***
Бакугоу не умеет себя сдерживать, никогда и ни в чем. Если ситуация становится серьезной, то он может вспылить еще больше, одолимый неприятным чувством осуждения ото всех участников начинающего разгораться конфликта. За ним как-то из далекого детства закрепился образ ублюдка, странного типа, которого стоит бояться, и с тех пор он не мог более этому противостоять. Он неосознанно совершал поступки, не предвидя их дальнейших последствий, словно в его голове была выжжена лишь одна фраза "Делай все, что вздумается", и он покорно ее слушался. Форма академии была небрежно раскидана на стуле, стоящем рядом с небольшой кроватью. На удивление спокойный, он сидел на постели совершенно нагим, руками оперевшись в пространство между ляжками. Бакугоу не мог отвести взгляд от лежащей в паре сантиметров от него секс-игрушки в форме темного мужского полового органа, предназначавшейся для женщин. Наконец, в его голове помимо выжженной надписи возникли и другие мысли. А все ли он делает правильно? А точно ли его никто не сможет увидеть в этом свете, его, ублюдка и еще более странного, чем казалось, типа? Катсуки вздыхает и в привычной ему манере хмурится. Он — не пошлая тетка с недотрахом, он — не последний в этом мире извращенец, ему лишь захотелось вкусить запретного плода впервые, когда выдалась такая возможность, и прямо сейчас его никто не сможет остановить. Блондин закусывает свой палец, проводя по нему слегка пересохшим от волнения языком, и касается прежде всего собственного полувозбужденного члена, дергаясь от неожиданных ощущений. Он не был этим смущен, нет, но почему-то он чувствовал, как кровь к его щекам приливала все больше, а сердце все чаще пропускало удары. Вот, он переступает границы дозволенного в своем возрасте и вновь творит то, что вздумается, и от этого почему-то не становится легче. Откидываясь назад и прикладываясь спиной к холодной стене, Бакугоу помогает себе второй рукой развести ягодицы и вторгается внутрь туго сжатого кольца смоченным слюной пальцем, и его снова вбивает в дрожь от получаемых ощущений. Хочется вскрикнуть, но Катсуки лишь сильнее закусывает губу и думает над тем, как такое вообще может понравиться людям. Мышцы в упор не желают растягиваться, казалось, сжимая палец еще больше, чем раньше. Более-менее привыкнув, парень чуть приподнимается и вводит палец до конца, начиная медленно двигать кистью. В сознании все еще мечутся мысли о том, что это все неправильно, и если уж доставлять себе удовольствие, то совсем другим путем, таким, каким это должны делать все другие мужчины… Головокружительная боль от второго пальца внутри затмевает все остальные чувства и отдается жгучим наслаждением где-то ниже живота. Он беспощадно жмурит глаза и мычит сквозь плотно сжатые зубы ругательства, все еще дергаясь на одном месте, но с усердием и уверенностью продолжает вновь и вновь вторгаться в свой задний проход. Вскоре боль немного притупилась, а сам Катсуки постепенно расслаблялся, стараясь не обращать внимание на свою эрекцию. Ему нужно было лишь достаточно подготовить себя для секс-игрушки, способной дотянуться в упор до той самой точки, при соприкосновении с которой возбуждение берет верх над телом. По крайней мере это то, что он сам узнал лишь недавно и хотел опробовать. От пальцев быстро становится неуютно и скучно, и, осторожно вытаскивая их, Бакугоу чуть сползает по стене вниз. Дыхание все еще не может толком выровняться, а совсем несдержанный румянец на щеках и не думает пропасть, но он уже тянется за следующей порцией, в сторону лежащего на светлой ткани резинового фаллоса. Рука останавливается на полпути, повиснув в воздухе. До его слуха доносятся посторонние звуки прямиком из коридора, и тревога с силой сжимает его грудь, заставляя его застыть на месте на некоторое время. Это ведь мог быть кто угодно. Это ведь мог быть учитель, что по невнимательности своей что-то оставил в здании. Хотя.. Обычно такого и не происходило, все учителя крайне бдительны. Это мог быть и такой же, как и он, ученик, решивший скоротать свое время в одиночестве, нежели в компании посторонних людей. Но это мог бы быть и простой рабочий, что поддерживает во всем корпусе порядок, хоть все рабочие сейчас находятся совсем в другом крыле. А может, это просто чересчур разбушевавшееся воображение. В любом случае, Катсуки далеко не из тех, кто останавливается на полпути. Желание и интерес затмевали его разум целиком, и он не мог этому не поддаться, понимая, что если его застукают — ему конец. Большой риск всегда был для него и большим соблазном. Он быстро хватает игрушку, несколько секунд крутит в руках, оценивая и немного сомневаясь, но моментом позже ставит ее на матрас, приподнимает бедра и чувствует, как холодная резина упирается в его задний проход. А затем насаживается. Медленно, осторожно, не вдыхая и вжав голову в плечи от накатывающего страха. И начинает нещадно сильно биться в дрожи, когда член входит в него лишь наполовину. В голове все мешается, давая проступать и ноткам отвращения к самому себе, за свою боязнь и за свою слабость. На бледных губах уже проступает первая кровь, и боль от этого настолько ничтожна по сравнению с маленькой агонией, сходящей вниз по спине Бакугоу, что ему оставалось только, казалось, вечно терпеть. Он более-менее приходит в чувства только когда внешняя сторона бедер касается простыни - знак того, что он вобрал в себя член, упирающийся в ту самую точку, полностью. По эрекции бешеными потоками бьет ток, и парень отворачивает голову в сторону, стыдясь самого себя, стыдясь от того, что это приносит ему удовольствие, хотя оно не должно. Он сделал, что сделал. Ничего уже не изменишь. Катсуки вспоминает, что в комплекте вместе с секс-игрушкой шел пульт управления, и он как раз оставил его на тумбочке для нужного момента. Все еще плотно сомкнув веки, он слегка наклоняется вперед и ищет его рукой. Ладонь сжимает маленький розоватый квадрат с переключателем, но что-то все еще удерживает блондина от того чтобы перевести рычажок в положение “on”. Он медлит уже в который раз… — Ну? Чего ты ждешь? Тихий голос раздается как гром посреди ясного неба и мгновенно ввергает Бакугоу в шок, заставляя его буквально подпрыгнуть на месте. Он испуганно распахивает глаза и видит перед собой сидящего на стуле Тодороки. Ноги его расставлены и обхватывают с двух сторон спинку стула, голова же лежит на сложенных руках и вопросительно чуть наклонена вбок. Его взгляд - уставший, может, отчасти и раздраженный... По его позе можно понять, что он, кажется, был тут уже давно. Кажется, он видел все те дурацкие извращения, что подросток вытворял с собой. Да даже если не видел, одного только мига хватало для того, чтобы понять, чем конкретно Катсуки тут занимается. Кажется, те самые шаги в коридоре принадлежали именно ему, и он, черт возьми, не смог остановить себя вовремя даже тогда, когда отчетливо их слышал. А теперь Катсуки попал. Бесповоротно. Ступор почти сразу же сменяется беспощадным гневом. — К.. Какого ты, блять, здесь забыл? Зачем ты наблюдал за мной, сволочь? — наспех подобранные ругательства быстро слетают с языка, и он резко отодвигается назад, вновь вжимаясь спиной в стену и чувствуя, как холодок пробегает по коже. — Кретин, тебе делать что ли нечего, нахер?! Почему ты не с остальными на мероприятии? — Допустим, потому, что захотел вернуться и отдохнуть, ибо мне далась такая возможность. — мысленно заулыбавшись, Шото внутри был очень доволен собой и своим положением среди других учеников. — Меня тоже не устраивают большие шумные компании и постоянное пребывание в них. Я тоже думал, что тут никого не будет. И, видимо, ошибся. Глазами он скользит вниз по торсу Бакугоу, замечая твердый стояк между его ног, что тот так отчаянно прикрывал руками. Блондин ёрзает на месте и явно думает над тем, что ему сказать, в какую далекую точку мира послать отпрыска Старателя подальше и как именно позже пообещать его избить, но Тодороки ловит его взгляд быстрее, чем он успевает что-то ответить. — Слышал ли ты сейчас, что я называл это неправильным? Слышал ли ты сейчас, что я назвал тебя извращенцем, совсем не понимая, что с тобой происходит? Нет. “Совсем нет”, продолжает Шото у себя в голове. Потому что это — всего лишь гормоны. Потому что это — результат нехватки внимания и попытки найти себя, найти то, что, в конце концов, сможет понравиться и будет приносить удовольствие на регулярной основе. Он знал все по себе. Еще с очень, очень давних пор. Катсуки нервно сглатывает, замечая, что действительно — взгляд сидящего перед ним напротив юноши уставший и совсем немного раздраженный, но ни капли не презрительный. — Продолжишь на меня пялиться - я сам назову тебя как-нибудь и похуже извращенца. — Контролировать свой поток мыслей было трудно из-за неуходящего ощущения заполненности, ведь он буквально не мог пошевелиться на месте, не причинив себе разрывающей боли. Он потихоньку остужал свой пыл, не замечая никакой негативной реакции в свою сторону, а желание возобновить начатое снова поднималось откуда-то снизу, разливаясь у него внутри. Шото вздыхает, отводя взгляд, и натыкается им на прикроватную тумбочку, откуда Катсуки ранее взял пульт управления. На ней было несколько интересных штучек, на которые Тодороки не мог не обратить внимания. — Ты ведь не просто так принес все эти вещи сюда. — он кивает на тумбочку, точнее на то, что на ней лежало: пара тонких веревок и длинная черная шелковая лента. — Очевидно, сам себя ты связать не сможешь, а с повязкой на глазах тем более… — Заткнись, блять! Я ничего не хотел делать вообще, я просто... Худая рука протягивается вперед и аккуратно касается щеки Катсуки, проводя по ней костяшками пальцев и таким образом заставляя его замолчать на некоторое время. Глаза блондина расширяются, наблюдая за чужим прикосновением, таким неожиданно нежным и приятным. Он невольно подается ему навстречу, чуть прикрывая глаза. — Раз уж я тут, я могу тебе помочь. И я не стану вмешиваться. — Пальцы, спускаясь вниз и очерчивая скулу, подхватывают Катсуки за подбородок и чуть приподнимают, так, чтобы между ними установился зрительный контакт. Бакугоу видит, что взгляд у Тодороки хитро при этом блестел, но выражение его лица по прежнему оставалось безразличным, и ему это почему-то совсем не нравилось. — Только если ты сам не захочешь. Блондин тут же строит гримасу и, изворачиваясь, больно кусает парня за пальцы, заставляя того коротко шикнуть. Уста Шото трогает слабая улыбка. — Пожалуй, приму это за “да”.***
На закрытые веки ложится темная мягкая повязка, открыв глаза под которой все равно ничего не увидишь. Шото спрашивает, не туго ли он ее затягивает, и Бакугоу легонько мотает головой. Ему дают еще пару секунд, чтобы ощутить и привыкнуть к так называемой слепоте, и Катсуки медленно озирается по сторонам, ища ближайший им запомненный источник света. Ничего не меняется даже тогда, когда, казалось, яркая вспышка должна ударить ему в глаза. И он не знает, что ему при этом нужно чувствовать. Тодороки говорит повернуться спиной к нему, и блондин немного мешкает. Не так уж и просто теперь понять, где стены, а где край кровати, ему требуется время, чтобы сориентироваться. С лишением возможности видеть появляется некая беспомощность, а беспомощность - то, что Катсуки больше всего ненавидел в жизни и не хотел искать в себе. А может, она ему порой необходима? Шото поворачивает парня самостоятельно, поняв, что просто так ему это не удастся, и заводит ему руки за спину. Естественно, Бакугоу первым делом дергается в рефлексе, запомнив, что ни к чему хорошему ограничения его движений не приводят, но чужая хватка достаточно крепка, чтобы удержать его ладони вместе. Веревка с шорохом соскальзывает со стола и опутывает его руки в припомненном Тодороки узле для связывания преступников на случай, если рядом не окажется наручников. Он задерживает сцепленные на связанных запястьях пальцы, чуть придерживая их, но мигом позже (нехотя?) отстраняется. Для удобства самого процесса и для отсутствия дискомфорта секс-игрушку из Катсуки на пока решили вытащить. Они не продумали все до того момента, когда ее стоило вводить обратно, и Тодороки замер в раздумиях над тем, как правильно поступить. Блондин буквально не шевелился, вслушиваясь в свои ощущения. У него не получалось двигать руками, у него не получалось смотреть на мир так, словно он готов был уничтожить его в следующие три секунды, у него не получалось гребаное ничего. Все, что ему оставалось делать - хватать ртом воздух, чуть приподняв голову вверх и все так же игнорировать нарастающее болезненное возбуждение в паху. — Могу ли я?.. — словами Шото все мысли в сознании Катсуки тут же рушатся, немедленно возвращая его в реальность. Даже через ткань на его глазах можно заметить, как он хмурится. Хочется ответить “не смей”. Хочется растянуть это мгновение, хочется все больше и больше упиваться своим бессилием… И ведь он может найти руками конец веревки, стягивающей узлом его руки, развязать его и снять эту чертову повязку. Привести свое состояние в порядок, забыться в отвлекающих мыслях. Но прежде всего, конечно, выгнать Тодороки из комнаты, а то наверняка он возомнил что-то лишнее, что-то вроде беспомощности конкретно перед ним. Но Бакугоу покорно опускает голову в согласии на дальнейшие действия. Коленки все еще стыдливо прижаты друг к другу, руки все там же, придавлены своей же спиной, а взгляд почему-то мутнеет при ввождении фаллоса на какие-то пару сантиметров. Шото делает все без команды и без лишних движений, специально выискивая правильный момент. Парень шумно выдыхает и пытается отвернуться. Член проезжается по его простате, и его конечности содрогаются в томном удовольствии, разливающимся по телу. Так невыносимо странно и хорошо одновременно, так непреодолимо хочется, чтобы это снова случилось. Слышится тихий щелчок. Шото включает вибрацию и наблюдает за тем, как Катсуки выгибается в спине и приподнимается со своего места, не в силах совладать с переполняющим его блаженством. Он проходится взглядом по всему его телу, с восхищением замечая, какое оно, на самом деле, хрупкое. Рельеф мышц лишь обманывал, окружая тонкий сосуд, что готов был сломаться при слишком сильной на него нагрузке, как сейчас. Красивые изгибы его бедер, его талии, его грудной клетки лишь дополняли и без того притягивающую картину. Однако, пока ему не скажут, Шото и не посмеет дотронуться. Самоконтроль у него всегда был на высоте, как в плане эмоций, так и в плане своих собственных желаний. Отрадой для него было то, что ему даже позволили наблюдать…***
Бакугоу, несомненно, был счастливым. Бакугоу был без сомнений счастливым лишь потому, что рядом с ним в нужный день и нужное время оказался нужный человек. Человек, который понимал, каково это — страдать от одиночества, от нехватки внимания, от желания с кем-то разделить тепло, когда было не с кем. Человек, который так же, как и он, хотел с кем-нибудь близкого единства, хотя бы какой-нибудь связи, но вновь и вновь лишь уходил в себя. Человек, который сразу же вздрагивает, когда в череде хриплых вздохов Катсуки раздается размытое, едва слышимое “Прикоснись ко мне.”***
Движимый мольбой, Шото небрежно скидывает пиджак на спинку своего стула и подается вперед, коленом упираясь в матрас кровати. Пальцами он начинает расстегивать на себе белую рубашку, что также являлась частью обязательной униформы. Он облизывает холодные губы и неуверенно дотрагивается ими до плеча блондина, прикрывая глаза. Реакция не заставляет себя долго ждать — Бакугоу содрогается, ощущая, как мурашки бегут по спине только от простого прикосновения другого человека. Катсуки не может притянуть к себе парня напротив ближе, он не может заставить его продолжить, и все, что ему остается — жаться к нему навстречу торсом и откидывать голову назад, отдавая всего себя в его руки. И Шото не отстраняется, даже и не думает отстраниться. Чуть вспотевшие ладони ложатся на его талию, придерживая подрагивающее тело на одном месте, и он выдыхает ему в шею, закусывая на ней бледную кожу. Первый засос ложится багрово-красным пятном с ровным следом зубов где-то справа от кадыка. Тодороки кружит голову от смешанного запаха Катсуки — мускус, соль, и что-то еще такое невероятное притягивающее, что заставляет юношу ткнуться носом в его ключицу и отчаянно его вдыхать, словно он делает это в последний раз. Он обхватывает губами выпирающую тонкую кость и слышит одобрительный рваный выдох сверху. Кажется, Бакугоу начинает выходить на свои пределы. Дорожка из быстрых, невесомых укусов-поцелуев, легких прикосновений языком спускается все ниже. Шото оглаживает пальцами каждую полоску его ребер, пересчитывает каждый позвонок на его спине и завороженно наблюдает за тем, как Катсуки млеет и тает от любого касания, как будто без них он не сможет более жить. Каждый кубик пресса Бакугоу выделяется языком, заново проводящим их границы, и встречается с разгоряченным дыханием Тодороки. Он действует целиком и полностью на своих инстинктах, разум постепенно отключается, оставляя лишь желание и догадки о том, что же нужно делать дальше. Краем глаза он замечает чужой стояк, что при движении еще ниже начнет упираться ему в грудь, и в голову Шото приходит последняя разумная идея. Катсуки не может сдержать вскрика, когда член получает так давно ожидаемую и необходимую разрядку. Рука двигается на нем тягуче медленно, вплоть до самого основания, распределяя всю скопившуюся внутри смазку, и эрекция вновь пробивает плоть, затвердевая в ней. Вскоре его бедра начинают толкаться навстречу чужой ладони, буквально вбиваясь в нее, но Шото оканчивает эту попытку захватить контроль над ситуацией, усаживая Катсуки обратно. Он видит даже через повязку, как блондин при этом недобро зажмуривается и поджимает губы. Неожиданно руки Шото исчезают с их прежних мест, и Катсуки вопросительно озирается, понимая, что все равно ничего не увидит. Его бросало в дрожь от страха, от незнания, от неведения того, что будет дальше. Всего его органы чувств сейчас никоим образом не могут дотянуться до Тодороки, слух заглушают собственные постанывания, раздающиеся в голове эхом, и разрешено ему лишь ощущать на себе прикосновения. Это так чертовски возбуждает. Все мысли и страхи напрочь выметаются из головы блондина, когда влажный язык ложится поверх головки эрегированного органа. Бакугоу со всей силы стискивает зубы и мычит сквозь них, начиная постепенно задыхаться, а Шото обхватывает губами головку, не вбирая его в рот целиком. Язык скользит лишь по концу ствола, проходясь по разрезу уретры, с причмокиванием слизывая струящиеся белые соки, и Катсуки ощущает, как все его тело немеет от немыслимого удовольствия. Шото лишь дразнит. Шото играет с ним, как того захочет, упиваясь своим превосходством, Шото отыгрывает на нем все свои помыслы-фантазии и, разумеется, не станет потакать каждому его желанию, не будет следовать за ним и бояться его так, как боялись бы другие при близком контакте. Он — куда более разумный, куда более правильный и понимающий, чем все другие люди, куда более.. А может. Отстранившись от паха парня, Тодороки в несильном укусе тянет налившиеся кровью бусины сосков вниз, ладонью снова накрывая чужой член и ускоряя темп своих движений. Он разрешает даже толкаться в его руку, позабыв о недавнем запрете, разрешает выгнуть собственные исстрадавшиеся и измятые под тяжестью тела связанные руки, избавляя их от отека, утыкается куда-то в шею и старается размеренно дышать. Ведь его возбуждение тоже давало о себе знать, выпирая через ткань натянутых штанов.. А может. Подступающий экстаз хлестал фонтаном, контроль над расслаивающимся сознанием куда-то улетучивался, и Катсуки ощущал, как плавится под его руками. Удивительно хорошо, так хорошо, что хотелось кричать и метаться на месте, хотелось забыться и унестись в этот момент на бесконечно, терпя его на себе каждый раз. С губ срываются выдохи, перетекающие по нарастающей в стоны и всхлипы, с губ слетают короткие “Я сейчас..” и “Я скоро..!”, перед глазами все темнеет, расходясь по затуманенному разуму искрами, и вот… Пальцы резко смыкаются на члене и сжимают его в крепком кольце, не давая сперме выйти наружу, и Катсуки кричит от боли в своевременно прижатую к его рту ладонь.***
Приходя в себя, он обнаруживает, что лежит на боку на кровати с все так же скрепленными в одной точке руками. Все, что испытывал ранее, куда-то испарилось, исчезло так, что его будто и не было, хотя он по-прежнему не мог даже видеть окружающей его обстановки. Все это происходило недавно, ведь тело все еще подрагивало от пережитого оргазма, а снова начать связано думать было ужасающе затруднительно. Лишь одно было непривычно — одолевающее чувство пустоты, щемящее в груди глухой резью. Куда же.. Его покинули. Его использовали и выкинули, ему даже не дали нормально кончить, над ним стали издеваться и выжали из него все без остатка. Из головы упорно не выходила мысль о том, что если бы этого всего не происходило, было бы намного лучше. Было бы намного лучше потому, что он мог бы справиться со всем самостоятельно — просто продолжать мастурбировать в одиночестве, просто удерживать в себе все эмоции и желание так быть с кем-то рядом, просто вырасти из этой долбаной привязанности к близости, в которой он всей душой нуждался, но признаться не мог. Становится намного больнее с исчезновением только-только исполнившихся мечтаний. Слезы предательски наворачиваются на его глаза и стекают вниз, пересекая переносицу и останавливаясь в черной ткани повязки влажными пятнами. Бакугоу сжимается, придвигая лицо к коленям, и не может нормально вдохнуть. Обида начисто сжирает его легкие и сердце, с лязгом перекатываясь по грудной клетке. Утопая в своих эмоциях, он и не чувствует, как чья-то ладонь ложится на его предплечье, начиная легко поглаживать. Он не замечает, как матрас прогибается под тяжестью еще одного человека, а когда замечает — некоторое время совсем не шевелится в изумлении, а затем резко оборачивается. — Я никуда не ушел. Я все еще здесь. — уголки губ Тодороки приподнимаются, и в его улыбке нет ни капли издевки или насмешки, а в голосе качается звонкими нотами сплошное доверие. — Да лучше бы не был. — блондин пытается сфокусировать свой взгляд на расплывающейся картинке сидящего перед ним парня, и, когда у него это получается, он смотрит так злобно, что из его глаз будто начинают стрелять молнии. — Исчезни отсюда нахер, просто оставь уже меня в покое, я уже, блять, ничего не хочу. Шото вздыхает, явно ожидая именно такой реакции. Разумеется, вина за произошедшее лежала целиком и полностью на нем, и сейчас, видя ненависть в глазах Катсуки, направленную именно на него, он ощущал ее особенно ясно. Его ладонь с плеча перемещается на щеку, все так же нежно и осторожно, как раньше, оглаживая ее. Пальцы поддевают подбородок и пытаются повернуть лицо Бакугоу в сторону, и тот, окончательно затерявшись в своем прострационном мышлении и отойдя от этого мира, невольно отвечает, подаваясь к краю кровати вперед. “Он такой восхитительный, когда не злится,” — думает Шото, наблюдая за стекающими по его скулам солоноватыми дорожками. Что-то при их виде болезненно отдавалось в сердце, словно тысяча маленьких игл, так неприятно, болезненно, что Тодороки не мог не утирать их вновь и вновь. В какой-то момент он не удерживается, и лента с шорохом сползает с затылка Катсуки. Тот морщится от внезапно ударившего в слипшиеся глаза света и нехотя открывает их, промаргиваясь и привыкая к вернувшейся способности видеть. Шото нависает над ним, и у Катсуки в момент улетучивается дыхание, а взгляд встречается с чужим, смотрящим чересчур обеспокоенно и расстроенно. Оказывается, этот безразличный манипулятор мог за него переживать, и предложил он всю эту затею не для собственного развлечения. ..А может, он не такой уж и бесчувственный? — Прости меня. — голос сладкий, тягучий, такой, которым впору только дам обольщать, а не извиняться. Тодороки склоняется и без капли отвращения целует блондина куда-то чуть пониже покрасневшего от рыданий глаза, и парень под ним приглушенно рычит в ответ. — Больше я не сделаю тебе больно. Обещаю. И какому же человеку охота совершать одни и те же ошибки, наступать на одни и те же грабли повторно? Какой человек так запросто согласится после всего случившегося пройти еще раз по запретному кругу, невзирая на то, что предыдущий опыт не окончился ничем хорошим? Ответ до ужаса прост.***
Пока Шото избавляется от оставшейся на нем одежды, Катсуки поудобнее устраивается на кровати, перекатываясь на спину. Он уже смирился с тем, что будет пассивом, смирился, что ему придется терпеть больше всего боли из них двоих (хотя куда уже больше) — задний проход все еще ныл от недавнего в него саднящего вхождения, а живот крутило от одной мысли о том, что теперь еще в нем будут двигаться. Зато теперь он знал, что все происходящее между ними — взаправду. Без игр, без чего-либо, что раньше создавало между ними границы. Теперь их нет. Все еще связанные руки напоминали о себе всякий раз, когда Катсуки двигался, но он лишь шипел и терпел, а то все равно как-то слишком низко — просить, чтобы тебе их развязали. Сам он сделать этого уже не мог. По крайней мере, не сейчас. Шото берет его за плечи и усаживает перед собой, а затем кладет голову на его плечо, чтобы видеть заведенные за спину руки Катсуки. Абсолютно без слов он распутывает довольно сложный узел, вспоминая все проходящие между петель пути веревки, и снимает ее с красных запястий Бакугоу. А Бакугоу, наверное, благодарит бога, когда у него получается схватить Тодороки за горло и резко прижать к стене, ощущая, как с кровью к рукам приливает и бывшая там сила. Рот чуть приоткрывается в попытке захватить как можно больше воздуха, и красно-голубые глаза ловят чужой взгляд ярко-оранжевых, словно пытающихся что-то высмотреть, что-то найти. И до Шото доходит. — Не врешь? — и Шото уже наперед знает, что он спросит, и потому качает головой как может, пропуская мягкость через выражение своего лица. — А ты проверь. Несколько мгновений Катсуки продолжает смотреть в почти хитрые глаза парня, и позже, как по команде, убирает свои руки с его шеи, приближаясь для резкого, рваного поцелуя. И Шото кружит голову от одного только ощущения его губ на своих. Катсуки целуется дерзко, сминая его губы, кусая их и оттягивая, именно так, как Тодороки себе это и представлял. Он запускает руку в его светлые волосы, притягивая его за затылок ближе, ближе, ближе, углубляя поцелуй и забываясь в нем, забывая вообще обо всем, что было и не думая о том, что будет… Под чужим давлением Бакугоу падает обратно на кровать и только тогда нормально выдыхает. Он не верит, что моментом назад буквально не мог дышать от поцелуя с кем-то, не верит, что сможет сейчас по обоюдному желанию заняться сексом, не верит в свою удачу и что зашел так далеко. И абсолютно точно не верит, когда Тодороки прижимается к нему и шепчет что-то такое обожающее, что-то о его глазах и о его улыбке, а затем целует приторно, забирая вместе со вздохами у Катсуки все волнение. А тому лишь остается прогибаться под чужими ласками, не как раньше, но намного чувственнее и ближе-ближе-ближе, ластиться к Шото и самому примыкать губами к его губам и шее, каждый раз при легком прикрытии век видя в своем взоре тысячу проблесков, как от светошумовых гранат… Шото входит в него осторожно, растягивая проникновение настолько, насколько это возможно, чтобы Катсуки смог заново привыкнуть. Бакугоу снова убеждается, что это не как раньше, ведь теперь стенки его сфинктера обвивают настоящий, налитый кровью пульсирующий член, а не цветную пластмассу. Ведь цветная пластмасса не способна так сказочно хорошо двигаться внутри него, как двигается Шото. Плавно, размеренно, упираясь лбом ему в плечо и стараясь наладить дыхание под такт толчков. Откинув голову назад, блондин чуть ухмыляется, самостоятельно насаживаясь на возбужденную плоть, и слабо стонет от ее трения со своей эрегированной простатой. Это служит сигналом для Тодороки, и тот, понимая, что такого разогрева будет достаточно, ускоряет движения, стараясь не сорваться и не начать двигаться в Катсуки как безумный. Получается плохо. От стремительной смены темпа Катсуки теряется в ощущениях, сжимаясь от ужасающего чувства этой ненормальной заполненности. Их тела сливаются в бешеном ритме, громкие, уже ничем не приглушенные стоны — в унисон, и Бакугоу ищет руку Шото, сцепляя их пальцы и отчаянно сжимая ее, словно она есть подтверждение и гарант того, что все будет хорошо, что его партнер не забудет о нем… Тодороки со всей силы сжимает его ладонь в ответ ровно перед тем, как его сердце словно на момент останавливается, а по телу разрядами струится в это же время ток, лишая его движения. Войдя в изнеможенного Бакугоу во всю длину члена в последний раз, он изливается внутрь, зажмуриваясь и до крови кусая его кожу на плече. Следом, бессильно прижимаясь грудью к Шото, кончает и Катсуки. Они отстраняются друг от друга почти сразу же, падая на разные стороны кровати, от усталости сразу же проваливаясь в объятия Морфея и окончательно теряя ощущения времени. И весь мир ничего уже не значит.* * *
На часах с прямыми электронными зелеными циферками горит “05:03.” Им нужно будет вставать через час. Ровно через час за ними в каждую комнату станут заходить учителя, проверяя, проснулись ли уже ученики, будя самых запоздалых и едва ли не пинками выгоняя их с кровати. А они, словно забыв об ежедневной утренней рутине, лежат в одной постели совершенно нагие и тихо, шепотом разговаривают, чтобы из соседних комнат никто не услышал. Ни один ученик еще не поехал головой настолько, чтобы просыпаться раньше будильника в шесть часов, но у них были свои на то причины. — Можно тебя спросить? — в их сцепленном замке пальцев Шото чуть двигает рукой, привлекая внимание Катсуки, что отвернулся посмотреть на время, и тот незамедлительно переводит свои сонные, но по-прежнему ярко горящие оранжевым глаза на лежащего рядом парня. — Откуда ты вообще взял все эти.. вещи? — Мисс Полночь оставила как-то рядом со своим кабинетом странный пакет, ну вот я и одолжил. — на щеках Бакугоу слегка проступает краска, а Тодороки тут же закрывает рот ладонью в негромком смехе, и у блондина сразу появляется мысль заткнуть этого наглого придурка должным способом. — Да не смейся ты, твою мать! — Не смеюсь, — тот прикладывает все усилия чтобы прекратить издавать приглушенные смешки и убирает руку с лица. — А ты, кстати, придумал, как обратно отдавать ей все эти штуки будешь? Катсуки снова переводит взгляд, на этот раз уже на полоток, и задумчиво качает головой. — Ну ладно. Придумается еще.