож на птицу. Как твое имя, Брат?       — У меня нет имени, — честно отвечает он. Настроившийся на долгую беседу, он сел, скрестив ноги в лодыжках так, чтобы не оцарапаться собственными клинками.        С интересом проследив за его передвижением, Сестра решила к нему присоединиться, разлегшись на животе. На него она смотрела без опаски, лукаво, но словно с какой-то грустью, запрятанной в глубине глаз.        — Раз так, то я буду звать тебя Грач. Нравится? Я думаю, все лучше, чем Слепец.        Подняв руку, он коснулся своей повязки на месте правого глаза — окружающее пространство стало еще более мутным. Недовольно поморщившись он отдернул пальцы.        — Я не слеп, — наконец, произнес он.        — Как интересно, — удовлетворенно хмыкнула она. — Мне нравятся тайны, подобные твоей. Может, ты станешь моим Братом? Давай, соглашайся. Я здесь самая красивая, самая теплая. Ведь меня любит Янтарь, покровитель наслаждений. И со мной не соскучишься, потому что меня любит Сирень, хранительница тайн. Мы будем вести с тобой увлекательнейшую игру, Грач. Соглашайся...        — Мне не до игр, — оборвал он ее уговоры. — Я хочу знать все об этом месте. Если тебе сказать нечего — я пойду дальше. Кроме тебя здесь есть еще Сестры и Братья?        — Так нечестно. Я же не сказала, что буду молчать. А к другим Сестрам не ходи. Эти суки из тебя весь Цвет подчистую выпьют, дай им шанс. К слову сказать, мое имя Ава, Грач. Смотри, не забудь.        — Я запомню. Теперь мне понятно, что вы питаетесь Цветом….        — Ничего тебе не понятно, — перебила его девушка, пренебрежительно взмахнув рукой. — Цвет — не просто пища. Он — сама жизнь, в том числе и твоя. Каждый из семи Цветов обладает собственной волей, собственным характером и предпочтениями. Один укрепляет тело, с другим ты будешь вселять ужас в своих врагов. Однако мы, скованные голодом и привязанные к своим покоям, можем лишь покорно ждать, когда любящий нас Цвет наполнит наши жилы.        — Покорно ждать? Ты, можно сказать, заставила меня принести его тебе.        — Не играй в игру, правил которой не знаешь, милый. Вот я их знаю. Так что держись меня.        — Ава, ты говоришь, что к Сестрам обращаться не стоит. Что же тогда Братья?        — После казни, когда Он задремал, они все ушли, и неизвестно, когда вернуться. Я бы на твоем месте этому радовалась. Почему? Чужая Сестра — табу. Только за то, что ты дал мне Цвет, тебя нужно казнить. Ой, смотри: там сзади кто-то есть! Не отвлекайся, Грач… не отвлекайся. Я пошутила. Но вот тебе правда. Братья сжирают весь Цвет Промежутка и заставляют благодарить их за это. Однако ты можешь это пресечь… Если станешь играть по моим правилам…        — Спасибо за рассказ, Ава, — он поднялся на ноги, намереваясь продолжить свой путь и оставив без внимания ее предложение. — Я подумаю над твоими словами.        — До встречи, Грач, - ни капли не обидевшись, попрощалась она.        Покинув альков, он долго бродил по дорогам, избегая пристанищ Сестер, но заходил в их сады, собирая капли и ростки Цвета. Со временем стало понятно, что подразумевалось под словами о нраве Цветов. Как легко к нему тянулось Серебро, так и жег его Пурпур, и разъедала Сирень. И все же он трепетно относился к любому Цвету, порой словно шепчущему ему.        Я дам тебе власть над временем — ручьем звенела Лазурь, подобранная у водопада.        Никто не защитит тебя лучше, чем я — тягучей смолой растекался Изумруд, выпавший из убитого недородка.        Не бойся смерти, смерти нет — галькой шелестела схваченная капля Золота.        Он с жадностью прислушивался к каждой фразе, оброненной Цветами, однако вскоре их слов стало ему мало. Только тогда он отправился к Сестрам.        Каждая из девяти была сама себе на уме: со своими идеалами и темпераментом. Одна, дрожа, испуганно смотрела на его пасть, что-то бессвязно бормоча; другая — с порога выплевывала ему в лицо оскорбления, а третья и вовсе молчала, следя за ним печальными глазами. Однако ни одна не отказывалась от предложенного им Цвета.        Братья все не спешили возвращаться, поэтому он без опаски общался с Сестрами, постигая через них окружающий мир. Со временем и они стали к нему терпимее, мягче. Сестры называли его Грач, а он был и не против, в ответ обращаясь к каждой по имени.       Нет, он не относился ко всем одинаково. Сиреневых Сестер он не понимал, от изумрудных редко добивался хоть сколько-нибудь долгих речей. Лазурных жалел, пурпурных опасался, а янтарных не одобрял. Сестра с Золотом была лишь одна, из-за чего он не смог составить об этом Цвете твердого мнения. Больше всего новому Брату импонировали серебряные сестры, холодные, но неизменно мечтательные, волшебные. Одну из них он выделял особо.       — Опять ты, — беззлобно отозвалась облаченная в черный мундир Эли, когда он мазанул по ней Пурпуром.. Цвет — кровь, но от алого источника он всегда избавлялся с облегчением, отчего не жалел на эту Сестру своих запасов цвета агрессии. — Слышала, ты снова Сестер подкармливал, даже блудных Айю и Эхо? Ты слишком мягкосердечен, когда-нибудь тебя за это казнят, Грач.       — По-твоему, я должен смотреть, как вы умираете от голода, пока Братьев нет? — Его лезвия издали негодующий лязг. Впрочем, на громыхание металла Сестра-мастер даже ухом не повела. — Думаю, меня простят за это. В конце концов, именно вы приманиваете сюда Цвет.       — Где-то здесь лежала железная трубка, — натягивая полотно, она осмотрелась по сторонам в поисках нужной детали, которая обнаружилась на плато ниже уровня, где они вдвоем стояли. Поняв, что ей нужно, Грач удлинившейся рукой подхватил несколько труб и подал их Эли. — Спасибо. В общем, это дело, конечно твое, только помни: мы — вампирши, выпьем тебя досуха, чтобы умчаться наверх, в следующий Предел.       — Выше Предела ничего не существует, — категорично возразил он. — Зато ниже есть Кошмар, в который можно отправиться за подобные мысли и речи.       — Но ты же меня не сдашь, парень? Товарищи не предают друг друга. Подержи вот так ровно. Поэтому я верна тебе, а ты — мне. Вон, даже дирижабль помогаешь строить, хотя говоришь, что выше нет ничего. Признай, что хочешь со мной полететь, - поправив закрепленный на поясе стек, она лихо скрепила между собой два куска ткани, служащих оболочкой для дирижабля.       — Я уверен, что, если эта диковинная штука и взлетит, то недалеко. А помогаю просто, чтобы занять руки. Эй, бить меня трубой не обязательно!       Свыше шестидесяти ударов сердца, Грач помогал пурпурно-серебряной сестре, подпитывая Цветом, чтобы та могла двигаться и говорить с ним. Прямолинейные, но наполненные глубоким смыслом, ее речи часто заставляли его задумываться, принимать взвешенные решения и в то же время успокаивали мечущуюся душу. Лишь ее мачту он посещал чаще водопада мертвой сестры, который считал своим обиталищем.       — Я хочу договориться с Броненосцем, когда он вернется, чтобы стать твоим Братом, — сообщил он ей принятое после долгих размышлений решение, когда подходил к концу второй цикл его пребывания в мире выше Кошмара.       — Не нужно. Ты лучше береги новую Сестру, которую тебе доверят. Я-то сама справлюсь. Броненосец не самый худший вариант, да и привычен мне. А вот новорожденная может и не выдержать кого-нибудь вроде Дыры или Надзирателя.        Он не стал возражать ей вслух. Не сказал, что ему не нужна дикая сестра, подобная беглянке Айе, или страшащаяся всего и вся, как Има и Яни.       Возвращение Братьев ознаменовалось грохотом металла и дрожью земли во всем Пределе. Грач с непонятной для себя тревогой вслушивался в каждый их шаг, тогда как Сестры недовольно роптали, ожидая их прибытия. Он понимал, что рано или поздно столкнется с ними, но не стремился навстречу.        Они сами пришли к нему, когда Грач сидел близ водопада; без Сестры, лишившимся последних капель Цвета. Он был вполовину выше любой Сестры, но некоторые Братья возвышались над ним самим словно скалы. Без голов или, напротив, сразу с несколькими лицами, каждый обратил на Грача пристальное внимание, изучая его облик.        — Приветствуем тебя, Младший, — наконец, произнес Брат, опиравшийся на тонкие пики, торчавшие вместо рук и ног. В нем Грач узнал Богомола – хозяина серебряно-изумрудной сестры. — Мы видим, что ты, как и мы, многое перенес, чтобы возвыситься, достичь Рая. Но и здесь ты не можешь быть безвозмездно. Мы научим тебя заповедям, Младший. Будешь следовать им, и тебя возвеличат среди праведных. Нарушишь — тебя низвергнут обратно в Кошмар.        — Мы слышали, — вступил в разговор Брат, чье тело вросло в клетку, — ты кормил Сестер в наше отсутствие, разговаривал с ними. Тебя спасло лишь то, что ты не развращал их Цветом. Запомни: говорить с чужой Сестрой, обнажая тем ее душу — табу! Принадлежащей тебе Сестре не смей отдавать больше, чем требуется, чтобы поддерживать в ней жалкую жизнь. Развращать принадлежащую тебе Сестру подарками, тем толкая ее к смертельной ереси — табу!        — Тебе может показаться это жестоким, Младший, — снисходительным голосом пояснил третий Брат. Мембрана вместо головы вибрировала в такт его словам. Среди всех собравшихся он был самым большим, даже несмотря на то, что ногами ему служило кресло с тремя колесами разных размеров. — До твоего возвышения здесь произошло печальное событие. Мы, видевшие Ад, чувствовавшие на себе жизнь в мире без Цвета, знаем, что это — Рай. Но Сестры родились здесь, избежав страданий Кошмара. Поэтому они, не ценящие этого Рая, поддались ереси. Они думают, что над нами есть другой мир, однако это не так. Вот тебе следующая заповедь: называть это место Смертью, Адом и Промежутком — табу. Слушать еретическую ложь Сестер, умоляющих проводить их наверх — табу. Верить в то, что есть мир лучший, чем этот — сильнейшее из табу!        — Мы — Хранители Рая, Младший, — снова взял слово первый Брат. Повернув к нему голову, Грач едва не коснулся лбом торчащего из груди Богомола копья. — Несмотря на то, что Он уснул, мы обязаны оберегать его. Помни это, Младший. Но мы дадим тебе послабление. Пока не родилась новая сестра, предназначенная тебе, ты можешь кормить других Сестер, оставшихся без Братьев, однако не смей забывать о табу, Младший.        — Я понял вас, Праведники, — едва ворочая онемевшим языком, согласился с ними Грач. Как бы он нежно не относился к Сестрам, как бы не сторонился Братьев, понимание важности заповедей для сохранения собственной жизни и Цвета, рождавшегося в промежутке, примирило его с Палачами.        Поведав ему об устройстве Предела, о Цвете и других заповедях, Братья удалились, оставив его размышлять обо всем в одиночестве. В итоге чашу весов склонил на сторону Братьев страх, что стремления Сестер превратят это место в новый Кошмар, лишив его всякого Цвета. Нет, впредь он будет осторожней в общении с ними.        Верный своему слову, он почти перестал общаться с Сестрами, лишь немного утоляя их голод, когда тем становилось совсем невмоготу. Только от Эли он не смог отказаться. Благо, что Броненосец, убедившийся в не злонамеренных мотивах их общения, снисходительно относился к визитам Грача.        — Что, повелся на их речи? — однажды произнесла Эли, пальцами взъерошив свои короткие белые волосы, обычно зачесанные назад. — Хотя оно и не мудрено. Ты теперь Брат, у вас своя правда, а у нас — своя. Знаешь, я сама чем больше на Братьев смотрю, тем больше их уважаю. Для мня не они зло, а летаргия. Тургор, которого нет, против летаргии, которая везде и всегда… вот наша война. Пустота — враг. Серость, бесцветность — враг. Голод и холод — вот враг. А Братья… ну что Братья? Тоже одолевают все это… по-своему. Просто не замечают этой нищеты — такая вот им райская награда.        — Ты не была в Кошмаре, ты не знаешь, что нам пришлось преодолеть.        — Твоя правда, не знаю. Но я не считаю это поводом топтаться на месте, — она обернулась посмотреть на свой дирижабль, так и не смогший взлететь. — Нужно двигаться вперед, преодолевать себя. Только у нас на это не хватает сил, а у вас — духу.        К этому разговору они рано или поздно всегда возвращались, но каждый в итоге оставался при своем мнении. Летаргия в Пределе царила еще несколько циклов, пока не родилась новая Сестра.        Обычно в Пределе было тихо. Братья переговаривались крайне редко, а Сестры общались между собой безголосо, чтобы не тратить оставшиеся крохи своего Цвета и не быть услышанными собственными надзирателями. Разве что иногда звучал торжествующий смех Айи, с легкостью убегавшей от преследовавшего ее Брата; да грустно вздыхала страдалица Има. И вот однажды он услышал нечто невероятное для этого мира: чарующая мелодия лилась из ранее пустовавшего покоя.        Грач с трепетом вслушивался в музыку, что исполняла предначертанная ему Сестра, но не спешил с ней увидеться. Его тяготила мысль, что теперь он не имел права общаться Эли из-за обязанности быть господином этой Сестры. Оттягивая момент появления в ее покоях, он привалился к дереву в саду, наслаждаясь ее игрой.        Сестры рождаются полные Цветом, постепенно истощая свой ресурс. Так случилось и с ней. Когда мелодия смолкла, он отважился войти в ее обитель.        Покой Сестры — место, построенное двумя ее Цветами, отражавшее ее душу. Грачу нравилось изучать их обители, наполненные жизнью более других мест. Ее дом он назвал пришедшим в голову не иначе, как по наитию, словом «сцена». Дощатый пол, свисавшие на веревках с потолка или стоявшие у стены картины-декорации, пурпурные кулисы и огромный белый рояль, на фоне которого сидящая на низенькой скамейке девушка казалась совсем миниатюрной. Услышав за спиной шаги, она обернулась — серьги-полумесяцы сверкнули в свете свечей, а подведенные черным янтарные глаза с любопытством осматривали его. Грач ощутил разочарование, поняв, что перед ним Сестра под покровительством Янтаря. Однако с этим ничего нельзя было поделать, и он провел по ней желтой чертой.        — Ты мой Брат, верно? — первым делом осведомилась она, получив возможность говорить. — Ты не такой страшный, как те, что пришли надеть на меня путы. Сестры про тебя рассказывали. Сказали, что ты хороший и будешь обо мне заботиться. Тогда почему ты так долго ко мне не шел?        — Я не смог прийти раньше, прости, — покривил он душой. — Но я действительно буду тебя оберегать и кормить. Отныне ты под моей защитой.        — Я очень рада, — она широко улыбнулась и захлопала в ладоши. — Цвету ты тоже нравишься, особенно Серебру. Правда, оно сказало, что теперь ты закрыт для него. Но для меня ты - удача, принесенная им.        Услышав про Серебро, Грач внимательнее присмотрелся к Сестре, отмечая не такие явные, как у Янтаря, но все же заметные признаки присутствия в ней этого Цвета. Что ж, хоть в чем-то ему самому повезло. Расслабившись, он расправил плечи и подошел к ней немного ближе.        — Как тебя зовут? — Грач протянул руку, чтобы коснуться ее волос, но застыл, увидев собственные когти и торчащие от запястья и выше лезвия. Ими он слишком легко мог ее оцарапать.        — Аме, мой покровитель, — она обхватила его ладонь своими и приложила к своей теплой щеке. — А ты Грач, самый молодой из Братьев.        — Верно, — он легко скользил пальцами по гладкой коже, поглаживая. — Что за дар тебе дали твои Цвета, Аме?        — Я — Сестра-искусство. Янтарь во мне - это поток прекрасного наслаждения, который обращается в музыку, охлажденный волшебным Серебром. Мне необходимо творить, поэтому я играла, пока не кончились силы. От голода мое тело задеревенело, даже пальцем пошевелись было трудно, пока ты не пришел.        — Не стоит доводить голод до крайности. Я дам тебе Цвет, а ты мне сыграешь, хорошо?        — Конечно, — с радостью согласилась она и, едва получив отданный им Янтарь, устремилась к роялю, подобрав подол пышного платья.        Она без остановки нажимала на нужные клавиши, извлекая из инструмента дивные звуки. Стоило ей чуть замедлиться, уставая, как Грач вливал в нее благоволящие ей Цвета, пока их запасы не исчерпались. Тогда он отдал ей нейтральные, не желая снова погружаться в тишину. В конце концов, в нем остались лишь ядовитые для нее Изумруд и Лазурь.        — Ты в порядке? — Аме повернулась в его сторону, когда Цвет в теле прекратил обновляться. Склонив к плечу голову, она с тревогой следила за тем, как он, пошатываясь, поднимался на ноги. — Ты отдал слишком много Цвета? Я и не заметила этого. С тобой все будет хорошо?        — Да, конечно. Просто мне сейчас придется тебя покинуть на время. Только прошу тебя: не слушай Сестер, не очаровывайся их речами о мире выше этого. Это все ересь, за которую мне придется сбросить тебя в Кошмар, в вечные муки.        — Хорошо, я не стану внимать их словам. Только... возвращайся скорее.        Поведение Младшего остальные Братья не одобряли, но, пока он грубо не нарушал табу, молчали, ведь, что скрывать, они тоже любили звуки рояля, разваливавшиеся по Пределу. Про Сестер Грач почти позабыл, изредка заглядывая к Эли или сталкиваясь на дороге с беглыми сестрами, которых, повинуясь душевному порыву, никогда не ловил.        В начале нового цикла, он по привычке сидел близ рояля, прислушиваясь игре своей Сестры. На сей раз мелодия показалась ему неуверенной, боязливой и тревожной.        — Что-то случилось? — спрашивает он наконец, когда она косо посматривает на него в шестой раз. И впервые на его памяти Аме убирает руки с клавиш до того, как ее скует голод.        — Расскажи мне о Кошмаре.        — Зачем? Это ужасное место, заслуженно получившее свое название, — он поморщился, потерев занывшее место на стыке кожи и стали. — Там нет Цвета, только скалы да носимый бурями металл.        — Просто мне рассказали об Ино и Ани, — призналась она, вернувшись к инструменту. Новая мелодия вышла печальной, наполненной тоской. — Говорят, они были лучшими Сестрами из всех. Властная Ино и мудрая Ани. Ты знал их?        — Нет, я возвысился уже после их казни, но видел принадлежавшие им покои. У Ани он назывался «водопад», у Ино — «трон».        — Юна сказала, что их Братья отказались сбросить их, поэтому это сделали другие. А как ты поступишь, если меня обличат в ереси? Если я захочу попасть в следующий Промежуток?        — Выше этого Придела ничего нет, — механически повторил он свою истину. — И нет, я не смогу тебя сбросить в Кошмар. Твоей музыке не место в Аду.        — Но для меня это — Ад! — вскричала она, ударив по клавишам. — Мы все существуем здесь, надеясь лишь на волю Цвета! Я знаю, мы созданы Им для иного!        Рассвирепев, он подлетел к ней, оставив на теле лазурный росчерк — она вскрикнула от боли, отшатываясь.        — Вот это тебя ждет за твои речи! Многие и многие циклы боли, пока твое тело будет разрывать сталь, корежа его!        Разглядев сквозь повязку серебристые слезы и перепуганные глаза, он отступил и затем выбежал прочь со сцены. Бесцельно блуждая по дорогам, он пытался успокоить свои страх и гнев. В тот миг он настолько ясно увидел картину того, как ему придется сойти в Кошмар, ведь такова кара для тех, кто не смог удержать свою Сестру от разрушительной ереси. А затем туда бы сбросили и Аме. Сбросили в настоящий Ад, где в пустоте будет разносится лишь обезумевший крик агонии. Голоса всех Праведников хриплы в память о Кошмаре. Да, он находил это ироничным, ведь Хранитель Рая должен быть громкоголос, чтобы прославлять Спящего. Громкоголос и слеп, дабы не поддаваться соблазну Сестер. Соблазну, против которого ему не помогла даже повязка.        Спустя больше сорока ударов сердца он вернулся в покои Аме. Девушка сидела за роялем, положив руки и голову на его крышку. На его приближение она только глаза открыла, однако, стоило ему дать ей Серебро, оживилась и, подскочив к нему, крепко обняла, не боясь порезаться.        — Мне так жаль, — призналась она спустя мгновение, когда он принялся гладить ее по голове. — Я не хотела тебя злить, правда. Просто откровение Сестер пошатнуло мой мир.        — Я же тебе говорил их не слушать, — вздохнул Грач, поправляя светлый локон, упавший ей на лоб. — Ладно я, но другие Братья не должны узнать об этом, ясно?        — Да. Да, — поспешно согласилась Аме, спрятав лицо у него на груди. Следующая ее фраза прозвучала из-за этого неразборчиво: — Я могу снять твою повязку?        — Зачем? — озадаченно спросил в ответ он.        — Я хочу увидеть твои глаза, можно? — она приподняла голову, просяще смотря на него. — Пожалуйста.        — Ладно, можешь снять, — не выдержав жалобного взгляда, он склонился к ней.        Тонкие пальцы сразу нырнули в черные волосы, отыскивая края повязки. Развязав хитрый узел, Сестра убрала ткань. Не выдержав непривычно яркого для себя света, Брат в первый момент зажмурился и только потом стал медленно открывать глаза.        — Твой правый глаз цвета лазури, а левый переливается серебром, — завороженно, на грани слышимости прошептала Аме. Указательным пальцем она проследила линию его брови, коснулась чернильных ресниц. Неожиданно ее губы задрожали: — Мне так жаль. Так жаль, что они с тобой это сделали.        Он совершенно не понимал, о чем она говорит, но пытался успокоить как мог, вот только у самого в горле застрял непонятно откуда взявшийся ком. Проходившие мимо покоев младшей Сестры Братья недоумевали, почему оттуда вместо музыки слышится плач, но, посчитав, что это не их дело, шли дальше.        Израсходовав все силы на слезы, Аме замерла в руках своего хранителя, опустившегося вместе с нею на пол. В совместной тишине они просидели многие удары сердца.        — Это правда, что вы поете молитвы Цветам? — спросила она однажды, когда Грач вернулся с добычи Цвета. Он удивленно приподнял скрытые под повязкой брови: и откуда она все это узнает?        — Правда, — дав ей нейтральной Сирени для поддержания разговора, подтвердил он. — Мы обращаемся к Цвету в бою, чтобы снискать его покровительства.        — И это помогает? — с сомнением поинтересовалась Аме, наигрывая незатейливую мелодию.        — Не знаю, я еще ни разу не сражался, — пожал Брат плечами. Присев у рояля, он склонил голову на его белый бок.        — Споешь мне какую-нибудь молитву? А я что-нибудь наиграю в такт. Ну же, давай. Это же не запрещено.        — Ладно. Молитву кому ты хочешь услышать?        — Пускай это будет наше общее Серебро.        Неодобрительно качнув головой на ее попытку связать его с определенными Цветами, подобно Сестре, он все же набрал в грудь воздуха и запел молитву самому холодному из Цветов:        Серебро хладнокровное, крепкий хребет, вместилище всяких богатств, покровитель стяжателей — укрепи своего служителя! Тому, кто чувствует его, слушает, повинуется слепо — ответит. Кожу того, кто умеет хранить, вервие, связки и мышцы его — крепит. Сердце его, обращенное к Лимфе всяких цветов — греет. Расточителя всяких цветов, самоубийцу, дерзнувшего тратить, мучительной пытке — подвергни.        — Какие странные слова, почти страшные, — произнесла Аме, когда он закончил. — Под такие слова сложно что-либо сочинить. Какова же янтарная молитва?        Поддавшись, он один за другим напел оставшиеся пять обращений.        — А Золоту вы разве не поете?        — Золото чуждо Братьям, — неохотно пояснил Грач. — Это Цвет любви, доверия и самопожертвования. Наша сущность противится всему этому.        — Но оно не чуждо тебе, — убежденно заверила его она. Перестав играть, она замолчала, собираясь с силами, и, повернувшись к нему всем телом, произнесла: — Я бы хотела, чтобы во мне было Золото. Тогда я любила бы тебя по-настоящему, смирилась с этим Промежутком. Но без него я могу лишь подражать заботе, имитировать привязанность.        — Мне не нужна такая жертва, — потянувшись, он накрыл ее ладонь своей. — Твоя музыка искупает любые лишения. Делает Предел ярче, словно восьмой Цвет. Кроме того, - улыбнулся он, стараясь ее приободрить, - замени ты Серебро на Золото, и выйдет распутница Ире.        — Да ну, быть может, я хочу Янтарь сменить, — наигранно надула губы Аме, но тут же, не сдержавшись, захихикала.        Пока Сестра смеялась, он снял повязку, чтобы лучше ее рассмотреть. Зреющему внутри него решению в этот момент не хватало лишь легкого толчка.        — Если над нами на самом деле есть новый Предел, что ты туда принесешь? Какой мир захочешь создать? — прошептал он, едва шевеля губами от ужаса осознания своих намерений.        Она резко перестала смеяться и также тихо ответила, смотря ему в глаза:        — Я принесу туда музыку, в которой выражу весь мир. Радость и печаль, любовь и гнев — все это я обращу в ноты, мелодию душ.        — Это будет хороший мир. Пожалуй, он даже стоит этого, потерявшего всякий смысл.        Он поднялся на ноги, и она последовала за ним. Стоя к ней лицом к лицу, Грач, не колеблясь больше ни мгновенья, коснулся ладонью ее груди, вливая в нее весь накопленный за несколько циклов Янтарь и Серебро.       Братья запечатывали сердца Сестер, чтобы те не могли взлететь, не смогли впитать в себя весь Цвет Предела, нужный для прорыва. Раскрой все пять сердец Сестры, чтобы она вознеслась — так звучало мятежное откровение Цвета для Ани. Именно его она рассказала другим Сестрам, именно его называли самой большой ересью Братья, и именно его вспомнил мученик, получивший в Кошмаре новый облик.       Раскрывая первое сердце Аме, Грач уже слышал злобный грохот Братьев, готовых отправить их обоих на казнь. Он чувствовал их приближение, но больше не боялся. Впервые после падения в Кошмар страх в его душе сменился спокойной, неотвратимой решимостью.