Но ведь я буду рядом

      Сонным утром четверга Кенни неспешно подходит к остановке, машет пацанам: Картман что-то вкрадчиво втолковывает Стэну, который то хмурится, то согласно кивает. Кайл же почему-то бледен, хмур и тих, сидит прямо на траве поодаль и смотрит так, словно за горизонтом увидел нечто невероятное. Он единственный реагирует на появление Кенни: вскакивает с земли, пока тот выуживает из кармана старую зажигалку и начинает возиться с ней, пытаясь прикурить от искр и силы молитвы.       Краем глаза Кенни видит, как почти испуганно пялится на него Кайл. «Как на привидение», – думает, встряхивая зажигалку.       – Кенни… что ты здесь делаешь? Ты же вчера… Тебя же…       – Ка-айл, мы же говорили тебе, что с этим сыном гетто все в порядке. Прикинь, нищеброд, его жидовские волосы слишком завились и проросли внутрь черепа, так что теперь наш еврейчик слабоумн…       – Заткнись, жиртрест! Я своими глазами видел, как его сбил тот грузовик. Более того, мы все там были, когда Кенни превратился в фарш. Вы что, меня разводите?       Кенни тут же забывает о разногласиях с зажигалкой, чуть не роняет сигарету и делает пару стремительных шагов к Кайлу, вцепляется намертво в его предплечье побелевшими пальцами. Он сам не верит, что задает этот вопрос, он сам не верит, что может наконец-то его задать.       – Ты все помнишь?       Кайл подается назад, а затем кивает и опускает взгляд:       – Чел, мне больно вообще-то.       Кенни пару раз моргает, пытаясь понять связь ответа и собственного вопроса, прослеживает взгляд рыжего и, спохватившись, ослабляет хватку. Но руку отпускать не стремится. Вдруг это сон или…       – Так ты объяснишь мне все это? Если это такой розыгрыш, то он суперидиотский!       – Идем.       Кенни тащит его прочь от остановки, бескомпромиссно увлекая за собой, даже не оборачиваясь ни на картманово «Надо же, вы так быстро решили уединиться, голубки?», ни на кайлово «Чел, ты свихнулся, нам надо в школу!». Находит ближайшую лавочку, усаживает рыжего на нее, сам остается на ногах: сердце, бьющееся сейчас где-то в ушах, все равно не даст усидеть.       Он рассказывает ему всю историю. Говорит, что не может умереть – в смысле, насовсем – и бьет зажигалкой об ладонь. Говорит ему, как больно умирать и, наконец, о чудо, подкуривает от слабого, еле заметного язычка пламени. Говорит, что ни один человек никогда не помнил об этом наутро – «Кроме тебя» – и улыбается Кайлу. Говорит, что не осталось, наверное, способа, которым он еще не умирал, и выдыхает дым.       Кайл смотрит совершенно ошеломленно то вниз, на свои колени, то Кенни в лицо, куда-то в район подбородка, избегая глаз, и тот на секунду чувствует, как накатывает тошнота от мысли, что Кайл может ему не поверить. Потому, когда тот наконец открывает рот, Кенни понимает, что совсем не хочет, чтобы он говорил.       – Вообще-то… я помню, что весь сентябрь ты подвергался смертельной опасности. Но я думал, тебе удавалось выкрутиться или типа того. Прости, я не знал…       И Кенни чувствует от этих слов, что его словно поднимают за плечи в воздух. Он и не помнит, когда в последний раз так волновался. Улыбается широко, приканчивает сигарету в несколько торопливых затяжек.        – Тогда нам осталось только кое-что проверить.       Лезет во внутренний карман куртки, достает складной нож и, быстро наметив нужную точку, в которой сердце стучит прямо в ладонь, со всей силой вгоняет лезвие между ребер по самую рукоятку, успевая увидеть, как Кайл кричит и соскакивает со скамейки, как подбегает к нему и успевает его подхватить.       Сонным утром пятницы Кенни неспешно подходит к остановке, машет пацанам и тут же получает мощный подзатыльник. Его автор хмурится и явно еле сдерживается, чтобы не ввалить еще один. Стэн и Картман не въезжают в проблему («Ты чего, чувак, что вы не поделили?» – пихает Стэн Кайла в бок). А Кенни улыбается как никогда широко, готовый заплясать от радости.        – Ты хоть понимаешь, что я весь день вчера себе места не находил? Чем ты думал вообще? – шипит Кайл, хватая его за ворот рыжей парки, а Кенни только смеется, глядя в его глаза, такие зеленые глаза, сейчас гневно сверкающие, и, кажется, понимает, почему смерть, когда забирала его, не решилась их закрыть.