Сто восемнадцать лет тому вперёд

— Акааши! Кто-то с силой хлопал его по щекам. Затем на лоб шлёпнулась мокрая тряпка. Странно; обычно от таких несло затхлостью и пылью, а Акааши не чувствовал ничего. — Акааши, пожалуйста! Разлеплять глаза не хотелось. Веки будто налились свинцом, конечности — тоже; постепенно к Акааши стали возвращаться тактильные ощущения, и он понял, что лежит на чём-то мягком, укутанный в одеяло. Телу было жарко и душно, по вискам, к которым прилипли мокрые пряди волос, градом катился пот… или вода? — Он вообще в порядке? — Я не знаю, — в знакомом голосе угадывались надрывные интонации, будто говорящий чуть не плакал. — Я нашёл его вот таким. У него всё лицо раскраснелось, кожа будто пылала, он вообще ни на что не реагировал! Сначала я решил, что он уснул, но он не просыпался, а ещё у него сердце колотилось как бешеное… — Он напускал слюней на рубашку, — голос, шедший будто издалека, фыркнул. Затем послышался глухой удар и снова обиженное: — Куроо, это не смешно ни разу! Что с ним такое? Никогда не видел, чтобы… — Спокойно, — авторитетно приказал второй голос. — Тсукишима послал в Город за доктором. — Пока твой доктор доберётся, Акааши умрёт! Его снова похлопали по щекам, и на этот раз Акааши нашёл в себе силы нахмуриться. Было больно; шум и паника раздражали. По-прежнему не хотелось ни открывать глаза, ни как-то ещё показывать, что он в сознании, потому что голова болела нещадно, а живот скручивало болезненными спазмами. И, наконец, Акааши чувствовал себя так, словно с удовольствием проспал бы ещё суток пять. — По-моему, у него губы дёрнулись, — критически отметил второй голос. — И неудивительно, — вдруг зазвучал третий, тихий и серьёзный. — Бокуто так хлопает его по щекам, кто угодно бы проснулся. — Но Акааши не просыпается! Кровать — Акааши понял, что лежит на кровати — вдруг прогнулась и тихо скрипнула; что-то тяжёлое опустилось сверху, поёрзав где-то у ног Акааши, а затем к его губам прижалось что-то сухое и горячее. На периферии Акааши отметил, как кто-то подавился воздухом, но прямо сейчас его волновали собственные губы, на которых будто начался пожар, и такие же горящие лёгкие. Акааши распахнул глаза от удивления и шока — и уткнулся взглядом в нависшую над ним макушку Бокуто. В следующее мгновение он подавился и закашлялся, а Бокуто тут же отпрянул, нацепив на сконфуженное лицо счастливую улыбку. — Проснулся! — радостно отрапортовал он. Будто только что не поцеловал Акааши на глазах у Куроо, чья лохматая макушка пытливо висела сверху, и Кенмы, который индифферентной тенью стоял в углу комнаты. — Наша Спящая красавица, — хмыкнул Куроо. Теперь голоса обрели чёткость и не звучали как из бочки. — Я же знал, что между вами что-то есть! Акааши несколько раз медленно моргнул, попытался сесть в кровати, но потерпел неудачу и снова упал в гнездо из подушек. Бокуто встревоженной наседкой навис над ним, решительно надавив на грудь, и, проигнорировав Куроо, заявил: — Лежи и не вставай! И больше не смей меня так пугать, я чуть с ума не сошёл! Акааши попытался что-то сказать, заверить Бокуто, что всё в порядке, но слабость и усталость взяли своё — и он сумел только слабо улыбнуться. Картинка перестала скакать перед глазами, а мокрая тряпка, которую Бокуто заменил в считанные секунды, сумела охладить горящую кожу. — Что случилось? — к постели сунулся Куроо. — Ты упал в обморок? Перетрудился? Как себя чувствуешь? Голова не кружится? Ты весь горячий, может, нужно растереть… — Куроо, — попросил Кенма из своего угла, — пожалуйста. И, несмотря на то, что звучал он как всегда тихо, на Куроо подействовало: он прикусил губу и сложил руки на груди. Бокуто метнул в его сторону сердитый взгляд и снова повернулся к Акааши: — Что-нибудь нужно? Акааши помедлил. Горло адски болело, и казалось, что внутри всё пузырится, так что он с трудом прохрипел: — Пить. Он на мгновение будто отключился, глядя в потолок, а затем под нос ему дёрганным жестом сунули стакан воды. Акааши жадно обхватил его трясущимися пальцами — и тут же едва не выплеснул на себя половину. Бокуто цокнул языком: — Нет, так не пойдёт. Дай сюда, я сам. Сдавшись, Акааши позволил ему наклонить стакан к своим губам и сделал несколько больших жадных глотков. Стало немного легче, однако жар не желал отступать, и на тело снова навалилась сонливость. Облизав губы, Акааши мотнул головой назад, Бокуто забрал стакан и с отеческой заботливостью поинтересовался: — Ну, как? Можешь говорить? — Да, — на пробу просипел Акааши, — наверное. Я… что случилось? Язык по-прежнему ворочался с трудом, но теперь в горле хотя бы не было ощущения, что его протёрли наждачной бумагой и влили внутрь машинного масла. Бокуто переглянулся с Куроо и, явно растерянный, пожал плечами: — Мы у тебя хотели спросить. Я постучал в лабораторию, ты не ответил, я зашёл — а ты там лежишь на полу возле стола, весь красный, тяжело дышишь и дёргаешься… Я отнёс тебя в спальню, — Бокуто отвёл взгляд, — помчался за Кенмой, тот рассказал всё Куроо. Мы послали за врачом. С тех пор прошла почти пара часов, а ты никак не просыпался… — Бокуто помолчал и хрипло признался: — Я здорово перетрусил. Не смей больше так делать. Акааши попытался выдавить заискивающую улыбку, но не смог снова поднять уголки губ. С трудом ворочая языком, он начал: — Как — так, Бокуто-са… Но не договорил. На смену лицу Бокуто, маячившему перед глазами, снова пришла вспышка разноцветных пятен, а затем — чернота. Во второй раз Акааши пришёл в себя от нового похлопывания по щекам, но на этот раз прикосновения были другими — более мягкими и осторожными, а пальцы чувствовались куда холоднее. Акааши заставил себя разлепить глаза: перед ним навис отдалённо знакомый человек, однако Акааши никак не мог вспомнить, где он уже его видел. Пепельная чёлка под чёрным котелком, сощуренные карие глаза, забавная родинка на левой скуле и ласковая улыбка на губах — точно ведь видел, только… — Очнулся! — радостно констатировал знакомый незнакомец. — Я врач из Города, Сугавара Коуши. Как вы себя чувствуете? Можете говорить? — Он просыпался с час назад, — подали голос за спиной Сугавары — Акааши теперь вспомнил приходящего врача Куроо и его бархатный, будто обволакивающий тембр голоса. — А потом снова потерял сознание. С ним всё в порядке? Бокуто. — Хм, посмотрим, — лицо Сугавары на мгновение исчезло, а затем появилось снова. — Взгляните сюда, пожалуйста, — попросил он, кивнув на небольшое чёрное пятно у себя в руке. Акааши в лицо ударил яркий луч газового света, ресницы дрогнули, однако Сугавара обхватил пальцами веки, не позволяя закрыть глаз. То же самое повторилось и со вторым, после чего лампочку убрали, а Акааши получил возможность проморгаться: в глазах плясали цветные пятна. — Зрачки реагируют на свет, — Сугавара деловито спрятал карманную лампу в свой — Акааши скосил взгляд — саквояж на тумбе у кровати. — Бледный цвет кожи, пульс слабый — давление понижено… Что-нибудь болит? — Голова, — прохрипел Акааши, — будто… звенит… и кружится иногда. Ещё горло. И живот. И, кажется, тошнит. — Да у него температура под сорок! — вмешался Бокуто, на что Акааши и Сугавара синхронно сморщились — первый от громкого голоса, второй от явного негодования. — Тише, — шикнул Сугавара, — позвольте мне делать свою работу. Симптомы выглядят как отравление… вам бы для начала промыть кожу водой. И пить больше жидкостей, разумеется. Вы недавно ели что-нибудь несвежее? Или обращались с тяжёлыми металлами? — Не ел, — Акааши слабо помотал головой. А затем с новым болезненным ударом молотком где-то в голове вспомнил об открытом баллоне, стоящем в лаборатории, и выдохнул: — Ртуть. Я работал с ртутью. Брови Сугавары сошлись на переносице; Бокуто издал странный звук, похожий на то, будто он сам себе закрыл рот рукой, чтобы не разразиться гневной тирадой. Акааши виновато потупил взгляд: слишком взбудораженный идеей Яку, которая могла решить его проблемы с хронометром, он и думать забыл о том, какая опасность исходила от ртути. — Вот и ответ, — вздохнул Сугавара. — Вам повезло, что вы не работали с мышьяком, от последствий избавиться было бы куда сложнее. Сколько вы провели рядом с ртутными испарениями? Акааши беспомощно пожал плечами: — Пару… часов, полагаю. Покачав головой, Сугавара потянулся к своему саквояжу, выудил оттуда лист бумаги, ручку и принялся писать. — Пейте больше воды, — посоветовал он в процессе. — Очень много. Молоко. Варёный рис, если есть возможность. Промывайте желудок яичными желтками, тоже разбавленными водой, белки можно потреблять так. Пару раз в день промывайте всё тело водой, — это уже адресовалось Бокуто, и Акааши почувствовал, что жар возвращается, краской приливая к щекам. — Первые дни важно вызвать рвоту — любыми способами. Жар скоро пройдёт, но общая слабость останется на весь период реабилитации, так что вам прописан постельный режим на ближайшие две-три недели. Можно пить несолёные супы, но любая жирная пища… Дальше Акааши не слушал, снова потонув в раздражающей сонливости. Хотелось снова закрыть глаза, а проснуться полным сил, бодрым и отдохнувшим. Проклятая болезнь до конца месяца приковала его к постели — а ведь без его помощи Бокуто не сможет вернуться домой. Акааши эта мысль неожиданно ободрила. Следующие недели Бокуто будет с ним — а это значило, что… что Акааши — эгоист, радующийся болезни из-за возможности не отпускать Бокуто ещё месяц. Покончив с рецептом и оставив на тумбе несколько лекарств для желудка, Сугавара щёлкнул замком саквояжа, поднялся с места и вручил бумагу Бокуто. — Следите за ним, — попросил он и, повернувшись к Акааши, тронул пальцами поля котелка: — Желаю вам скорейшего выздоровления. Тсукишима-сан, если можно, я бы хотел поговорить с вами… Тсукишима, который, оказывается, всё это время провёл в углу комнаты, кивнул, и они с Сугаварой молча покинули спальню. Куроо выхватил у Бокуто рецепт, пробежался глазами по строчкам и вздохнул: — Не повезло, Акааши. О чём ты думал? Целый баллон ртути! Я-то думал, тебе хватит ума обращаться с ним поаккуратнее, а ты будто рад принести себя в жертву на благо науки. Акааши, беспомощно взиравший на них из своего одеяльного кокона, только помотал головой. Куроо злобно зыркнул на него из-под чёлки: — Полная безответственность. Да ещё и накануне собственного дня рождения! Бокуто, пытавшийся разобрать витиеватый почерк Сугавары, поднял на Куроо округлённые глаза — а Акааши вдруг страшно захотелось снова оказаться без сознания. — У Акааши завтра день рождения? — вопросил Бокуто. Настала очередь Куроо удивляться: — Ты живёшь здесь больше месяца и до сих пор не знаешь, когда у него день рождения? Акааши! — Куроо, пожалуйста, — устало пробормотал Акааши, как никогда надеясь, что его положения тяжелобольного будет достаточно, чтобы избежать этой неловкой беседы. — Я никогда не праздную, я вовсе не смотрю на календарь, раз уж на то пошло… — Полная безответственность, — строгим тоном повторил Куроо. И для полноты картины обвинительно ткнул в Акааши пальцем. — Ты встретишь свой лучший день в году в кровати! Весь никакой! — А ещё даже мне об этом не сказал, — обиженным тоном пострадавшей стороны проворчал Бокуто. И оба осуждающе уставились на Акааши. Тот что-то глухо простонал и сполз под одеяло, пряча там пылающий от жара лоб. Мокрая тряпка скользнула куда-то на рубашку, но она и без того была грязной, большой беды не случилось. Акааши охотно не вылезал бы из-под этого одеяла ещё недели три, пока не оправится, а день рождения… он и в самом деле не следил за календарём. А если бы даже и следил — день рождения не попадал в категорию праздников, которые Акааши хотелось отмечать. К сожалению, Куроо об этом никогда не забывал. — Куроо, — послышался в комнате голос Кенмы, который тоже всё это время прятался в углу. — Ты слышал, что сказал Сугавара-сан? Акааши нужен постельный режим. И растирания водой. Оставим его, не стоит мешать выздоровлению. — Правильно, — Куроо, кажется, вздохнул. — Полная безответственность, — поддразнил его Бокуто. — Идите. Я займусь Акааши. Прозвучало так, что желание Акааши не выбираться обратно лишь усилилось. Он мог отчётливо представить себе поблёскивающие в предвкушении медовые глаза Бокуто — и тут же пожалел о собственном легкомыслии. — Удачи, — пожелал Куроо. — Мы будем заглядывать, — раз уж на то пошло, это был первый за долгое время случай на памяти Акааши, когда Куроо явился к нему домой, а не наоборот. — Обязательно говори, поправляется он или нет. И… — Выздоравливай, Акааши, — легко прервал его Кенма, судя по звукам, подталкивая Куроо к выходу из комнаты. Акааши проводил их слабым хмыканьем и, прислушавшись к удаляющимся по лестнице шагам и тихим, явно возмущённым жалобам Куроо, аккуратно поднял взгляд из-под одеяла. Бокуто грозной горой стоял над его кроватью, держа в руках рецепт Сугавары, и смотрел на Акааши с непонятным гневом в глазах. — Ты идиот, — прямо заявил он. А затем, будто сам испугался своей категоричности, сутулил плечи. — Ты… Акааши, как можно? Отравиться ртутью! Вы здесь, в девятнадцатом веке, вообще не слышали о том, насколько это опасно? Всё могло закончиться хуже! Ты мог умереть! Акааши вздохнул и одёрнул одеяло. — Но ведь не умер, — примирительно протянул он. — Хотя тогда было бы некому вернуть вас домой… Севший на кровать рядом с ним Бокуто выглядел сбитым с толку: — Да при чём здесь это? Я… я вообще об этом не думал, если хочешь знать! Я думал о том, — он потупил взгляд и уже далеко не таким грозным тоном буркнул: — …о том, что буду делать без тебя. Я успел нафантазировать себе таких ужасов… — Я всего лишь хотел вам помочь, — признался Акааши, на что Бокуто лишь с ужасом помотал головой: — Нет! Ради бога, не нужна мне такая помощь! Акааши, — он нашарил под одеялом руку Акааши и требовательно сжал пальцы, — больше никогда. Не смей. Так. Делать. Пообещай мне. — Бокуто-сан… — выдохнул было Акааши, но взгляд Бокуто был настолько непривычно строгим, что не оставалось ничего другого, кроме как сдаться. — Обещаю. — Хорошо. Бокуто пару минут помолчал, продолжая нервно стискивать ладонь Акааши в своей, и за эти пару минут Акааши успел снова закрыть глаза, проваливаясь в лёгкую дрёму. Из мягкой темноты его вытолкнул заворочавшийся на кровати Бокуто, и Акааши, приоткрыв глаза, сумел отчётливо рассмотреть его хитрую улыбку: — Что сказал Сугавара-сан? Лучшей стратегией было сделать вид, что он не понимает. — Пить больше жидкостей, — честно признал Акааши. — Нет, — Бокуто хищно улыбался. — Растирать всё тело водой. …стратегией, которая чаще всего с Бокуто попросту не срабатывала. — Раздевайся, — потребовал Бокуто, не сводя с Акааши прищуренного взгляда глаз, в которых на смену гневу пришло странное веселье. Акааши мученически вздохнул. А затем непослушными пальцами торопливо, боясь, что Бокуто, завидев его попытки, озаботится снятием одежды сам, потянулся к пуговицам рубашки. Следующие недели обещали быть долгими.

***

Весь вечер и всю ночь Акааши провёл в полузабытьи: трепетно ухаживавший за ним Бокуто отстал, лишь когда Акааши сам попросил перестать мельтешить перед глазами. Чувствовал он себя ужасно: несмотря на тщательные растирания (Акааши поклялся никогда не вспоминать лицо Бокуто, с которым он елозил по его груди губкой), жар спадал на краткое время и возвращался снова, а слабость и сонливость не отступали, как бы Акааши ни заставлял себя сохранять ясность сознания. Уже к ночи он провалился в глубокий сон, а проснувшись, обнаружил на тумбе у своей кровати груду свёртков, коробок и ящичков. Бокуто пытливо взирал на него из своего угла — он перетащил туда кресло из гостиной и, отказываясь внимать заверениям Акааши, спал в нём, а не на диване внизу. Акааши чуть приподнялся на локтях, и ему, не дав сказать ни слова, сунули под нос стакан воды. — Доброе утро, — поприветствовал Бокуто, судя по мятому состоянию одежды, даже не думавший переодеваться в пижаму. А затем расплылся в улыбке: — И с днём рождения! Пивший воду большими глотками Акааши раздражённо взглянул на него поверх стакана и только потом, облизав губы, сумел сказать: — В этом совсем нет нужды. — Шутишь? — глаза Бокуто полезли на лоб. — День рождения в нашем веке — один из главных праздников в году! Ну, пока ты не повзрослеешь и не начнёшь бояться старости, а у вас тут надо радоваться, если дожил до тридцати… Или это было в Средние века? — Мне двадцать семь, — кислым тоном сказал Акааши, обозначая, что он этому факту не рад. — С сегодняшнего утра. — О, так ты родился утром? — Не знаю, — Акааши повёл плечами и упал обратно на подушки. — Родители мне не рассказывали, а свою медицинскую карту я не видел: многие документы исчезли вместе с ними. Бокуто почесал затылок: — Это… невесело. — Нет, — согласился Акааши. — В любом случае! — Бокуто подпрыгнул на месте. — Сегодня тебе нельзя вспоминать о чём-то плохом. Разрешается только радоваться… ну… насколько возможно. Открывай подарки. Акааши с запоздалым осознанием покосился на заваленную свёртками тумбу и упавшим голосом поинтересовался: — Вот это? — Ага, — Бокуто выглядел донельзя довольным собой. — Кенма принёс их ещё утром, а я не хотел тебя будить. Тут есть один мой. Открывай уже! Он сунул в руки Акааши верхний увесистый свёрток, и тот, не сумев сдержать любопытства, вскрыл упаковку. Свёрток подписан не был, однако не узнать роскошный фрак бутылочного цвета прямиком из салона Ойкавы было невозможно, и Акааши готов был поспорить, что подарки Куроо на восемьдесят процентов состоят из нового гардероба: Куроо нужен был лишь повод. — Вы и мне сделали раскрашенную рубашку? — поинтересовался Акааши мимоходом. К фраку добавились начищенные до блеска ботинки, зелёный цилиндр, будто отобранный у ирландского лепрекона, и пара перчаток на меху. — Нет, — Бокуто вдруг округлил глаза. — А ты хочешь? Я могу! Акааши неоднозначно усмехнулся, не став как-то обозначать свои предпочтения по этому поводу. Помимо одежды Куроо, в кипе подарков обнаружилась механическая музыкальная шкатулка от Яку и его записка с тысячей извинений и обещанием навестить Акааши в ближайшее время. Когда он добрался до тонкого конверта с припиской «От Бокуто», сам Бокуто поглядывал на него с предвкушением и тщательно затаённым трепетом. Акааши непослушными пальцами вскрыл конверт, и на ладони ему выпал тонкий лист бумаги. — Я просто подумал, — торопливо пробормотал Бокуто, — что когда-нибудь я вернусь, а у тебя… не будет ничего, что напоминало бы обо мне. Я нашёл это в своём халате. Подумал, что тебе должно понравиться. Это была фотография — цветная, чёткая и явно отпечатанная где-то на родине Бокуто. На фото Бокуто стоял на небольшом деревянном мосту, опираясь руками о балки, а за его спиной виднелось голубое озерцо, берега которого тонули в цветущей сакуре. Бокуто улыбался, глядя куда-то в сторону, и Акааши показалось, что его теплящийся в глубине глаз огонёк можно было заметить даже на этом фото. — Красиво, — признал Акааши, проводя пальцем по бумаге. Та была гладкая, и хотя уголки были чуть потёрты, видно было, что Бокуто и сам относился к фотографии с трепетом. — Значит, такое у вас будущее? — Там много таких мест, — заулыбался Бокуто. — Целые парки деревьев, а по соседству — огромные стеклянные небоскрёбы. Коноха фотографировал меня в Токио, это место в глубине парка… — он помедлил и вздохнул. — Я бы хотел тебе показать. Акааши пообещал себе, что не будет воспринимать это слишком близко к сердцу, но всё же что-то внутри него сжалось. Он бережно отложил фото обратно на тумбу и протянул Бокуто руки. — Спасибо, — искренне поблагодарил он, когда Бокуто залез к нему на кровать для тёплых объятий. Акааши сонно зажмурился, уткнувшись лбом ему в плечо, и зачем-то снова выдохнул: — Спасибо, Бокуто-сан. Я и правда… Договорить Бокуто ему не дал, попросту накрыв губы Акааши своими. Куроо завалился (другого слова Акааши придумать бы не смог) в его спальню вечером, во главе миниатюрной процессии из Кенмы, Тсукишимы и, как ни странно, Яку. «Я же обещал, что приду!» — воскликнул он с порога. И тут же рассыпался в извинениях за свою отвратительную идею с ртутным двигателем. Акааши его не винил, однако на заверения об этом у него ушёл почти час, и этот час вытащил из него все силы. В маленькой спальне, куда набилось столько людей, было тесно и душно; под неусыпным взором Бокуто Акааши поднесли (наверняка с его же подачки) испечённый Кенмой пирог с одиноко воткнутой в него свечой. — Обязательно загадай желание! — вещал Бокуто, который уже успел познакомиться с Яку и получить от него подзатыльник за «Ой, я думал, ты повыше». Акааши медлил. Он прекрасно знал, чего хочет, а желания на день рождения были созданы для того, чтобы быть эгоистичными, верно? Во всяком случае, задувая свечу, Акааши лишь надеялся, что про магию этого ритуала Бокуто рассказывал неспроста. Пирог ему попробовать не дали, сославшись на то, что ему нельзя, и вместо этого Кенма с извиняющимся хмыканьем протянул Акааши тарелку варёного риса. Празднество не продлилось долго: принёсшего с собой бутыль вина Куроо Бокуто призвал к правосудию, а когда Кенма вспомнил, что они дружно завалились в спальню к больному, было принято решение расходиться. Лежавший на подушках Акааши к вечеру чувствовал себя ещё более утомлённым, чем вчера, как только пришёл в сознание, но намного счастливее — а постоянно крутившийся рядом Бокуто и его гиперзабота пусть и слегка раздражали, но без него Акааши чувствовал бы себя непомерно одиноким. — Я испеку тебе настоящий огромный торт, как только ты поправишься, — пообещал Бокуто, когда напоминанием от приходивших гостей осталась только «забытая» Куроо на тумбе и так и не раскупоренная бутылка вина. — Там будет Рождество, потом Новый год… — Бокуто-сан, — тоскливо вздохнул Акааши, — моя болезнь означает лишь то, что вы вернётесь домой на месяц позже, чем могли бы. — Пустяки, — отмахнулся Бокуто. — Кто откажется присутствовать в минуту смены столетий? У меня такое уже было, конечно, но мне было восемь лет, я мало что соображал. А тут… да ещё и с тобой… совершенно другое дело! К тому же, — он вдруг нахмурился, — меня там вряд ли особо ждут. Акааши приподнялся на локтях, явственно ощутив собственную тревогу, и бестолково повторил: — Вас… не особо ждут? — Меня бы наверняка вытащили, — Бокуто понуро опустил плечи, — значит, они либо не знают, куда я отправился, либо случилось что-то ещё. Раз уж на то пошло, мой полёт сюда вообще вряд ли кто-то заметил. Его расстроенный вид заставлял Акааши волноваться ещё сильнее. Сидевший в кресле Бокуто почему-то избегал смотреть прямо ему в глаза, однако Акааши пытливо протянул: — Вряд ли кто-то заметил? Мне казалось, вас готовили к этому путешествию, просто вас забросило… сюда. Ко мне. Здесь всё пошло не по плану. Разве не так? — Акааши, — Бокуто вымученно улыбнулся и поднял на него несчастный взгляд, — я хотел рассказать, правда. С самого начала, а теперь, когда ты чуть не умер из-за меня, особенно, но у тебя день рождения, сейчас не лучшее время… — О чём вы? — требовательно и с нажимом спросил Акааши, подняв подбородок. Тело снова бросило в жар, и Акааши успел трижды проклясть себя за неосторожность с собственной работой. — Что вы хотели мне рассказать? Бокуто молчал, сосредоточенно жуя язык, а затем вдруг поднялся на ноги и пересел к Акааши на кровать. Собрал одеяло в пальцах, уставился куда-то себе под ноги и убитым голосом произнёс: — Никуда меня не готовили, Акааши. В комнате повисла тишина. Акааши нахмурился, чувствуя, как сердце пропускает удар: — Как это? — Вот так, — сутулившись, Бокуто комкал одеяло. — В том исследовательском центре я был просто лаборантом — протирал пробирки и мыл полы. Меня взяли туда на стажировку, я и мечтать не смел о том, чтобы приблизиться к машине времени. Подкупил охранника и пробрался туда ночью, хотел хотя бы одним глазком посмотреть, а вместо этого нечаянно спровоцировал запуск и оказался здесь. Я думал, меня вернёт через пару часов, но я здесь уже больше месяца, и… надо просто признать, что без посторонней помощи я не выберусь. Бокуто избегал прямо смотреть на Акааши, а Акааши, в свою очередь, не стесняясь, буравил потемневшим взглядом его лицо. — Вы имеете в виду, — тихо произнёс он, — что вообще не имеете отношения к тем рассказам о вашей… подготовке… об испытаниях… обо всём? Вы просто наврали мне о том, кто вы такой? — Акааши! — Бокуто рывком поднял голову, и лучше бы он этого не делал: наивного взгляда этих огромных глаз Акааши прямо сейчас не вынес бы. — Я наврал, да, но я лишь хотел… я оказался в незнакомом времени, поначалу я вообще не понял, что произошло! А ты… ты с самого начала так помогал мне, я не мог сказать, что ни черта не значу, — Бокуто спрятал лицо в ладонях, и на секунду Акааши показалось, что он вот-вот расплачется, но вместо этого послышался его глухой голос: — Прости меня. В своём веке я… по существу, никто. Протирать пробирки в лаборатории величайшего изобретения человечества, вывалиться к тебе по неосторожности — это же просто смешно. Я не хотел говорить правду. Прости меня, Акааши! Акааши плотно зажмурился и часто задышал. Его мутило. Сугавара советовал ему не перенапрягаться, а сегодняшний день мало того, что высосал из него все соки физически, так ещё и напоследок огрел молотком морально. — Без тебя я никогда не вернусь, Акааши, — тихо, нерешительно позвал Бокуто, будто боясь, что один лишний звук — и Акааши сорвётся на нём. — Ты моя единственная надежда, понимаешь? Я столько врал тебе обо всём, что сейчас, когда ты добровольно чуть не умер ради меня, я просто не мог и дальше… — Уходите, — устало прервал его Акааши. На сердце скребли кошки. Бокуто задохнулся: — Что? — Прошу вас, уйдите, — Акааши откинул голову и невидящим взглядом принялся буравить потолок. — Мне плохо. И надо подумать. Бокуто, кажется, готов был начать спор, однако так этого и не сделал; вместо этого он снова понуро вздохнул, поднялся с кровати, с немого кивка Акааши погасил газовую лампу под потолком и, потоптавшись у двери, нерешительно пробормотал: — Спокойной ночи, Акааши. Когда его грузная поступь послышалась на лестнице, Акааши больно прикусил нижнюю губу, сдерживая дрожь, и потянулся за оставленной на тумбе фотографией. Бокуто на ней улыбался — и это был настоящий Бокуто. А сейчас Акааши даже не был уверен, что человек, с которым он прожил целый месяц и в которого влюбился, не солгал ему в чём-нибудь ещё. Выдохнув, Акааши сунул фотографию в конверт и снова взглянул на корявую подпись поверх: «От Бокуто». А затем завернулся в одеяло и уставился в потолок, но над размышлениями долго не протянул — веки слипались от усталости, которая ломотой навалилась на всё тело, и Акааши, даже не сумев оформить в голове чёткую мысль по поводу происходящего, провалился в тревожный сон.