LSD

— Так! А кто это у нас? — девушка подходит ближе, заглядывая в глаза. Я всё также не могу сконцентрироваться на чём-либо, поэтому просто непонимающе смотрю на размытую женскую фигуру с короткими тёмными волосами. — Неужели сам наркобарон Мирончик почтил нас своим присутствием, Глеб? — она оборачивается. В моём мозгу пробиваются лучики здравого сознания, и я вижу блондина, стоящего в темноте. Он смотрит на меня. Знаете этот взгляд, когда ты очень сожалеешь, но тебе нужно показать себя гордым и независимым? У него был именно такой гордо-извиняющийся взгляд. — Кто ты? — наконец спрашиваю, не отрывая глаз от Глеба. Буквально сверля в нем дыру из разочарования и предательства, которые вот-вот материализуются. — Меня зовут Юля. Я — твой ночной кошмар. — она смеётся этим отвратительным смехом, который обычно звучит на фоне в дешёвых комедийных фильмах. Мне становится противно. — Слушай, я не намерен тратить на тебя свое время. — откровенно злюсь. — Ох, как жаль, что мне всё равно. — она подходит ближе и, замахиваясь, даёт мне мощную пощёчину. — Ты будешь сидеть здесь ровно столько, сколько я захочу. Кровь стекает по подбородку. Похоже, эта сумасшедшая разбила мне губу. — Что тебе нужно от меня? — устало спрашиваю. — Итак, — начинает, — у тебя, говорят, лучшая наркота в городе. Понимаешь, это немного мешает моей наркоторговли, ибо все приличные люди покупают стафф у такого еблана, как ты. — И тебе нужно избавиться от меня, тем самым очистив себе дорогу в большой бизнес. — заканчиваю за неё. — Умничка. Думаю, ты уже понял, что Глеб — умелая уловка, которая, к слову, сработала. А знаешь почему? — переходит на шёпот. — Ради меня он готов на всё. Потому что любит. Меня! Ещё одна пощёчина. Но, к сожалению, не физическая, а моральная. Хуй знает, почему в груди вдруг защемило, а глаза защипало. — Наверное, было бы как минимум негуманно убивать тебя, не дав возможности в последний раз принять что-то. — жутко улыбается. — Выбирай. Сегодня я плачу. — ЛСД. — смотрю Глебу в глаза. — Дай мне ЛСД. — Ну что же, милорд, ваше пожелание мне понятно. Она быстрой походкой выходит из комнаты, стуча каблуками. Мы остаёмся вдвоём. — Я… — начинает он. — Правда её люблю. Миллионы осколков рассыпались в моей груди, обжигая все внутренние органы, превращая их в кровавую кашицу, не давая возможности вдохнуть такой нужный кислород. Девушка возвращается, держа в руках белую марку и пистолет. — Открой рот. — подходит и, подождав ответной реакции, кладет на язык. — Жаль, что эффекта ты уже не почувствуешь. Так уж сложилась судьба. — она равнодушно пожимает плечами и облизывает нижнюю губу. Мне совсем не страшно умирать. Когда я представлял этот момент раньше, мне было. Сейчас, как ни странно, нет. Я опустошен. Разбит. Подавлен. Во мне не осталось ни грамма жизни. Я — кукла. Обманутая пластиковая кукла. — Знаешь, я, пожалуй, предоставлю эту возможность Глебу. — она протягивает моему белокурому мальчику ему пистолет. — Убей его. Он сглатывает и испуганно смотрит на меня. Ну же, давай, убей меня не только морально, но и физически. Сделай это, чёрт возьми! Фарфоровые тонкие пальцы обнимают рукоятку пистолета, и я понимаю, как красива моя Смерть. Это — единственное, что имеет сейчас значение. — Итак, убей его. На меня наводят дуло пистолета. И кто? Тот белокурый мальчик, который стал всем. Я готов к смерти. Готов попасть в ад. Закрываю глаза и вдыхаю воздух, наполняя легкие. Выстрел. Я уже умер? Почему же пуля не обожгла мои легкие, как написано во всех книгах? Открываю глаза и вижу Юлю в кровавой луже. Смотрю на Глеба. Его руки трясутся, а лицо побледнело. — Прости…- тихо прошептал, смотря на труп. Он подходит к стулу, на котором я сижу, и достаёт из кармана моих джинсов телефон. Набирает какой-то номер и прикладывает к уху. Всё также не могу осознать ситуацию. — Адиль? Приезжай с Кириллом на Новокузнецкую 4. В подвале Мирон. Перед входом охранник, действуй осторожно. — тараторит и быстро кладет трубку. По его щеке бежит слеза. В глазах ебучая боль, которая плещет, как море в восьмибалльный шторм. — Зачем? — лишь спрашиваю. — Потому что ты настоящий. А они имеют право на жизнь. Горько улыбается и подставляет пистолет к голове. Не уговариваю его не делать этого. Не кричу. Не плачу. Также улыбаюсь и тихо-тихо говорю: «Прощай, встретимся в аду». Грохот закладывает мне уши, а потеря выковыривает глубокий шрам в сердце, который будет напоминать мне о моём белокуром мальчике.