Aquatic sign

Слава сидит на чужом подоконнике и лезет в чужую жизнь. Слава любит остывший чай, а пьёт горячий каждый раз. Он пока ещё не боится, что хозяин квартиры окажется против его присутствия. Ему пока ещё всё равно, с каким печальным взглядом его провожают и встречают. А встречают повсюду. Открывают двери, не успевая спрятать своё напряжение, а он проходит, как будто не может не. Под звук шагов и с чувством, будто узнал что-то лишнее. Не ожидая приглашения, словно везде желанный гость. Денис так не хочет. – Чего как в гостях-то, – вскользь говорит Ден с прикрытым упрёком, – располагайся нормально. Все всегда возвращаются в итоге домой. Ден давно хотел, чтобы их съёмную хату Слава считал своим домом, предоставляя таким образом негласную гарантию своего очередного появления. Хотел ещё тогда, когда в первый раз его выставил – ну, как выставил, тот сам убежал в неизвестность и воротился завтра же – и тем более когда в первый раз перегородил дорогу рукой, упершись кулаком в дверной косяк. И когда впервые пиво с водкой в раковину выливал, а Карелин там ещё даже не жил, – пальцы чуть судорогой не свело, когда представил, что он бездействует из-за безусловного доверия ему, а не от неспособности совершать движения. Тогда он весь бедлам после себя по шкафам распихивал, нынче по пакетам. Располагайся – но не останься никак. *** До опизденения горячие губы – от злости, что ли? – самому жарко. Шея тоже горячая, Слава касается её резко, пальцы кажутся холодными, Дима чуть не ударил его на рефлексе за такой жест. Он вычислил напряжение Ларина по напряжению его мышц, Дима не заметил вопроса – или сделал вид, но раз так, чего он ждёт? Кто его знает. – Ты всё ещё больной ублюдок, я говорю тебе нет. «Поворот, не правда ли?» – вопрос в голове у обоих, непонятно, себе или другому. Потому что обычно Дима так не говорил. Дружеский тон у этих слов, а содержание грубое на грани с ненавистью. Славе ни дружбы, ни ненависти здесь не хочется – не потому, что на такие грабли раньше успел наступить, были уже синяки от танца на них, и вообще от смешения одного с другим на секунду хочется… он не знает. Зато знает, что Дима первым обычно не трогает, поэтому часто касается его сам как угодно. И это выступает негласным приглашением и просьбой, которую все понимают. Заодно и лакмусовой бумажкой для проверки настроения на кислотность: злой Ларин даже чужие руки с себя скидывает, дотрагиваясь только через слой одежды и избегая кожи, а грустный, к примеру, игнорирует этого вашего Славика так, что тот чувствует себя отпизженным, и, конечно же, не уходит, потому что ну повод разве, ну чо, не терпел раньше, как будто сам причин тому не давал. – Нет, – Дима продолжает динамить. – Я тебя платонически любить не буду, – обиженно скулит Карелин на это и осекается не сразу. Потому что ебал он ваши нежности, все подряд и целиком, дальше – больше, к старости вообще улыбаться перестанет, увидев в улыбках под натиском какого-нибудь ебантизма сопливость. Потому что не ебал даже в руку Ларина, который пошло отвечал на поцелуи и запускал под своё одеяло, чтобы не доставать другое; руки на улице греть своими не стеснялся, стоять максимально (слишком) близко (рискованно) не боялся и не отказывался, ощущать чужой стояк не стремался, словно не специально к нему прислонились, будто неинтересно ему вообще. – Любить, значит? Дима ухмыляется. «Игра-издевательство, Слав, не уходи далеко, ты заказывал. Давай опять на зеро поставим?» – фоном в голове. Слава не скажет, у него фильтр для базара сломан, ему тяжело слишком хорошие слова. «Всё хуйня, кроме тебя» – самое милое, что он выговорил когда-то. Это было резко, с надрывом и на пьяную голову, он злился и не знал, на что, а ещё перед этим за всё на свете предъявил. Не скажет, но ставки принимает, всё или ничего – окей, так и будет (дерись, Дима, дерись, иначе захвачу). Слава руки об него согрел, вместе с ними накалилась атмосфера и настроение у всех потеплело. Сегодня не «всё», значит, ничего. На такие вопросы словами отвечать нельзя. – Чтоб тебя, – повторяет Ларин. Часто повторяет. – Ну и чёрт с тобой, – почти что нежно цедит Слава. – Ну ты б лучше реально дрался, либо не ломался. А Дима смеётся над ним беззвучно, руки его с себя не убирает, но и ниже плеч их не пускает, у самого в голове и кипяток, и старые обиды, и хочется всего и ничего, и побольше, и чтобы резко. Не выпускал бы наружу, но провокаторская натура своё берёт, так что никто с этим Славиком драться не будет, сам пусть себя останавливает. – Чёрт – это ты, – раскрывает он своё намерение выбесить Карелина сегодня. Остановит? Из них двоих больше некому, потому что один отказался. Ларин любит ставить эксперименты и тестировать людей. Он не впустит в свой круг тех, кто провалил проверку, и плевать ему на то, сколько таких же проверок они выдержали с блеском где-то ещё с кем-то другим, как далеко они убегут от «мозгоклюйства» и будут ли его заплакивать с платочками или бутылками. Горячим или холодным чаем запивать. На чьём подоконнике сидеть при этом. Часто ли там сидят. *** Иногда Денису хотелось не впускать своего соседа-бухарика домой, потому как тот всё равно один на улице не останется, куда-то убежит, где кто-нибудь другой ему входную дверь откроет. Ему всегда открывают. Зачем вообще сюда приходит после горчащих ссор, принося с собой решение для них, когда вчера-позавчера рьяно вырывался отсюда прямо из рук, если мог бы уйти? – Я окна закрыл, – Карелин опустился на диван рядом. Чейни замечает только температуру чужого тела, тогда как слова пролетают мимо и не вплетаются в поток мыслей – о том, как привязать его сильнее, потому что он всё ещё не привязывается без воздействия извне. Подковёрная дрессировка. Ден ощущал бы противное бессилие перед тем, что его Славик может умотать далече и даже не вспомнить ни разу, если бы признался себе. Слава ощущает только то, что его клонит ко сну. – А то замёрз, – руки прислоняет к лопаткам под футболкой. Ледяные. Прямо как глаза его. – Тоже тут, снежный король. Иди-ка ты спать. Не пойдёт, конечно, а почему – кто б знал, Дену неинтересны смысловые игры. Забирает остывший чай и заваривает новый, чтобы поставить кружку с ним туда же, откуда и взял. Птичка-птичка, клетка открыта, но в ней есть вкусная зефирка, попугаи же любят зефирки? Или петушки, на худой конец, петушки – тоже птички. Полноправно.. – Спи иди, – говорит Денис в ответ на грохот металлических ложек о стенки кружки, доносящийся из кухни, – мешаешь. – Не-а, я только после тебя, чего ты? – кричит в ответ Карелин, но больше не гремит ничем. Ни туда ни сюда. – Уляжешься же скоро. Иди, а то отвлекаешь. – Тебе, Денчик, так и надо. А то переработаешь. – Ой, блядь. Сам зеваешь. Чем толку хорохориться? И Слава выходит из кухни. – Ты своё ебло видел? – и укладывается на диване, вытаскивая из-под себя покрывало, – с таким еблом ты себе на поминки наработаешь быстрее, – и явно не договаривает до конца, ложится поверх бумаг на колени Дениса, а тот явно не злится за такие помехи для деятельности, потому что он правда устал; потому что нарисованные схемы, криво обведённые в рамки из овалов слова мельтешат в глазах, он правда хочет спать. Все здесь хотят спать. И не встать, потому что ноги обездвижены лежащим на них почти-что-котом, и к постели не уйти, и дел не сделать. Но он встаёт: медленно, чтобы этот сопящий кошак не врезался в пол головой, аккуратно скидывает эту голову с себя на диван. И чуть не звереет, когда ему – как по-кошачьи, Ден не любит кошек – впиваются пальцами в переднюю часть бедра, на автомате шипит: – Да отвали ты, я пошёл. Пальцы отцепились от ног раньше, чем это прозвучало, но оно звучало всё равно, кого это волнует, занимаем звуковое пространство, занимаем пространство вообще. Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть будет Славик на присвоенной территории, как Моська по слону бегает себе, не притесняет и не заботится, что «не его», всё равно ведь возьмёт. Как органично. Было. *** Вытеснило другое; не зря ли? Сомнения сотрясают ровный быт, как круги по воде речную гладь. Дима хочет сделать что-то такое, чего ещё не было или нет сейчас, и идёт напролом каждый раз, набивая шишки. Слава не полечит, не спросит, где болит, не подует. И придёт он с пустыми руками, но всегда придёт. Какая сила вышвырнуть не даёт? Ночами потом снится, проснуться – в темноте мерещится. В пустые руки удобнее брать чужие. Такого ещё не было, поэтому пускай себе будет. Так он решил. Иначе не будет ничего совсем. Слава думает, что у него и так ничего нет. Ещё жмёт руки чужим друзьям и гладит чужих котов. Он в детстве мечтал о домике, где вместо отделки все стены целиком будут закрыты полками с потрёпаными книгами и свежими журналами, где бы пахло чаем, чтобы приходить туда совсем редко, когда захочется. Ему в первом классе рюкзак опрокинули зимой, страницы намокли учебников, он так и не понял, зачем это было, до сих пор не понял, сейчас ему неинтересно, он на спор разбивал бутылки стеклянные об людей и считал потом, что неправ. Сколько всего было – никого это не волнует. Не должно, по крайней мере. Ден Чейни говорил, что без него вот эта жизнь превратится в пиздец, а потом какой-то частью себя хотел, чтобы это не сбылось, когда ему не занесли обратно уже старые ключи. – Экскре… эксперименты через каждый шаг, весь пол как из кнопок, на не ту встанешь и путь себе сразу проложишь в ебеня, – ноет Слава через телефон, сидя на подоконнике в подъезде. С обратной стороны ржут в ответ. Три слоя пыли, все собою вытер. Мимо проходят бывшие соседи, зато не бывшие лучшие друзья, ну как… – А он ответил, что любить значить, бля, значит, а не, – сам смеётся, сам от себя устал, – и ничего, а я слил себя глупо, под откос всё и обратно никак. Он полтора часа назад сбежал со вписки, потому что захотел посмотреть на Дениса. Ключи можно выбросить, кому они теперь нужны, если в ту квартиру дверь ими не открывается. Славу вынудили дать обещание, что как доберётся – отзвонится, и он позвонил сказать, что не добрался до дна и ждёт Чейни в подъезде. А вещи-то не все забрал, вот и повод навестить, вот и терпи, Дениска, сначала всё. По кругу. Мысли по кругу – заодно и по кругу «друзей», которые слышат его монолог из Ваниного телефона, и по кругу соседей, возвращающихся с работы. Никого не волнует. А придёт Ден сегодня вообще? Когда-нибудь придёт? Когда-нибудь он приходит, Слава едва замечает его замыленным полусонным взглядом и кидает в спину старые ключи, когда тот молча проходит мимо. И бубнит вслед: – Забери свой подарок. В пустоту, как об стенку горох. – А то, говорят, когда навсегда прощаются, подарки принято сдавать обратно. Ден рывком разворачивается, агрессия повисает в воздухе и физически ощутимо подавляется его самоконтролем. Или не только им. – Уходи, – рычит он сквозь зубы, почти воет, и хочет продолжить, но все мысли-слова в голове настолько не вписываются в образ строгого и хладнокровного командира, что он замолкает. – А у тебя заскоки всё такие же. И Слава смеётся над его заскоками, над его злостью и ощущением твёрдости, которого не хватало. Над тем, что думал, навсегда убежал, а явился сюда с несерьёзной мыслью и остался дожидаться из принципа. А потом встаёт плетётся за Деном, пока тот поднимается на пол-этажа вверх и вставляет новый ключ в новый (на самом деле уже вовсе не «новый») замок. – Вещи дай мне забрать, чего ты, Дениска? Дыхание почти целенаправленно в лицо, запах выдаёт алкоголь с потрохами. – Вещи хочешь? – Иди домой, проспись, придёшь нормальный послезавтра. Старые ключи никто не поднял с пола. «Нормальный» я сюда не приду, – хочется ответить, – дай мне вещи или леща». Ден не хочет ничего из этого, потому что миссия – напускать на себя холод, нервничают те, кого волнует, а не он. Слава не собирает в кучу мысли, чтобы что-нибудь сказать, и лезет руками к двери, давая понять, что собирается зайти всё равно. Ну не отпихивать же его. – Забирай и утаскивай, – морщится Чейни, – в твоих визитах не нуждаемся, – и уходит на кухню, чтобы подальше. Слава решает, что нуждаются, и идёт вытаскивать из шкафов старые футболки, которые не носит. Не носил бы, будь они при нём. Покрывало то же самое, которое на этом диване лежало, когда они вдвоём дошли до края, и именно Слава слился, а Ден не удерживал, хотя очень хотелось, потому что он тоже боялся, и вечер потом проходил так же, как сейчас: один на кухне с книгой в руках изображает к ней интерес, пока другой копается в вещах и раскладывает их стопками. В тот раз Слава всё равно – как бы случайно – пришёл к нему спать из-за ударившей в голову навязчивой мысли, что Ден почувствует себя отвергнутым, начнёт морозиться, да так, что все вокруг превратятся в ледяные скульптуры. Как сейчас. Теперь Ларин его самого динамит точно так же, а ещё терпит. А ещё ему как будто это всё не нужно. Тогда, может, отстать от него? Тогда, может, ещё немного Дену жизнь попортить? На полу возле шкафа бардак. Руки нормально не слушаются и хочется спать. – Я тут, ну, не хотел, – доёбывается Слава из желания доебаться. – Чего тебе? – Ну я случайно пришёл. – Вот, значит, как. Лаконично. Чейни смотрит на чудище в дверном проёме и отмечает про себя, что сегодня его такого на улицу не выставить, самостоятельно он в таком состоянии никуда не уедет. А сам устал и хочет спать, а не ждать, пока тот соберётся. – У меня сумок нет, под вещи чтобы. – И что? – вздыхает Ден, почти зевая. Тоскливо. Лучше бы ушёл. Лучше б и не приходил, пережитые мысли не будил. – Ну, пакет дай. – А больше тебе ничего не надо? Замешательство тумаком по затылку. «Ты и здесь не нужен». И похуй. Сейчас бы проспаться и завтра всё сказать. – Слушай, – строго начинает Чейни после паузы, и Слава пытается выпрямиться в ответ, изобразив ответственность, – если сейчас не уйдёшь, постели себе и ложись спать. Какие-то вещи у тебя есть. Завтра соберёшься. «И уйдёшь навсегда», – не говорит он вслух. И стелит сам, потому что Слава невыносимо долго возится. В старой футболке, совсем как раньше, и с безучастным видом стоит и наблюдает за действом, тянется забрать пододеяльник обратно, одёргивает свою руку. – Да я сам бы, ты чего вечно переделывать-то сразу? Ну как всегда. Взгляд Дениса едва не прожигает дыру в одеяле, а потом в Славе. Поджатые губы настолько обездвижены, что кажутся каменными. Тоже совсем как раньше. – А ты спишь один, да? – Карелин пытается указать взглядом на незастеленный диван и чувствует головокружение от резкого поворота головы. Хватается за плечо Чейни, как за ближайшую опору, чтобы ненароком сейчас не упасть затылком на выступающий угол стены, и прислоняется к своим рукам лицом. Денис со всей честностью желает ему упасть, только в каком-нибудь другом месте, пожалуйста, Вселенная, сжалься и забери его к себе. Славе приходят SMS, вибрация телефона раздражает, незримые силы на помощь не являются, приходится оттаскивать от себя самому. Взгляд падает на покрывало второго дивана в другом конец комнаты. То же самое самое, которое… – Я вообще не сплю, – старается Ден говорить спокойно, хотя не выходит, – из-за того, что ты сегодня приблудил. Так память пропил, что адрес перепутал? Слава только ржёт звонко и держится за его плечи – некрепко, едва стоит. Через полчаса Чейни кричит и небольно, символически двигает Славке подзатыльник, выключает свет и идёт спать. Ещё через несколько часов он просыпается от грохота на кухне – проклятый чуткий сон! – и идёт на звук, чтобы посмотреть, не случилось ли чего. Слава сидит на своём обычном месте с телефоном, косой и заспанный, потрёпанный и знакомый. – Уронил, – поясняет он, приподнимая телефон, – не будись. И что с ним сделать? – Уже проснулся. Чай будешь? Он заварил уже себе в горячей из-под крана. Чтобы не будить чайником. Всё равно разбудил. – Как дома, – цокает Ден, – так чего принесло-то тебя? – Соску… – осечка! Вторая попытка: – ну, мы не враги же. Только не отрывать взгляда от телефона, как будто там интересно, как будто здесь неважно. – Не враги, значит? – Чейни оценивает ситуацию и оттого снова звучит так, словно ведёт допрос. – А враги? – А кто? – подытоживает Денис, всё ещё морщась от яркого света лампы. Никто? – И кто? – Что предлагаешь? – Перемирие. – Ну и дела, подумаю, – отвечает Ден, но пожимает протянутую через стол руку так, будто уже решил. – Не гони только, типа не легче теперь. Всё равно будет. *** Не то чтобы Дима не знал, что происходит. Он хорошо умеет додумывать и угадывать при этом. А ещё дозваниваться до некоторых друзей Карелина, когда те под синькой. Никакой позитив в голову не лезет, пока Карелин не отвечает на сообщения около недели. Серьёзно? «Платонически любить не буду» могло означать что угодно, а значило просто «Не буду»? Следующие несколько недель не отвечал на сообщения уже Дима – не от обиды, а ради эксперимента. Так он сам себе сказал. Слава сам пришёл. Слишком весёлый для человека, которого игнорирует объект воздыхания, что говорит само за себя. Да ничего, на самом деле, не говорит, и Дима это понимает. – Выкладывай, – потому что как ещё спросить, что не так? – Мне нечего, – потому что не выкладывать же страх невзаимности и ревность. Так и расходятся. Разве что на сообщения отвечать друг другу стали оба, но что можно написать, если навстречу такой холод, вытесняющий даже тревоги, не то что радости?