«Тот, кто становится зверем, избавляется от боли быть человеком». Сэмюэль Джонсон
965 г. Н.Э. Йотунхейм, владения царя Лафея
Ледяной ветер завывал в высоких стенах пустых коридоров дворца, в щелях, меж плит в полу, скользком и неровном. Грохот бойни сюда не добрался, но вскоре это обязательно случится: холодный воздух наполнится тревогой, сердце каждого, кто забредёт сюда, затрепещет, и от стен отразится чей-нибудь крик. Беглянке, пробравшейся в самые тёмные уголки дворца, удалось проскочить мимо отряда асгардцев, и Эйнхерии не заметили её. Так что молодая женщина юркнула в широкий лаз в скале и пропала во тьме. Сквозняк проскулил ей вслед что-то, свистнул, будто напутствуя удачу. Так она оказалась в храме, молчаливо обращаясь ко всем своим покровителям, чтобы спасли их, сохранили и уберегли от врага, который уже взял след и вот-вот мог настигнуть их здесь. Дальше некуда бежать. Вокруг — лишь голые ледяные стены, алтарь да камень. Повсюду холодный, безжизненный камень. Женщина, словно раненный зверёк, металась от стены к стене. Никакого спасительного лаза. Кривое отверстие, служащее окном, вело в обрыв. Прыгнешь прямиком в Бездну, и даже там не видать тебе благословенных берегов. Только она сюда прибежала не умирать, нет, её время ещё не пришло. Она погибнет, защищая сокровище, которое унесла с собой едва ли не с самого поля боя. Но уже слышатся тяжёлые шаги за стенами храма, звон и треск льда, и мужские разгневанные голоса, и запахи крови и пота. Блестят факелы, их свет проскальзывает в щели, разгоняя вечную тьму, царившую здесь со времени создания царства ледяных великанов… Молодая женщина с отчаянием взглянула на свёрток, который держала на руках, и бездумно выругалась. За такие проклятья не видать ей благословенных берегов после смерти. Да что там! Многими своими поступками она навечно перекрыла душе покой, достойный благородных асов. Но теперь всё это было не важно. Её сокровище, её самая тяжёлая ноша, её проклятье и единственная в жизни радость — скоро она лишится этого, и тогда даже путешествие в Хельхейм покажется радостным избавлением. Рухнули двери храма, с грохотом повалился на ледяной пол камень, а молодая женщина, вскрикнув, крепче прижала свою драгоценную ношу к груди. Порыв ветра, рванувший в главную залу, сдёрнул с головы капюшон её плаща и тут же растрепал длинные серебряные пряди волос. Вмиг воцарившаяся тишина показалась только миражом. Беглянка подняла голову и увидела своего преследователя. Тогда страх отступил, а душу снова охватило презрение к мужчине, который навечно лишил её покоя. Боевые доспехи его были покрыты снегом и кровью. Вместо правого глаза зияла алая дыра — плата за вторжение в чужой мир. Мир, который принадлежал и ей тоже. Женщина фыркнула и распрямила худые плечи. — Говорила же я, Всеотец. Нет тебе сюда пути. Ты ослушался, и теперь до конца своих дней расплачиваться будешь! На лице воина мелькнуло удивление, но, когда он восстановил дыхание и опустил Гунгнир, ударив его основанием пол, выражение лица его сменилось, скорее, на снисхождение. — Фрейя! Что ты делаешь? Я звал тебя домой, но твоё молчание продлилось слишком долго. Время изгнания прошло. И вот, я узнаю, что Лафей собирается в Мидгард… Прижав свёрток к груди, женщина поморщилась. — Ты же знаешь, как мне ненавистно это имя! Это имя принадлежало Асгарду, твоей соратнице и сестре Фригги… милой Фригги, чью голову ты вскружил. Мой новый царь дал мне другое имя. Оно-то мне по сердцу. Оно одно согревало меня здесь, в этом мире льда и мороза, во время моего изгнания! — Ты должна была научиться смирению в изгнании, а не примкнуть к Лафею! — Всеотец повысил голос; его воины, оставшиеся снаружи, смиренно ожидали. — Что произошло с благородной Фрейей, которую я обещал вернуть домой? — Её нет больше, — последовал простой ответ. В то мгновение и раздался пронзительный крик ребёнка. Младенца, которого женщина держала на руках. Взгляды Одина и беглянки тогда пересеклись. — Каисой Лафей называл меня, пока ты пировал дома, со своими любимыми асгардцами, словно ничего и не было! — вскричала она. — Так он называл меня, пока я рыдала и оплакивала свою семью, которую твоя дочь погубила! Так он называл меня, пока я восстанавливала силы, мёрзла здесь, среди скал и холода, остекленевшая, словно ледышка! Всеотец покачал головой, а рука, в которой он держал Гунгнир, дёрнулась, будто в ответ на обвинения. Но ничего не произошло. Орудие молчало. — Тёмная магия запрещена в Асграде. Ты должна была это знать, и ты это знала! — рявкнул хрипло Один. — Хела уже поплатилась за все свои злодеяния, но твоя месть озлобила её. Теперь я навсегда лишился шанса увидеть дочь. Фрейя, ты могущественная ведьма. Самая сильная из всех мне известных, но ты пошла против Асгарда… — Я пошла на это ради себя! — Месть — не закон, однако ты ей последовала. Ты сама привела себя в Йотунхейм. — Тогда зачем же ты явился, Всеотец? Изгнанной и опозоренной ведьмы не было достаточно, чтобы ты мог потешиться? Ты решил убить того, кто меня принял и спас от сурового холода? — Лафей ещё жив, — заверил её Один, гордо взглянув на женщину единственным целым глазом. — И он будет жить, пока снова не выступит против Асгарда. Я знаю, что это ты перенесла его армию в Мидгард. Твоя магия закалила Ларец, из-за тебя едва не началась очередная бессмысленная война! Ты перечеркнула возможности на искупление, Фрейя, и уже никогда не сможешь вернуться в Асгард. Даже Фригга тебе не поможет. Что-то больно кольнуло её в самое сердце, ещё не совсем замерзшее, но треснувшее задолго до этого проклятого изгнания. Младенец в руках вновь заплакал, и Каиса зашептала ему короткое утешение. Никогда не вернуться домой, не повидать сестру, родные места. В душе она ещё надеялась, что это произойдёт. Но теперь всё было кончено. Фригга всегда предостерегала о тёмной магии: пренебрежение правилами и вседозволенность могут завести колдуна на мрачную тропу. И она сама вступила на неё. Не сойти. Она и не заметила даже, как приблизился к ней отважный Один. И, словно бы инстинктивно, женщина раскрыла плащ, открывая взору своего бывшего царя младенца с синей кожей — кожей ледяной, как и весь этот мир. Увидев его, сам Всеотец не сдержал вздох удивления. — Ребёнок! И ты молчала?! — Он мой! — сиплым голосом ответила изгнанница. — Мой и моего повелителя. Заметив, как сильно этими словами она поразила Всеотца, женщина иронично улыбнулась: — Я же говорила тебе, он был ко мне добр. Он меня спас. И снова принялась убаюкивать младенца, когда тот захныкал, вытягивая маленькие ручки из пелёнок. — Он замерзает. Мёрзнет, хотя отец его сам изо льда сотворён. И всё его царство изо льда и холода, — Каиса не замечала, но слёзы текли по её щекам, а голос становился всё глуше. — Моя магия его не греет. Самая сильная ведьма Девяти миров не способна отогреть собственное дитя! — Я спасу его, если ты поклянёшься забыть о мести, — произнёс Всеотец. Каиса задрожала, хотя холодные ветра давно уже не беспокоили её, как раньше. Она научилась жить среди ледяных великанов, как равная, практикуя тёмную магию, совершенствуясь каждый день, намереваясь при первой же возможности поквитаться с Одином за его проклятую дочь и все унижения, что ей довелось испытать. А теперь, чтобы сохранить жизнь своего сына, она должна отречься от всего, к чему стремилась так долго, и предаться забвению? Каиса взглянула на могучего воина, стоявшего перед нею, и впервые в нерешительности подумала о намерениях асгардского царя. — Но он мой! Он всё, что у меня есть, кроме магии… Единственный, кто любит меня. Моё дитя, и другого у меня никогда не будет… — Тогда ты позволишь мне спасти его. Когда Всеотец сам взял младенца на руки, тот перестал плакать. Синева постепенно спала, а кожа потеплела в больших ладонях асгардца. Ещё до конца не осознав, что сотворила, Каиса пошла за Одином до самых врат храма, и, лишь когда асгардское войско унёс прочь свет Биврёста, она выпустила на волю рыдания, сковывавшие грудь. Слёзы застывали в глазах, и она тёрла, и тёрла холодными пальцами кожу, прекрасно осознавая, что никогда уже не вернёт себе тепло живой плоти. — Что я наделала?! — повторяла несчастная ведьма снова и снова. — Мой сын! Это мой сын!.. Он никогда не станет твоим! Унеси его хоть на край Вселенной, спрячь в самых дальних её уголках, но он вернётся ко мне, слышишь, Один, сын Бёра? Я не успокоюсь, пока он не будет со мной! Будь проклят ты и весь род твой… Одержимая ненавистью к Одину и его соратникам, она долго ещё сыпала проклятьями на головы асгардцев и в каменных стенах храма поклялась, что однажды свершит свою месть. Опережая стихшие порывы ледяных ветров, она заставила себя подняться с колен и покинуть храм, спускаясь всё ниже, во тьму. Туда, откуда, как ей казалось, слышался плач её сына, умоляющего его спасти.