(в моём плейлисте только ты)

Хёк выливает на вату столько антисептика, что тот начинает течь по его пальцам. Вокруг повисает резкий запах спирта, руку начинает холодить. Чихо напротив елозит плоской задницей по столу, распластав свои тонкие ляхи – даже так они худее, чем у Хёка, хотя он стоит – и старается не улыбаться. Его нижняя губа бордово блестит в свете солнца, которое пробивается из-за плеча Хёка, и выглядит это всё больше сценой из фильма, чем реально происходящим. У Чихо рассечена бровь, счёсана щека и огромная трещина на губе. Придурок выглядит счастливым, и это убивает в Хёке всё доброе и хорошее, что он к этому человеку чувствует. Они нашли друг друга случайно, такое даже в дамских романчиках не пишут, потому что слишком уж романтизированно – Хёк вышел из дома без перчаток, оступился в автобусе, потому что он слегка неловкий и конечности у него растут не из тех мест, и ухватился за стоящего рядом Чихо. Конечно, так не принято, это опасно. Конечно, такое не совсем возможно, потому что нормальные люди всегда носят перчатки. Но Хёк довольно неловкий и забывчивый человек. А ещё он встретил своего соулмейта в чёртовом автобусе в середине июля. Кожа Чихо была... Боже, Хёк настолько отвык прикасаться к людям, что осознал это чувство только спустя какое-то время: кожа Чихо была липкой и горячей, голой, потому что кроме футболки на нём ничего не было. Они оба дёрнулись инстинктивно, по привычке, и на следующей же остановке вывалились из полупустого автобуса. Вообще-то Хёк не особо думал о Чихо, скорее о ситуации в целом, поэтому когда понял, что стоит не один, удивился. Чихо долговязой макарониной потянулся за ним. - Тебе никуда не надо? - Последние восемь лет мне надо было к тебе, другие дела подождут. Хёк не нашёлся с ответом. Он прижимает вату к брови Чихо сильно, практически вдавливает, чувствуя, как горячая кожа мнётся под пальцами, и ему совсем не жалко. Он зол. - Ну и нахрена? - Настроение такое было, - пожимает плечами Чихо. Больной придурок. Рука Хёка дёргается, он сильнее сжимает вату – антисептик стекает с края брови по щеке, к подбородку, и грязной мутно-кровавой каплей падает на бордовые брюки. Чихо весь измазан этим грязным красным. Кровь отдирается плотной бордовой коркой – пока Чихо плёлся к Хёку, та успела присохнуть. Хёк спускается к его щеке, легко трёт другой, чистой стороной счёсанную кожу на щеке. - Как ты так? - Неудачно увернулся. В стену. Хёку тоже хочется его ударить. Долбануть в плечо кулаком, швырнуть чёртов ватный диск в лицо и уйти. Его это задолбало, и смотреть на отпизженного Чихо он больше не может. - Как насчёт держать себя, блин, в руках? – зло выдавливает он, откидывая вату куда-то на стол и протягивая руку за новой. Антисептик больше не течёт по рукам, но их всё равно обкидывает мурашками: и так пухлая нижняя губа Чихо сейчас выглядит ещё больше, она рассечена прямо посередине, покрасневшая, сухая и покрытая корочкой. Хёк берёт его за подбородок – и Чихо зажмуривается так, будто достиг просветления. Хёк и сам теряется: до сих пор непривычно трогать кого-то, а ещё более странно осознавать, что человек перед тобой – единственный во всём мире, к кому ты можешь прикоснуться. Не видимая пока ещё щетина оглаживает пальцы – Хёк приподнимает голову и тянет вниз, заставляя Чихо приоткрыть рот. На пробу он проводит ватой от уголка рта вдоль губы, но ничего не происходит, и тогда Хёк легко скребёт ногтем по коже. Чихо морщится и приоткрывает глаза. Хёк знает, что ему очень нравится. Чихо такой тактильный, что Хёк даже не представляет, как тот жил без прикосновения кожи к коже. Сам он не такой. Ему всё ещё непривычно и странно, поэтому он старается не прикасаться к Чихо лишний раз. Хёк поддевает мелкую, стирающуюся в порошок корку ногтем и растирает подушечкой пальца. Крошево падает на светлую кожу Чихо, как кровавый снег. - У меня не получается. Сухая, напряжённая и жёсткая губа Чихо трётся о палец Хёка, пока он говорит. Она горячая и чуть пульсирующая – болит, наверное, жутко. Но на мгновение Хёк думает: "говори, не останавливайся". Чувство между ними – не просто удовольствие от прикосновения, это нечто большее, и противиться этому не то что не хочется, а просто невозможно. Такое даже в голову не приходит. Внутри всё настолько трепещет, что даже не понятно, приятно это или нет. Это скорее вгоняет в ступор. Хёку в Чихо не просто всё нравится – каждая черта его характера, каждая деталь в жизни вызывает целый взрыв эмоций, путает их и скручивает в здоровенный комок чувств. Он и ненавидит, и обожает, ему и больно, и приятно. - Ты долбанутый, - поражённо выдыхает Хёк, даже не понимая, в ответ своим мыслям это делает или в ответ на слова Чихо. Тот ржёт, громко и дебильно, а потом шипит, инстинктивно протягивая руку к разошедшейся трещине на губе. Их ладони сталкиваются – у Хёка короткие ровные пальцы с обстриженными под корень ногтями и загрубевшей от мороза кожей, а у Чихо предсказуемо сбитые костяшки, худющие узловатые пальцы и чуть отросшие царапающиеся ногти. Ладонь просто огромная. Хёк смотрит на его покрасневшую израненную руку, и его берёт такая злость. Можно ли злиться на Чихо ещё больше? Он отталкивает ладонь больше от неловкости, наверное, чем от злости, швыряет в сторону вату и смотрит на футболку, виднеющуюся под распахнутой плотной рубашкой. Футболка заляпана кровью, а на рубашке не хватает пуговицы – пучок ниток торчит куцо и одиноко. - Я больше на порог тебя не пущу в таком виде. - Ты в прошлый раз то же самое говорил, - заторможенно и хрипло отзывается Чихо. - А ты снова припёрся. Тебе тут мёдом намазано? Мой дом похож на травмпункт? Чихо молчит, тупо смотря на окно за плечом Хёка. Солнце льётся сквозь тонкий тюль, по-зимнему холодное, но приветливо яркое. У Хёка дома очень тепло, он обложил небольшими обогревателями всю квартиру – Чихо тянется к бугорку его ключицы, торчащему из-под майки. У конца покатого плеча он выглядит, как кочка на поляне. Чихо оглаживает его указательным пальцем, смотря так, будто видит помимо тела Хёка что-то ещё, будто видит намного больше, чем сам Хёк. По телу прокатывается лёгкая болезненная волна, оставляя после себя тянущее чувство. - Хёк- - Перестань себя калечить, - сбивчиво роняет Хёк и сыплет на ссадины Чихо сухой антисептик, чтобы не заклеивать их пластырем. Они разваливаются на диване перед телевизором, точнее, Хёк отсаживается подальше, чтобы развалиться смог отпизженный придурок Чихо, но тот зачем-то подползает, укладывая тяжёлую голову Хёку на бёдра. - Ну и что это? - Хёк-а... - Чихо переворачивается, утыкаясь лицом тому в живот. - Ты меня перебил. Его тёплое дыхание врезается в живот, буквально впитываясь в кожу, и Хёк отчаянно не хочет чувствовать того, что чувствует. Чихо заводит руку за его спину, прижимает к себе крепко – Хёк напрягается настолько, что воздух застревает в лёгких. Он не умеет делать вид, что всё в порядке, в отличие от Чихо. Ему хочется встать и уйти, потому что такая вот близость – это слишком. Но он этого не делает, он сидит, чувствуя, как давние, наверное, даже подростковые, чувства к Чихо – к единственному человеку, которого можно потрогать – ворочаются в нём, не давая пошевелиться, и в мыслях долбится только его имя, картинки его действий, будто бы со стороны. - Хочу вернуться к тебе как можно скорее. Хёк выдыхает. - Ты же в курсе, что для этого не обязательно драться? Чихо отлепляется от его живота, не убирая руку, смотрит снизу вверх. - Я разозлился, это получилось случайно. - Тебя постоянно что-то злит, - Чихо как-то неожиданно расслабляет руку, убирая её со спины, и Хёк понимает, что чертовски близко. Он даже понимает, к чему именно, не дурак же. Они болтаются, как зависшие в воздухе магниты, игнорируя гравитацию и собственное притяжение, всё не могут прийти к решению. Хёк не то что не хочет знать, что ждёт их впереди, он просто не хочет рисковать. Они же придут к чему-то рано или поздно? Он видит взгляды Чихо, чувствует его прикосновения и, возможно, иногда почти может слышать его мысли, но этого недостаточно. Всегда чего-то не достаёт. - Я не могу сделать то, чего мне на самом деле хочется. Вот что меня злит. Чихо выкручивается на его коленях, ложась прямо, и смотрит в глаза. Хёк не считает его злым, Чихо просто напористый и прямолинейный, такое сочетание часто путают с агрессией. Он готов поклясться, что между ними сейчас искрит. И Хёк идёт на поводу у этого чувства. - Делай, - его голос растворяется в напряжённой тишине, заполнившей всю комнату. В конце концов, должно было это произойти рано или поздно? Возможно, они так тянули, потому что не хотели, чтобы то, что происходит между ними, воспринималось как должное. Иллюзия контроля. На самом деле, чувства соулмейтов могут стать основой для чего угодно – для дружбы, для сотрудничества, вы можете стать классными напарниками, а можете создать семью. Так важно не спутать понимание с любовью. Хёк не хотел бы ошибиться. Чихо замирает, как хищник перед броском – и утягивает Хёка за шею к себе, в самый низ, вцепляясь жёсткими пальцами и шкрябая ногтями по коже. Хёка почти складывает пополам, и он уже готов врезаться в лицо Чихо, в его обветренные губы, но давление вдруг исчезает с шеи. Больше ничего не тянет. Глаза Чихо светятся в лучах заката почти прозаично, они тёмные и глубокие, и в них Хёк видит своё собственное отражение. У него растерянное лицо, сжатые губы и совсем изнахраченные брови. Чихо дышит глубоко и напряжённо, его дыхание щекочет лицо Хёка. От этого становится легче. У Чихо тоже нет никакого плана, он тоже не знает, что делать дальше, и они одинаково потеряны во всём этом навалившемся беспределе. Это как-то утешает и странным образом поддерживает. Такого напряжения быть не должно. Они делают всё правильно. Хёк улыбается краем рта – а потом быстро наклоняется ещё ближе к лицу Чихо и целует его острый, выделяющийся нос. Самый кончик. - Что за?.. Его брови хмурятся, и Хёк фыркает. Он тыкает пальцем в середину своей нижней губы, Чихо отзеркаливает этот жест, нащупывая едва подсохшую трещину, и хмыкает. - Будешь должен. Хёк откидывается на спинку дивана, чувствуя облегчение и приятный вакуум внутри, и улыбается, как идиот. Лоб Чихо утыкается ему в бок так, будто там ему самое место.