А что если...

Перси родился полукровкой и ему до конца жизни было суждено им быть. Первое пророчество он получил в двенадцать лет. Пока остальные его ровесники пили газировку и смотрели сериалы дома, он отбрасывал колпачок своей ручки и уже мечом спасал свою жизнь и жизни друзей. Спустя год верить в то, что друзья — понятие вечное, смысла не оставалось, но вера была единственным на что можно было хоть как-то опереться. Вот только думать об этом времени всё равно не было, надо было готовиться к войне или стараться закончить её ещё до начала. И в обоих заданиях шанса на успех не было. Дети Гефеста стали слишком часто повторять о том, что «мы сами куём свою судьбу», а дети Ареса были солидарны, хоть немного и меняли смысл слов — «мы сами выкуем свою победу». Дети Гермеса, наверное, никогда не бегали так быстро, таща на себе других полукровок после сражения. Их хитрость и озорство только злили и лишали внимания врагов, ещё никогда юмор в лагере не становился таким чёрным. Каждый был своим делом занят и не обращал на это особого внимания, даже на любимую всеми игру «Захват флага» приходили единицы. Но польза крупными горстями песка с пляжа сыпалась только со стороны потомков Афины. У них было несколько групп, каждая из которых продумывала план сражения для отдельных частей города, а потом соединяла всё в одну большую теорию. Малькольм отшучивался пару раз, что им бы теорией относительности и квантовой механикой в астрономии заняться и весь порядок вселенной объяснить одним только объединение этих теорий, ради Нобелевской премии, но это предложение всегда без внимания оставалось даже самого парня. Джексон ничем другим, кроме как своим присутствием никому помочь не мог. Любимое место — в одном помещении с Аннабет. Пока староста домика все сложные нити в крепкую косу заплетает, парень сидит, стоит, даже лежит, просто рядом находится и чувствует, что его присутствие не меняет ничего. Спорить с кем угодно можно было, что если он уйдёт, то этого даже не заметит никто, пока все основные боевые действия не начнутся. Пророчество в который раз гласило, что Перси уже не стоит на спокойную и счастливую жизнь надеется в будущем, ведь его судьба — смерть ради спасения остальных. Сейчас уже не было смысла признаваться в чём-то или новые знакомства заводить, людям потом больнее будет, а ему прощальные письма писать меньше. Не меняется почти ничего даже после этих строк последних для него, только шутки уже из себя выводят, заставляя воду за спиной парня волнами подниматься.  — Эй, ну тебе же нас спасать, герой! — Перси не знает из какого парень домика, но судя по наглости и озорству в глазах, более вероятно, что он из потомков Гермеса. И, О Боги, кто этого паренька вообще за язык тянул?  — Не герой я никакой, я просто обычный парень! — полушипение-полурык с огнём раздражения в глазах, и у того улыбка только шире становится.  — Да-да, тут каждый, как ты, ребёнок одного из Большой Троицы, не сомневайся. — насмехается откровенно, пока Перси всеми силами сдерживается, чтобы его передумать не заставить. Ситуацию только Аннабет спасти может и спасает. Она опять из ниоткуда появляется, до чёртиков Джексона и того парня пугая.  — Джейк, замолкни! — голос ровный, без шероховатостей, и парень, чуть ли не кланяясь в извинение, отходит. Чейз друга только по плечу аккуратно гладит и дальше идёт, двигается по течению, ведь её жизнь куда-то привести может. А вот Перси она только в могилу и сведёт и скорее рано, чем поздно. Чем больше слов произносится в лагере, тем грубее они кажутся. Места для сарказма и иронии заняты уже давно были, зато прямолинейность, о которой так много полукровок просили, стала только пугать и остальное вытеснять. Даже общение лучших друзей состояло лишь из обсуждений обороны и атаки Кроноса. Перси даже думать не хотел о том, чтобы признаться пока время есть. И слова о том, что золотое время скоротечно всегда лишь высмеиваются, неожиданно поумневшим парнем. Пространство-время долгий отрезок существования людей считали независимым от всего окружающего мира, но теперь прогресс и это до поломанной философии доводит. Согласно физике, любое, даже самое незаметное и едва видное, движение пространство искривляет, а время разнотечно для людей, которые буквально в паре метров друг от друга находятся, стоит лишь добавить скорость, расстояние и то же пространство, хоть различия и минимальны.  — Слушай, Аннабет, может сходим погуляем, а то сидеть здесь целый день неправильно как-то. — действительно, Перси ли задумывать о том, что правильно, а что нет. Не он ли всегда самые необдуманные поступки совершает, а потом их же и исправляет? Вот только оправдание, что он так свою жизнь пытается спасти, всё ещё работает. И сейчас это тоже была попытка из далеко не вечных песочных часов выбраться.  — Нет, Рыбьи Мозги, мне ещё столько всего надо продумать. — Аннабет даже от кучи бумаг и карт на столе не отвлекается, даже не смотрит на него и это хуже Косы Кроноса режет. — Ты бы тоже занялся чем-нибудь, вместо того, чтобы сидеть здесь. — взгляд сочувствующий и сосредоточенный не на нём. Джексон бы предпочёл, чтобы она так и не смотрела на него. Все, абсолютно все про последнее время забывают и тратят его в пустую, лишь для идеального плана, который опять не сработает, им уже ничего не поможет, лишь смелость и удача, а может всё же судьба. Вот только Перси знает, что его в конце ждёт, поэтому сыпучее время двумя руками уже ловит и каждую выбившуюся струйку обратно сгрести пытается, к себе прижать. Другие полукровки в это время уже пальцы в ладони не сжимают и время, как золотой песок, из всех щелей сыпется, уходит навсегда. Потом многие вспоминать своих друзей будут и жалеть, что не замечали многого в жизни, а Джексону жалеть уже нечего. Ему хочется последние месяцы и недели с друзьями провести или к матери поехать, но он молчит об этом упорно и не смеет никого от «надёжных и нужных» планов отвлекать. Гроувер пропадает после каждого их поиска, пока Перси пытается новую жизнь каждый год начать и обычным человеком стать, а Аннабет отношения с отцом восстановить хотя бы до дружеских. Но всё заканчивается и обрывается здесь, все дела за несколько минут становятся прошлым и не таким уж и нужным сейчас. Особенно, когда судьба всего мира переплетается с твоей. Сын Посейдона уже весь лес в округе наизусть выучил, самые тайные уголки увидел и пообещать мысленно успел, что вернётся сюда, хотя бы как душа из мира мёртвых. А пока его сердце биться будет, он за руку Чейз держать собирается или просто рядом стоять, даже если придётся последние недели в окружении карт и бумаг провести. В любом сопливом романе можно было бы это «любовью до гроба» назвать, а Джексону просто хочется около чуть ли не последнего живого дорогого человека побыть. Пока есть время. Но оно заканчивается.  — Ты в последнее время стал слишком спокойным. Что случилось? — в серый грозовых глазах ни молнии нет, ни влечения к географическим картам и «важным» чертежам на столе, только беспокойство за друга. А в груди у парня тепло от того, что она смотрит наконец и хоть что-то испытывает.  — Просто пытаюсь провести своё последнее время без ошибок. — Джексон улыбается и чуть голову склоняет, понимает прекрасно, что зря сказал, но нельзя по другому, ведь молчание могло бы стать ошибкой. — Так мы пойдём гулять? Аннабет смеётся тихо и улыбается. Карандаш на столе остаётся лежать нетронутым, пока время течь продолжает, а друзья гуляют. Что-то старое вспоминать не хочется, а о новом думать страшно даже, поэтому оба настоящим живут и смеются, смеются, смеются, пока Перси наконец бдительность не теряет и о корягу не запинается. Он на зелёную траву падает, а в голубом небе отчётливо золотую полосу видит. И он об этом уже никому не скажет. Только спустя пару минут Аннабет окончательно успокоится сможет и встать ему предложит, но всё равно рядом ляжет и будет лежать, пока у неё есть на это время. Терять друга больно, особенно чувствовать, как он уходит пока всё ещё жив. Но Перси будто целиком из песка состоит, который медленно ветром сдувает и вдаль уносит, в прошлое. Когда-то любой день станет прожитым, прошлым. Также и с людьми.  — Ты не боишься? — девушка спрашивает просто как-то для вопроса о смерти. Но они уже привыкли оба к такому, поэтому Джексон не удивляется даже. И признаваться ему не в чём уже.  — Нет, я просто не думаю об этом, если этому суждено случится, то пусть так и будет. — для разрядки он аккуратно её в бок тыкает, от чего девушка его руками резко прикрывает и смеётся. Он тоже смеётся. А небо над ними будто движется, за собой облака унося.  — Даже не будешь бороться?  — Нет.  — Но я всё равно буду. — они головы к друг другу поворачивают и снова смеются громко, как подростки, у которых детство было, которые впереди только жизнь счастливую видят и совсем не знают, как это, когда кровь водопадом льётся.  — Тогда постарайся остаться живой, пожалуйста. — в глазах парня только мольба, хоть улыбка на губах слишком уж непривычно висит. Они живут под одним небом со своей собственной смертью, им уже нечего бояться её. Тем более они знакомы лично. — Для меня.  — Сделаю всё возможное. — обещает она, и оба знают, что это обещание будет выполнять сам Перси, так как она будет занята предыдущим. Они молча и уже не счастливые совсем под небом ещё лежат полчаса, пока в голову Джексона опять дурная идея не приходит, и они бегут наверх, выше, ближе к спокойствию, к жизни. Только около резкого обрыва на окраине лагеря останавливаются и под дерево усталые падают, в тень. Погода будто прощается с ними, не жарко и не холодно, проще говоря — идеально. И уметь наслаждаться маленькой неожиданностью они учатся на ходу. До вечера в тени сидеть и говорить, говорить, говорить обо всё на свете, абсолютно о других людях забыв. Этот разговор о вечности и о том, что людям не подчиняется. И длится он вечность кажется, пока солнце заходить не начинает. Аннабет не улыбается уже, голову опустив, и явно понимает, что ей пора уже обратно к картам и чертежам возвращаться. А Перси молчанием волнительным и взглядами просит её не уходить, остаться с ним хотя бы на день. И дорога обратно к лагерю сопровождается усмешками и чем-то ностальгическим совсем, старым и добрым. Перси невзначай о поцелуе в кузнице Гефеста напоминает, а Аннабет отшучивается и кулаком уже не так сильно как раньше его по предплечью бьёт. Они смеются. И парень чувствует, что на его животе пресс от смеха появился, а губы в вечной ухмылке, как у Стоуллов застыли. Ему так жить каждый день хочется, не вспоминая обо всём страшном и далеко не нормальном. Он хочет быть обычным, но его желания в этом мире не учитываются. Домик Афины ближе находится, чем дом Посейдона, поэтому они около его порога застывают и смотрят друг другу в глаза, совсем не боясь быть замеченными. Оба знают, что дети Афины сейчас работают над планами, им некогда в окно смотреть и наблюдать, им нет до этого дело, это ведь не их лучший друг умрёт в конце всей этой истории, с которой всё началось. И всё это обидным до невозможности Джексону кажется. Но он только за прогулку благодарит и молчит снова. Аннабет целует его также быстро, как и тогда на горе, обнимает и шепчет на ухо:  — Мы оба с тобой знаем, что ты не дашь погибнуть мне, а я тебе. Всё будет хорошо, не волнуйся. На прощание. Но лишь до следующего дня, до которого буквально одна ночь осталась.