Очень долгая зима

Жизнь — дерьмо. Я смотрю на Тимура, как он заигрывает с девками, смеётся, мацает (сука, типа, незаметно!) сочную задницу Катюхи, та отбивается, краснеет до корней волос, но ясно, что ей это нравится: она ему даст, стоит только попросить. Парни гогочут и завидуют Тимуру, а я, дебил недоделанный, Катюхе. Ловлю сочувствующий взгляд Анжелки, вздыхаю и утыкаюсь в сложенные на парте руки — типа сплю. Анжелка знает, что я в него влюблён — без надежды и без памяти — и очень мне сочувствует. Чего она не знает, так это того, что я с этим бритым выродком встречаюсь. Анжелка садится рядом и гладит меня по спине, как подружку. Только благодаря ей я могу пережить эти нескончаемые часы в школе. С тех пор как уехал Игорь, моя счастливая сексуальная жизнь закончилась и превратилась в сплошное мозгоёбство: в школе Тимур разыгрывает гомофоба и качка без извилин, дома палят бдительные родители, на улице — минус двадцать с ветром, так что жопа примерзает к лавке, а хуй сворачивается вовнутрь. При этом маячащая в неясном, но очень обозримом будущем, перспектива единого и государственного экзамена погружает всех в транс и нездоровое возбуждение. На каждой перемене — девичий визг и пыхтение парней. Половое созревание накрыло наш класс большой волной, не пощадив даже ботанов и изгоев. И мне, конечно, тяжелее всех. За закрытыми веками я вспоминаю, как отсасывал Игорю Александровичу в этом самом кабинете, как они оба бесчисленное количество раз трахали меня в его квартире. Под всеобщее бурление гормонов воспоминания перерастают в фантазию об оргии, и у меня встаёт даже несмотря на то, что одна любовь всей моей жизни мацает девок прямо у меня перед носом, а вторая уехала за тридевять земель, оставив нас обоих без хаты и надежды потрахаться в нормальных условиях. — Оба-нихуя! — раздается над моей головой вопль Шахты. — И чо тут у нас за порно? — Свали в туман, — говорит Анжелка, но руку не убирает. Даже, наоборот, начинает трепать меня по волосам, что довольно-таки приятно. За последние полгода мы успели с ней отлично сдружиться: как я уже говорил, она скрашивает унылые часы моей неразделённой школьной жизни, а я для неё что-то вроде большого, доброго и безобидного пса. Слова про порно задевают сокровенные струны моей души, я поворачиваю голову и ехидничаю, прекрасно зная, что Шахта давно сохнет по Анжелке: — Завидуешь, девственник? — Да он же пидор! — вдруг срывается Шахта и тычет в меня пальцем, будто я ёбаный экспонат в цирке уродов. — Это все знают! Возня в классе замирает, все начинают прислушиваться. Только Тимур делает вид, что ему пофиг, аж посерел от напряжения, но мне тоже, надо сказать, не до смеха. Зато Анжелка не теряется, поднимает на Шахту типично женский взгляд, мгновенно низвергающий его по всем виткам эволюции, и говорит: — Совсем дебил? — разворачивает меня к себе и чмокает в губы. Прежде чем наши одноклассники успевают направить на нас камеры мобильников, отстраняется и указывает вниз на мою оттопыренную ширинку. — По-твоему у гея встал бы от одного поцелуя? Засунь своё «все знают» сам знаешь куда, придурок. Эта фраза тонет в аплодисментах и воплях одобрения. Шахта сжимает кулаки, скрипит зубами и бросается прочь из класса. Я понимаю, что нажил себе, как минимум, ещё одного смертельного врага, проблемы с Тимуром и, вероятно, с подругой. Анжелка мне улыбается, потом вдруг краснеет: до неё доходит, что с поцелуем она, возможно, переборщила. Я киваю на дверь и, мельком глянув на Тимура, выхожу в коридор. По пути на меня сыпятся одобрительные тычки парней и заинтересованные взгляды девчонок. Поцелуй детский, но в глазах озабоченных девственников это почти порно. Я останавливаюсь за моим любимым фикусом, засовываю руки глубоко в карманы и смотрю на Анжелку. Она смущенно отводит глаза и шаркает ножкой. — Слушай, — говорю я, не зная с чего начать. — Ты же не всерьёз? — Не стоило, да? — она кусает губу. — Он меня достал просто. Ну я и подумала… Так же вроде и тебе легче будет. Мы тупим. Отводим взгляды, как два влюблённых идиота, что, конечно, только укрепляет Анжелкину версию событий. Делаем вид, что за фикусом нас не видно. — Да мне, в общем-то, пофиг, что они думают, — наконец рожаю я. Вспоминаю лицо Тимура, и во мне расплывается приятное чувство отмщения напополам с ожиданием хорошей порки. Сейчас меня парит только то, что думает по этому поводу сама Анжелка. — Я только сказать хотел, что это не из-за тебя. Ну… стояк, — чувствую себя знатным долбоёбом, но всё-таки продолжаю, — ну, то есть я, конечно, могу, в принципе, но в данном случае, это… ну, не на тебя. Да и вообще… не хотелось бы всё портить. Ты — клёвая, тебя, кто хочешь, захочет, но зачем нам усложнять? У нас же всё и так классно, да? Короче, у меня не на тебя встал. Ты же в курсе, да? Анжелка давится смехом, а я вздыхаю с облегчением. Она хочет что-то сказать, но снова начинает смеяться, машет рукой перед лицом, отгоняя возможные вопросы, как комаров. —  А то я не знаю… — наконец говорит она и понижает голос, — …на кого. Щеки розовеют. Ей безумно нравятся подобные темы, но при этом нехило смущают. Интересно, что она там себе представляет про нас? Анжелка хихикает, теперь моя очередь смущенно шаркать ножкой. — Ну тогда ок. Просто... ну, сама понимаешь. Мало ли. Мы тупим ещё какое-то время. Анжелка время от времени взрывается смехом, я подхихикиваю и смотрю под ноги. — Всё нормально. Мне с тобой спокойно, — объясняет она. — Как раз потому что между нами ничего не может быть. Это расслабляет, — она умелым киношным жестом откидывает волосы назад. — А когда вот так расслабляешься и привыкаешь, легко сделать что-нибудь такое, чтобы утешить, ну там… обнять, защитить. Ну, знаешь, как с ребёнком… Или щеночком — легко чмокнуть его на людях, не имея в виду ничего такого, — она улыбается и заглядывает мне в глаза. — «Как с щеночком», — в притворном ужасе повторяю я. — Какое шокирующее признание... Шахта обзавидовался бы. — Ты, между прочим, не лучше, — говорит она и снова хохочет. — «Не на тебя...» Ну ты хам! Когда мы возвращаемся в класс, не касаемся друг друга даже случайно и, вообще, ведём себя, как обычно, но все перешептываются и глазеют, сочиняя новые сплетни. Валюсь на парту, и меня вдруг охватывает вселенская тоска: я бы хотел, чтобы на месте Анжелки был Тимур. Представляю, как он также без палева поцеловал меня на глазах у всего класса, только поглубже, с языком, как он умеет, как бы заявляя, что мы вместе, что мы встречаемся — не по тёмным холодным углам и подъездам, как на самом деле, а при свете дня, как другие, нормальные люди, не опасаясь чужих взглядов и удара по почкам. И все такие улюлюкают, подбадривают и называют нас парой года. Ха-ха. На уроке баррикадируюсь учебником, открываю тихонечко контакт, печатаю и стираю сообщение. Пялюсь на фотки счастливых времен, когда в нашем распоряжении была целая гейская квартира. Скучаю по Игорю, скучаю по Тимуру, по нашим оргиям и хоумвидео. Идёт второй месяц зимы, а мне кажется, что она никогда не закончится. Новый учитель, похожий на отставного прапора, вещает нам об ужасах ЕГЭ, а я, конечно же, решил сдавать историю. — Ваша проблема в том, что вы воспринимаете историю как обязаловку, набор бессмысленных фактов, которые надо зазубрить и забыть, как только смятый листок с контрольной оказался в урне, — вещает Игорь Александрович и поглаживает меня по внутренней стороне бедра, так что у меня встаёт дыбом шерсть и, разумеется, не только шерсть. Мы валяемся на полу в его квартире в окружении подушек, пиццы, пива и любимой игрушки Тимура — бонга. Я лежу на бин бэге, подложив руку под голову, рядом со мной Тимур, я чувствую бедром его тепло и сжимаю его ладонь — мне почему-то очень нравится держать его за руку, будто мы детсадовцы. Игорь смотрит на нас сверху, чуть откинув голову назад, и выбирает. — Ну так скучно же, Игорь Александрович, — канючу я, кидая на него призывные взгляды. — Ничего не скучно, Мазин, — говорит он. Полуприкрыв глаза, я вижу, что другой рукой он скользит по бедру Тимура, тот довольно лыбится. Игорь оттягивает его боксеры снизу, в районе промежности, и забирается под ткань. Выглядит это довольно-таки неудобно, но очень эротично. Ткань натягивается вокруг сжатых пальцев, промокает от выделяющейся смазки, обхватывает яйца и впивается между ягодиц. Тимур ёрзает, а я вижу упирающуюся во влажную ткань головку его члена. Раскрываю глаза пошире и пускаю слюни. — Даты и голые факты — только поверхность, самое интересное — их интерпретация. — Бля, — выдыхает Тимур. Как я его понимаю. Переплетаю с ним пальцы, сжимаю ладонь и почти чувствую всё, что чувствует он. Привстаю, опираясь на локоть и чертовски жалею, что у меня нет ещё пары рук. — Интерпретация — это самый секс, Мазин, — Игорь Александрович подползает ближе к Тимуру, смотрит на него, чуть приоткрыв губы, вытаскивает руку. Тимур сам спускает трусы, его член ложится на живот. Лёша его поглаживает, с нарочито удивлённым видом растягивает липкую паутинку смазки между пальцев и многозначительно смотрит на нашего учителя истории.  — Короче говоря, — договаривает Игорь Александрович, наклоняясь над Тимуром и облизываясь. — Чтобы факты выглядели сексуально, надо брать глубже. И берёт. — А-а-а-а… су-ука! — это даже не Тимур, этот полустон-полухохот испускаю я, падаю обратно на бин бэг и запускаю руку себе в трусы и выгибаюсь. — Игорь Александрович, интерпретируйте меня больше! Интерпретируйте меня полностью! Под бубнёж прапора, открываю диалог с Тимуром и печатаю: «ЕГЭ только ебёт вам мозг без любви и смазки, тогда как истинное назначение Истории — дарить наслаждение и развивать личность“. © Игорь Александрович Асрединов. Учитель истории, который уехал». Спустя несколько секунд плечи Тимурина начинают сотрясаться, и он оборачивается. Всего на мгновение наши взгляды встречаются, и мне становится чуточку легче. Шахта палит нас со своего места в третьем ряду, но мне насрать — уж один взгляд мы можем себе позволить.