Калейдоскоп

***

      У Билли под тонким слоем мертвенно-бледной кожи рёбра с треском всаживаются в обмякшее сердце, когда он видит братишку здесь. На грязной глубине колодца, где воздух пропитан тухлым мясом настолько, что кажется, будто от зловония нос подвергся редукции; здесь, среди мириад мёртвых детей, Билли видит своего нежно любимого и отличительно живого Джорджи.       Насыщенные и желточно-оранжевым, с ясными бликами белёсой яичной скорлупы солнцем, и идеально-прокрашенной, словно в книжках с картинками для малышей, зеленью, пейзажи Дерри меркнут в сравнении с неоновыми красками, пестрящими в ломающемся сознании мальчика, когда тот на миг представляет, словно малыш Джорджи никогда и не умирал. Солнце с отбеленным облаками небом само собой превращается в яичницу, которую Джорджи любил жестоко и по-андертальски кромсать по утрам, а режущая глаза зелень (яркость которой силилась бы пробиться и сюда, в мёртвый мир теней и полутонов) превращается в аккуратно стриженные газоны из последнего, купленного для него отцом, комикса. И весь окружающий мир стал для Билли карикатурой на то, что когда-то он делил с братом. И жизнь в том числе.       Пеннивайзу, танцующему клоуну, не могли и представиться те бешеные, безумные аккорды, под которые отплясывал измученный, терзаемый желанием вернуть своё прошлое и между тем бьющийся не до первой крови, а на смерть со стирающимся осознанием того, что это не Джорджи, разум мальчика.       Билли ведь уже не был ребёнком - не мог им оставаться после того, как увидел смерть не в плаще и даже не с косой, а в облике летающих не по-птичьи, но по-мёртвому детей с идентично пустыми глазами. После того, как Оно, само воплощение зла, пахнущее цирковыми выступлениями и сладкой карамелью, когтями проскребло ему все внутренности в жалкой попытке выдрать не сердце, но — душу.       И у Била у самого глаза стекленеют, когда беззащитный мальчонка в неоново-жёлтом дождевике просит забрать его отсюда, спасти, вытащить. И Джорджи говорит так, словно он правда его младший брат, не умерший, а лишь исчезнувший на время, а сейчас (о, безграничное счастье) вдруг появившийся и мечтающий о доме, о маме с папой, о жизни. Мальчик не видит режущее нутро зло в глазах брата, не видит расширенных зрачков друзей и не слышит их неправильных наставлений. Он глядит в родные глаза и видит в них (чувствует), словно через трубу калейдоскопа, множество симметричных, идеальных картинок их общего прошлого. И он, наплевав вообще на всё, не смеет винить себя за то, что хочет вернуть уже ушедшее.       У Била в мозгу будто разрастаются раковые опухоли, с лязгом круша границу между реальным и иллюзорным. И Денбро старший смотрит не то на своего младшего брата, не то на ярко-красный, зубастый рот клоуна, страшно прорезавшийся сквозь тонкие, розовато-синие губы Джорджи, и видит за спиной малыша пугающего еще сильнее первородного зла монстра. Приглядывается — и видит двенадцать крыльев и печальные, мутные глаза по всему тонкому телу: на спине, голове, груди, руках и ногах. И через все эти глаза Херувим, стоящий за спиной Джорджи не хуже ангела-хранителя, даёт Билу понять, что его желание не должно караться. Рука Билли - через заряженный страхом, непринятием смерти и надеждой на несуществующую справедливость воздух - тянется к тонкой руке Джорджи под взором тысячи ангельских глаз. И, словно всё происходит внутри калейдоскопа, ярко-алые картинки с одним и тем же перевёрнутым со всех сторон изображением заполняют мёртвое, серое, погрязшее в молчании дно колодца, окропляя его багряной кровью.