Старые партитуры

      Закрывая за собой дверь кабинета, Антонио облегченно вздыхает, позволяя себе расслабиться. Он стягивает камзол и расстегивает плотно подогнанный жилет. Весь день капельмейстер итальянской оперы обсуждал премьеры с императором, составлял расписание постановок Бургтеатра с Розенбергом, спорил с поэтами из-за партитур и едва перемолвился парой слов с Моцартом.              «Интересно, с кем я столкнулся сегодня?» - спрашивает себя итальянец. Проходя мимо клавесина, он нажимает на ре второй октавы, вслушиваясь в чистый звук отлаженного инструмента. – «Хотя, судя по взгляду, Вольфганг все еще припоминает мне проигрыш своего „Директора театра“».              Воспоминание о Моцарте тянет за собой цепочку мыслей и идей, которые постоянно отодвигаются Сальери на дальний план. Однако этим вечером неотложных дел у него нет, посему Антонио садится в любимое кресло и расправляет на теплой от солнца столешнице лист бумаги. Кончик пера окунается в чернильницу, готовый записать изыскания итальянца.              Иоганн              Иоганн стал последним, с кем столкнулся Антонио, несмотря на то, что был первым по своей сути. При разговоре он казался немного дерганным, не использовал в речи сложных конструкций. В первую встречу перед Сальери он втягивал голову в плечи и тушевался до тех пор, пока итальянец не предложил угостить его сладостями.              В кабинете капельмейстера Иоганн с интересом поглядывал на клавесин, но к инструменту не приближался, обойдя его по широкой дуге. Гораздо сильнее его привлекла хрустальная статуэтка ангела, стоявшая на одной из книжных полок. Антонио разрешил ему забрать фигурку, что, несомненно, расположило к нему Моцарта.              Положив в чай два крупных куска сахара, юноша доверительно поведал Сальери о том, что остальные часто спорят о нем в комнате, и как раз в пылу очередной ссоры Иоганн сбежал от них, сев за так нелюбимый им рояль. Нелюбовью к музыке Иоганн был обязан Леопольду Моцарту, излишне строго следившего за образованием и творческими способностями сына.              - Вы не подумайте, - говорил Иоганн, собирая ложечкой остатки нерастворившегося сахара со дна чашки, – я очень люблю своего отца, но у меня никак не получалось правильно сыграть ту композицию, без исполнения которой меня не отпускали гулять. А у ребят на улице были такие замечательные солдатики. Я даже видел деревянного коня.              О семье Иоганн рассказывал охотно, хотя и весьма однотонно: чаще всего то были рассказы об играх с сестрой или матерью, пересказ наставлений отца. В глаза бросался страх Иоганна перед авторитетом Моцарта-старшего, в отношении к которому у юноши смешивались в одно уважение, ужас и желание стать подобным ему. Говоря об Анне Марии, он расплакался по-детски громко и надрывно – Сальери успокаивал его, сидя на подлокотнике кресла юноши и утешающе поглаживая светлые вихры.              Помимо любви к семье и не особой любви к музыке Иоганн отличался любознательностью: он находил увлекательными путанные рассказы Антонио о Венеции и Леньяго. Заглянувший в кабинет итальянца кот Франческо был немедленно взят на руки Моцартом, который еще долго гладил щурящегося от удовольствия зверька.              Про остальных Иоганн говорил немного, хотя именно он застал и инициировал появление каждого. Он мало с ними общался, не вдавался в подробности принимаемых ими решений.              - Я просто хочу, чтобы сестра чаще улыбалась, и отец мной гордился, - заключил Иоганн, поразмыслив над заданным Сальери вопросом. – Не важно, сколько человек придут слушать мою оперу, главное, чтобы музыка нравилась. Наша с вами музыка ведь многим нравится, да?              - Конечно, - Антонио рассеянно пододвинул к Иоганну блюдце со своим пирожным, не решаясь задать вопрос, мучавший его почти с самого знакомства. Моцарт, однако, проявил догадливость или же просто поделился мыслями с присущей ему непосредственностью:              - Я Вас побаивался сначала. Ну, из-за того, что другие говорили, но Вы совсем не такой. Вы мне нравитесь, и чай у Вас вкусный, - поднявшись на ноги, Иоганн напоследок крепко обнял итальянца, уткнувшись лицом ему в плечо.              - Я тоже рад нашему знакомству, Иоганн.              Хризостом              Если Иоганна Сальери встречал раз или два, то Хризостома куда как чаще. Правда, не сказать, чтобы эти встречи приносили много удовольствия. Антонио отдавал себе отчет в том, что тот не виноват в чертах своей личности, в конце концов, в этом состояла его непосредственная задача. Хризостом представлял собой наитипичнейшего дипломата: появляясь в случаях, когда все шло под откос, он изворачивался ужом, чтобы повернуть ситуацию в свою пользу. Для этого он пускал в ход уговоры, лесть или даже угрозы, не брезговал шантажом. Находясь среди знати, он держался не без изящества, но не старался затмить возможных патронов. Выражался он витиевато, но никогда не отвлекался от нужной ему темы. Отношение к Антонио у него было прохладным, но занимаемое Сальери при дворе положение все же не давало Хризостому совсем забывать об итальянце.              Появляясь на пороге кабинета, он осторожно прикрывал дверь, всегда следил, чтобы она не могла случайно отвориться из-за сквозняка. Мимо клавесина он проходил не останавливаясь и не уделяя ему внимания, разве что обмолвился однажды о цене за столь искусный инструмент. Чаще всего Хризостом восхищался обстановкой и роскошью некоторых предметов мебели. В такие моменты в его голосе проскальзывала зависть.              Чаю он предпочитал крепленное вино или кофе. После неизменных двух бокалов или одной чашки Моцарт приступал к сути своего визита. В основном он приходил удостовериться, что капельмейстер итальянской оперы Его Величества императора Австрии (Хризостом особенно любил полностью произносить должность Сальери) не отказался от протекции одного небезызвестного композитора. Заметив как-то несколько брезгливый взгляд Антонио, Хризостом со смехом развел руками:              - Да, я тоже не слишком жалую садиться за рояль, но что поделать. Без меня великий Моцарт пойдет по миру без гроша в кармане. Понимаю, по-вашему мне не хватает изящества в интригах, маэстро?              - Отнюдь, интригуете Вы виртуозно. Мне однако же больно от осознания, что для вас музыка - есть средство, но не цель.              - Каждому свое, маэстро, - юноша поднял в тосте бокал. – Каждому свое.              На отвлеченные темы они почти не разговаривали. Хризостом охотно слушал, но не охотно говорил. Зачастую их разговоры сводились к обсуждению званных вечеров, куда мог попасть Моцарт, или аристократок, которым требовался учитель игры или пения.              Хризостом был первым из гостей, что не раз заставляло Антонио задумываться над этим фактом. В итоге итальянец, добавив к размышлениям брошенные вскользь слова Хризостома о детских годах, пришел к выводу, что Иоганн поначалу пытался самостоятельно освоить учение Леопольда, прибегая к помощи гостя в крайних случаях, пока совсем не сдался. Себя же Хризостом нарекал миротворцем, часто отмечая эту свою роль в конфликтах остальных.              - Что мне нужно? – переспросил он, аккуратно поглаживая Франческо между ушами так, чтобы на одежде не осталось шерсти. – Это очевидно. Я хочу вкусно обедать, носить отлично пошитые костюмы из дорогих тканей, спать в тепле на мягчайших перинах. Это остальные могут выставлять себя Диогенами в бочке, а я понимаю, что на голодный желудок да с дырявыми туфлями о возвышенном долго не подумаешь. Жаль, они никак не поймут, что нужно играть публике с деньгами, а не ангелам.              Прощаясь, Хризостом неизменно пожимал Антонио руку:              - Надеюсь, Вы и в дальнейшем станете оказывать мне поддержку, герр Сальери.              - Разумеется, герр Моцарт.              Вольфганг              Встречи с Вольфгангом даже случайные всегда рождали в душе Антонио бурю эмоций. Вот только все они оказывались негативными. Вольфганг был шумным и зачастую грубым, никогда не отказывал себе в удовольствии задеть своего более удачливого соперника. Казалось, его яркий костюм пестрел везде, куда переводил взгляд Сальери.              Часто в насмешку или в расплату Вольфганг перед итальянцем вовлекал какую-нибудь девушку в танец, прижимаясь к ней на грани приличия. Однажды Сальери застал в объятьях Моцарта одну из танцовщиц, пока тот страстно целовал точенную шейку. Неохотно оторвавшись от девушки из-за ее испуганного вскрика, он обернулся и насмешливо попросил Антонио покинуть кулисы, если, конечно, тот не желал к ним присоединиться.              В кабинете Сальери Вольфганг появлялся редко, но когда появлялся, то обязательно громко хлопал дверью. После он подходил к клавесину, брал в руки наброски Антонио, пробегал по ним глазами, а после рвал, с улыбкой смотря на устилавшие пол клочки бумаги.              - Все равно это полнейшая бездарность, - объяснял он свой поступок, падая в кресло. Любое вино, поданное Сальери, Вольфганг объявлял кислятиной, пойлом для свиней. Помимо оскорблений он любил рассказывать о своих похождениях, в красках расписывая прелести очередной пассии и наблюдая за сжатыми в бессильной злобе кулаками итальянца: - Неужели мои разговоры вас расстраивают, Сальери? А придется терпеть. Ведь я единственный, кто использует рояль по прямому назначению, без меня Моцарт никому не нужен. Разве что вам? Хотя я видел ваш взгляд, вашу готовность пасть на колени перед моим гением, не отпирайтесь.              Антонио в ответ лишь стискивал зубы, понимая, что в словах Вольфганга нет ни грамма лжи. Как второй гость Вольфганг исправно выполнял свое предназначение – всецело отдавался музыке, но и просил многое взамен.              - Разве это не такая малость за те часы, дни, месяцы и годы, что я провел за клавиатурой? – спрашивал будто у самого себя Вольфганг, рассеяно поглаживая примостившегося на краю стола кота. - Именно я являюсь гордостью Леопольда Моцарта, венцом его творения. Поэтому я заслужил славу, почет, уважение, публику. Однако это все оказалось у вас, Сальери, у вас и вашей посредственности. Я ненавижу вас, Сальери.              - Тогда что вас приводит сюда снова и снова? – с выверенной дозой холодного превосходства поинтересовался Антонио. Ярость поддергивала кончики его пальцев, вызывала желание оскалиться подобно дикому зверю.              - Вы прекрасно знаете ответ, Сальери, - выплюнул Моцарт фамилию итальянца. – Он как преданный щенок бежит к вам, наплевав на остальных. Его вам стало мало, и вы перетянули на свою сторону Иоганна, внушили им, что вас, бездарного итальяшки, нам хватит для счастья. Но я этого так просто не оставлю, - подорвавшись на ноги, Вольфганг сжал в кулаке жабо Антонио, приблизив их лица друг к другу. – Я чувствую вашу ненависть ко мне. Ваше желание меня убить. Так сделайте это, Сальери, отравите меня. Думаю, вам доставит массу удовольствия наблюдать, как он будет до последнего цепляться за вас. Ради этого я уступлю ему место за роялем.              - Пойдите вон, Моцарт, - четко по слогам произнес Антонио, вырвав из руки австрийца свою одежду.              Амадей              Амадея можно было встретить чуть реже Вольфганга, и его появление всегда проливалось бальзамом на душу Сальери. В высшем обществе ему не хватало уверенности Хризостома, но и как Иоганн он не нервничал. Комплименты и мягкие улыбки делали его совершенно очаровательным, особенно среди дам и молоденьких леди, хотя юноша и не спешил пользоваться их расположением. В целом, все находили Амадея очаровательным молодым человеком и недоумевали, откуда в нем может взяться столько бахвальства, сколько было по слухам.              В кабинет Сальери он входил тихо, боясь отвлечь капельмейстера от важных дел, подходил к клавесину. Чаще всего Антонио успевал сжигать порванные Вольфгангом листы, разделяя его мнение о собственной бесталанности, но иногда Амадей добирался до них раньше. Печально вздыхая, он поднимал все с пола и, сев за бюро, кропотливо собирал партитуры воедино.              - Прости, что так получилось, - извинялся Амадей, завершив работу и присев в кресло напротив Антонио. Сидевший до этого на крышке клавесина Франческо бодро переместился к нему на колени, вальяжно на них развалившись. – Ты сыграешь мне потом?              - Не думаю. Эта симфония действительно получилась неудачной, - мрачно открестился Сальери, разливая по бокалам вино и жестом останавливая попытавшегося спорить Моцарта. – Не стоит. Давай на сегодня забудем про это. Возможно, подправив пару моментов, я тебе сыграю.              Некоторое время они пили в уютной тишине, а затем Амадей вспомнил забавную историю о трубочисте, проделавшем дыру в крыше его дома.              Амадей стал последним гостем, пришедшим в комнату в ответ на необходимость Моцарта-младшего заботиться о матери и сестре, поддерживать их. Больше года со дня знакомства прошло, когда Антонио узнал от него правду о комнате в голове зальцбурского композитора, в которой обитали четверо непохожих друг на друга, но являвшихся одним. Также Амадей поведал, что все они могли общаться между собой, но с внешним миром за пределами комнаты взаимодействовал лишь тот, кто сидел за огромным роялем, стоявшем в самом центре. Эта тщательно оберегаемая всеми ими тайна была доверена Сальери неслучайно, лишь после обескуражуще-честного признания итальянцем своих чувств.              - Больше всего мне важно счастье моих близких, - объяснял Амадей, крутя в пальцах опустевший бокал. – Не важно, сколько зрителей соберет опера Моцарта, если важный мне человек найдет ее прекрасной лично для себя. Тебе ведь нравится эта музыка, Антонио?              - Она замечательна, Амадей, - заключил Сальери и, подойдя к юноше, прижался ртом к бледным губам в благодарном поцелуе.              Исписанные чужой тайной листы бумаги отправляются в камин, а капельмейстер итальянской оперы Антонио Сальери, застегнув жилет и накинув камзол, выходит из кабинета, направляясь на премьеру «Свадьбы Фигаро» Иоганна Хризостома Вольфганга Амадея Моцарта.