За кулисами

Отель в Берлине попался дрянной — в коридорах, несмотря на летнюю жару, витала затхлость, из матраса тут и там торчали острые пружины, а в комнате этажом выше кто-то беспрестанно хлопал дверьми и, судя по звукам, ронял на пол увесистую железную гирю. Все это поспособствовало тому, что Дьюла, обычно легко привыкавший к ночевкам в незнакомом места, заснуть смог лишь под утро; когда постучавшая в номер горничная разбудила его, он почувствовал, что открыть глаза может с огромным трудом — веки словно бы опухли и налились свинцом. Ощущение было сродни тому, которое испытывает человек, страдающий жестоким похмельем. — Господин граф, — горничная, совсем девчонка, мялась на пороге, — вы просили вас будить… — Да, спасибо, — отозвался Дьюла, восстанавливая в памяти все то, чем он должен был заняться сегодня. Список дел был, увы, внушительный: вновь добраться до постели у несчастного посла получилось бы, даже по самым щадящим прикидкам, лишь глубоким вечером. Дьюла страдальчески зажмурился и закопался в одеяло, точно это могло его спасти. Девчонка опасливо кашлянула. — Желаете чего-нибудь? — Кофе, — приказал он, заставляя себя прекратить малодушничать и открыть, наконец, глаза, раз уж выбраться из постели пока было выше его сил. — Крепкий, с сахаром, но без сливок. И два сливочных эклера… нет, лучше три. И воду для умывания. — Да, господин граф, — пропищала горничная и вышла, оставив Дьюлу сражаться с собой в одиночестве. Преодолевая сковывающую тело сонную истому, он почти вслепую выкарабкался из-под одеяла и принялся одеваться. Интересно, сможет ли он спать стоя, как лошадь? На сегодняшнем приеме у Бисмарка, впрочем, делать это будет небезопасно: всем известен крутой нрав господина канцлера, и не приходится сомневаться в том, что он болезненно воспримет такое неуважение к своей персоне. Вспомнив стальное рукопожатие Бисмарка, всякий раз отзывающееся неприятным хрустом в сдавленных пальцах, Андраши поморщился. С кем только ни приходится иметь дело… оставалось утешать себя мыслью, что спокойствие империи стоит больше сломанной руки — а до последнего, он не сомневался, когда-нибудь дойдет. Не трогая пока парадный мундир, тщательно вычищенный и со вчерашнего дня дожидающийся своего часа в шкафу, Дьюла набросил на плечи мягкий домашний жилет, и в этот момент вернулась горничная с кувшином в руках. Дьюла, верный своему обыкновению быть вежливым с прислугой, кивнул ей и даже попытался улыбнуться, но девчонка повела себя как-то странно — взбледнула и запнулась на месте, едва не расплескав воду себе на подол. — Вы хорошо себя чувствуете? — спросила она с неподдельным участием. Андраши удивился: такой заботы о себе в этом местечке он не ожидал. Последние пару лет никому не приходило в голову поинтересоваться его здоровьем с подобной искренностью. — Все в порядке, благодарю, — беспечно отозвался он и посторонился, чтобы девчонка могла пройти к умывальнику. Она немного помедлила, но все же, с явным усилием оторвав напряженный взгляд от лица Дьюлы, принялась переливать воду. Надо было, наверное, дать ей чаевых, но в кошельке у него были одни лишь тяжеловесные флорины: последнюю мелкую монету он вручил вчера лакею, который донес до номера весь его многочисленный багаж. Пришлось ограничиться еще одной улыбкой и выпроводить девчонку: она меж тем держалась поодаль, точно он был зачумленным, отчего Дьюла, привыкший к несколько иной реакции юных девиц на свою (пусть и несколько заспанную) персону, ощутил возрастающее недоумение и даже нечто вроде обиды. Не могла же горничная, в самом деле, начитаться памфлетов в чешских газетах? Это было бы, пожалуй, смешно. Впрочем, Дьюла очень быстро выбросил из головы все лишние мысли: выплеснув себе на лицо чудесно прохладную воду, он потер глаза, потянулся за полотенцем и — впервые за все утро, — посмотрел на себя в зеркало. Какую-то секунду все его существо металось между тем, чтобы заорать от ужаса или витиевато выругаться, но, наконец, сделало выбор в пользу последнего. Роняя полотенце, Андраши поднес лицо к зеркалу, вгляделся в собственное отражение, желая убедиться, что глаза его не обманывают — но увы, все его лицо действительно оказалось покрыто крупной, с вишню, алой сыпью. Панически опустив взгляд на свои руки, Дьюла увидел, что дьявольская болезнь поразила и их — пятна на ладонях были даже заметнее, слегка набухли и, вдобавок ко всему, источали ощутимый зуд. Он выругался еще раз — не так изысканно, но прочувственно. В воображении его мигом замелькали заголовки, которыми чертовы чехи и русские нашпигуют свои газеты уже к завтрашнему дню: «Граф Андраши поражен экзотической лихорадкой», «Австро-венгерскую делегацию необходимо отправить на карантин», «Подтвердятся ли слухи о смертельной болезни министра?» и еще что-то, имеющее совсем уж скандальный характер. Никого не будут интересовать заверения, что занедуживший граф вовсе не представляет никакой опасности для окружающих, хоть бы дал их сам Авиценна, и вся миссия Андраши окажется безнадежно проваленной, даже толком не начавшись. Дьюла не успел основательно предаться растерянности — в номер снова постучали, и на сей раз на пороге была не только горничная, но и Фабиан, смышленый, но замкнутый малый, сопровождавший Андраши в поездке и бывший при нем кем-то вроде порученца. На эту должность парня устроили, раздав немыслимое количество взяток, и теперь он, оказываясь в поле зрения Дьюлы, боялся лишний раз чихнуть или пошевелиться. Увидев, что его патрон напоминает американского индейца в боевой раскраске, бедняга и вовсе впал в неприкрытый ужас. — Господин граф! — вскричал он, почему-то вытягиваясь во фрунт. — Что с вами? — Всего лишь небольшое, но очень неприятное недомогание, — заговорил Андраши успокаивающим тоном, опасаясь, как бы парень не лишился чувств, а девчонка не начала рыдать. — Если вас не затруднит, найдите мне врача. — Герр Цугенхофф живет на соседней улице! — встряла девчонка. — Я покажу! — Замечательно, — заметил Дьюла, продолжая рассматривать себя в зеркало; проклятые пятна не желали бледнеть, и дело с каждой секундой приобретало все более катастрофический оборот. — Очень прошу вас поторопиться. Дверь захлопнулась. Донесшийся из коридора топот тяжелых сапог свидетельствовал о том, что к просьбе министра Фабиан отнесся со всей серьезностью. Пока он искал врача, Андраши успел выпить свой кофе; принесла поднос все та же девчонка, и, когда она выставляла на столик кофейник и чашку, Дьюла заметил, что ее руки дрожат. — Можете не волноваться, — сказал он, выбрав самый доброжелательный тон из доступных ему. — Это не заразно. Горничная вскинула на него огромные, беспомощные глаза: — Вы уверены? — Полностью, — кивнул Дьюла, располагаясь в мягком, продавленном кресле; лучшим способом отвлечься от навалившихся тяжелых мыслей, не дать им перерасти в отвратительное чувство безнадежности было поговорить с кем-нибудь, пусть даже с прислугой, и он не собирался упускать представившуюся возможность. — Со мной было в детстве нечто подобное. Похоже, мне не пришлись по нраву цветы, которые матушка велела посадить в саду. Девчонка вытаращилась на него: — Это от цветов так? — Возможно, — он пожал плечами. — Забавно, впервые за сорок с лишним лет эта… слабость решила о себе напомнить. Берлин знатно обустроили в последнее время, разве нет? — Да, господин граф, — ответила девица, переставая, по-видимому, бояться. — Теперь на бульварах везде фонари, и деревья высадили, и… и цветы… — Что ж, — сказал Андраши, отпивая из чашки, — вот и первопричина моего скверного состояния. — Но от этого ведь не умирают? Дьюла усмехнулся, стараясь не выдать того, что под сердцем у него неприятно холоднуло. Сорок с лишним лет назад, когда его, чихающего и задыхающегося, осматривал врач, одно из сказанного им крепко вцепилось в память: история о человеке, у которого от запаха треклятых цветов распухла глотка, и он умер, будучи не в силах сделать и вдоха. Так некстати всплыли в сознании и тревожные, липкие сны, в которых Дьюле на шею набрасывали петлю и выбивали опору у него из-под ног; за последние несколько лет кошмары навещали его исключительно редко, но всякий раз, видя во сне собственную казнь, он просыпался, судорожно хрипя и царапая себе горло. Ничто не могло спасти его от этого видения — ни амнистия, ни почести, ни даже должность одного из первых лиц созданной его руками империи. — Нет, — произнес он несколько сдавленно. — Умирают от другого. Разговору не суждено было продолжиться: в номер ворвался Фабиан, почти волоком таща за собою сухого сосредоточенного старика; последний представился герром Цугенхоффом, посмотрел на именитого пациента, поцокал языком и приступил к осмотру. Как и следовало ожидать, ничего нового он Дьюле не сказал: — Судя по всему, сенная лихорадка. Острая форма. — Это понятно, — нетерпеливо заметил Андраши. — Как современная медицина справляется с последствиями? — С такими, как у вас? — уточнил врач, как показалось Дьюле, с легкой насмешкой. — Вам стоит полностью исключить любой контакт с растением, вызвавшим приступ. Это единственное действенное средство, которое я могу вам предложить. — Что вы имеете в виду? — осведомился Андраши. — Этот город за последние несколько лет превратили в цветник. Вы предлагаете мне уехать? Ничего не говоря, герр Цугенхофф развел руками. Не будь Андраши так выбит из колеи, он испытал бы злость или, по крайней мере, раздражение; но сейчас он мог только засмеяться: — Да вы шутник! Я представляю Австро-Венгерскую империю на конгрессе великих держав! И вы хотите, чтобы я покинул Берлин до его начала? — Боюсь, что так, — согласился тот. — Но «хотите» — не самое верное слово, господин граф. Я могу лишь предложить вам то, что считаю наилучшим для вас. — Но вы же понимаете, что это звучит как вздор? — Андраши продолжал веселиться, хотя его плачевное положение, казалось бы, вовсе к этому не располагало. Герр Цугенхофф покорно склонил голову: — Понимаю, но более ничего предложить не могу. — Я могу, — внезапно раздался из-за его спины звенящий голос горничной. За бессмысленными препирательствами с врачом Андраши упустил, что девчонка все это время оставалась в комнате; ей никто не приказывал удалиться, и она, очевидно, подчинилась силе собственного любопытства. Теперь на нее уставились все, в том числе и стоящий в дверях Фабиан, и она заметно смутилась. — Я слушаю, — сказал Дьюла, внутренне готовясь принять самый безумный план. — Вы не можете уехать, но не можете видеться с господами послами в таком виде, — заговорила девчонка, загибая пальцы. — Но и заразить их вы тоже не можете. Почему бы просто не спрятать следы? — Спрятать? — Да, — кивнула она. — Я принесу пудру и румяна… Герр Цугенхофф хмыкнул: — Если подумать, это тоже выход. Женщины и не такое могут скрыть под своими мазями… В тоне, которым он произнес последнюю фразу, слышалась явная застарелая обида, но сейчас было не время выяснять, кто и когда успел его обмануть. Предложение девчонки на первый взгляд выглядело смехотворным, но единственно выполнимым; мимолетно взвесив все «за» и «против», Дьюла понял, что ему не остается ничего, кроме как согласиться: — Вы правы, это может помочь. У вас с собой все необходимое? — Две минуты, господин граф! — с воодушевлением отозвалась девица и, подхватив юбки, выбежала в коридор. Пока ее не было, Дьюла успел попрощаться с ухмыляющимся герром Цугенхоффом и отправить Фабиана за свежими номерами газет. Девчонка вернулась в номер с видом чрезвычайно решительным, точно собиралась на войну. — Садитесь лицом к окну, господин граф, — скомандовала она, вываливая на столик целый арсенал каких-то коробок, банок и склянок; поглядев на эту кухню дьявола, Дьюла пожалел, что рядом с ним нет жены или, по крайней мере, Сисси — этим двоим он мог бы без колебаний довериться в столь деликатном деле, но увы, сегодня судьба требовала от него вверить себя человеку незнакомому. Слабым утешением могло послужить лишь то, что человек этот был, говоря откровенно, довольно привлекательным и, кажется, не желал Дьюле никакого зла. Если только у нее в родственниках не затесались чехи или, не дай Бог, сербы… Впрочем, как показали следующие полчаса, опасения Андраши не имели под собой никаких оснований. Девчонка явно знала свое дело, уверенными движениями растирала по его лицу слой за слоем что-то прохладное и пахучее, иногда отстранялась, чтобы оценить проделанную работу, а потом снова придвигаясь так близко, что Дьюла мог пересчитать ее ресницы или морщинки между сосредоточенно сведенных бровей. Наконец она, удовлетворенно вздохнув, подала ему зеркало. — Вот так гораздо лучше. Разве нет? Придирчиво осмотрев себя, Дьюла пришел к выводу, что, в общем, с девицей согласен. Чем-то он все равно напоминал размалеванную куклу из театра марионеток, но это было неизбежно с самого начала; по крайней мере, теперь он имел вид странноватый, но не устрашающий. — Годится, — заявил он, и обрадованная девчонка попыталась повторить то же самое с его руками, но не тут-то было — сколь она ни тратила на них содержимое пудреницы, проклятые пятна все равно издевательски проступали наружу, и вдобавок ко всему, в них пробуждалось немилосердное жжение. От этой идеи пришлось отказаться. — Получилось все равно неплохо, — заметил Андраши, смывая пудру с рук и прикидывая про себя, как быстро он скончается от жары, если будет все время ходить в перчатках. — Как вас зовут? — Эмма, господин граф, — отозвалась горничная, собирая свое богатство в расшитый чудовищно ассиметричными цветами мешочек. — И вы бываете здесь каждый день? — Нет, господин граф. По вторникам и четвергам я работаю у матери в кофейне. Это за углом. Если вы пошлете за мной, я приду. — Отлично, — подытожил он, доставая кошелек и начиная отсчитывать серебряные монеты. — Держите. Когда конгресс закончится, получите еще столько же. При условии, — добавил он, усмехаясь и думая, что никогда не платил женщинам за более экзотические услуги, — что вы сохраните в секрете все произошедшее. — Я умею хранить тайны, господин граф! — заверила его девчонка, сгребла с его ладони серебро и аккуратно пересыпала монеты себе в карман. В эту же минуту вернулся Фабиан с кипой газет столь обширной, что он едва удерживал ее в руках; Дьюла запоздало вспомнил, что забыл сказать ему, какие именно нужны, и парень, конечно же, скупил все, что попалось ему под руку, наверняка оббегав при этом все окрестные лавки. — Положите здесь, — сказал он смиренно, напоминая себе, что стоит быть снисходительным к чужому рвению. Мгновенно завалив прессой весь стол, Фабиан повернулся к своему патрону, вгляделся в его лицо и нервно сглотнул: — Господин министр… вы уверены, что это хорошая идея? — Других у меня нет, — пожал плечами Андраши, наблюдая, как за Эммой закрывается дверь. Несмотря на все случившееся, к нему возвращалось его обыкновенное оптимистическое настроение. — Но что напишут в газетах? Дьюла только махнул рукой: — Пусть лучше пишут, что я крашу лицо, как престарелая матрона, чем приписывают мне дурную болезнь. Идемте, друг мой, нам надо отстоять интересы нашей возлюбленной родины. И не стоит заставлять господина Бисмарка ждать…