Сто восемнадцать лет тому вперёд

Следующим утром кресло Бокуто пустовало, но на тумбе, прямо возле конверта с фотографией, стояла тарелка варёного риса, чашка чая — как позднее выяснилось, без сахара — и пара очищенных яиц. Навязчиво тикающие часы показывали, что уже перевалило за полдень, и Акааши, тихо вздохнув, упал обратно на подушку. Он проспал больше тринадцати часов, и это была непозволительная роскошь, а глаза всё ещё слипались. С ненавистью припомнив свою болезнь, Акааши молча потянулся за завтраком. Снизу не раздавалось ни звука, и Акааши сделал вывод, что Бокуто либо ушёл, либо снова валялся в гостиной с украденной из библиотеки Куроо книгой. Жуя успевший за пару дней опостылеть рис, Акааши мучительно думал о том, как Бокуто чувствовал себя после того, как вчерашним вечером Акааши его прогнал. Наверняка не лучшим образом. Его ложь тоже не давала Акааши покоя. Акааши ненавидел, когда ему в открытую врут, но Бокуто… он врал о том, кем был, но как человека его это вряд ли изменило основательно. В конце концов, Бокуто оставался Бокуто, тем самым, кто на полном серьёзе несколько часов подряд рассказывал Акааши о своём намерении сбежать в Париж, кто помогал ему и заботился о нём… по мере сил, разумеется. Чай был холодным. Когда Акааши допивал давно остывший напиток, на лестнице послышались тихие, явно неуверенные шаги. Бокуто заглянул в комнату, но заходить не стал, принявшись мяться у порога, и Акааши походя отметил, что на нём по-прежнему вчерашняя одежда. От этого почему-то сделалось только хуже. — С добрым утром, — промямлил Бокуто, почесав в затылке. Выглядел он до ужаса виноватым. — Я просто хотел узнать, проснулся ли ты и нужно ли тебе что-нибудь. Акааши покачал головой: — Нет… нет, спасибо. — Ладно, — Бокуто шагнул в спальню и осторожно, будто боясь, что Акааши вывернется из своего одеяльного кокона и бросится на него, подступил к тумбе. — Тогда я заберу это. Зови, если что-то понадобится. В полном смятении от незнания, что он должен сказать, Акааши пронаблюдал за тем, как Бокуто собирает посуду и разворачивается к выходу. Уже у самого порога Акааши нашёл в себе силы окликнуть его: — Бокуто-сан, — тот остановился, повернув к нему голову, и Акааши сглотнул. — Я должен извиниться за вчерашнее. Я просто не знал, что делать. И до сих пор не знаю, если честно. — Всё в порядке, — как-то равнодушно обронил Бокуто. — Это мне стоит извиняться. Я решил, что здесь будет шанс начать всё с чистого листа, придумать себе новую жизнь… Нельзя было врать. Особенно тебе. Так что я всё понимаю. Акааши пристроил ладони поверх одеяла, в растерянности поглаживая тёплую ткань. Пальцы дрожали, и Акааши не мог понять, от болезни или от волной накатывающих эмоций. — Я лишь хочу сказать, — торопливо забормотал он, — что, несмотря на это, я не беру свои слова назад. Я помогу вам вернуться домой, как только встану на ноги, потому что… я пообещал. Бокуто улыбнулся. Получилось как-то вяло. — Спасибо, Акааши. И вышел. Акааши пробовал вставать и ходить по комнате самостоятельно — первые разы выходило ужасно, затем терпимо. От слабости колени подкашивались, но медленно передвигаться по стенке с расчётом добраться до комода или туалета было вполне возможно; даром что Бокуто, однажды застав Акааши за подобными прогулками, пришёл в ужас и взял с него слово, что больше он так делать не будет. С тех пор Акааши вставал только под его контролем и только держа Бокуто за руки. Он по-прежнему не знал, как должен себя с ним вести, но ощущения походили на те, которые царили между ними первые дни знакомства — общая неловкость и робость от случайных прикосновений. Бокуто не делал попыток сблизиться, Акааши не знал, имеет ли право, и какая-то его часть даже была этому рада: Акааши твердил себе, что так будет проще отпустить Бокуто, когда придёт время. И всё же по ночам без ставших привычными объятий было ужасно одиноко. Помимо ненавязчивой заботы Бокуто, к Акааши несколько раз на дню заглядывал Кенма, который рассказывал, как идут дела в особняке и какие слухи Куроо приносит из Города. К счастью, как и полагал Акааши, назойливые шёпотки о машине времени восприняли как шутку, и только Тсукишима, видимо, не оставлял своих попыток доказать серьёзную их подоплёку. Раз в пару дней появлялся Яку, каждый раз рассыпавшийся извинениями за свою идею с ртутью; однажды он привёл с собой Льва, и Бокуто пришлось лично отгонять его от постели больного. Куроо приходил, когда близилось время ужина, и делал попытки склонить Бокуто на свою сторону, но тот, однажды заявивший, что не оставит Акааши в таком состоянии, настаивал на своём до сих пор. Несколько раз Акааши виделся с Сугаварой, который понемногу включал в его рацион более плотные супы, зелень и свежие овощи, а ещё, по словам Кенмы, о чём-то долго общался с Тсукишимой. Выздоровление протекало вяло и почти незаметно. Бокуто готовил ему рис и яйца, от которых Акааши уже мутило, и однажды он прямо заявил: — Бокуто-сан, ещё один яичный желток — и меня стошнит прямо на вас. Тот выглядел оскорблённым до глубины души: — Акааши, я только пытаюсь помочь! И выполняю предписания врача. Держи, — в руки ему сунули тарелку с яйцами, — а если тебя мутит, я могу принести ве… — Не стоит, — сморщился Акааши. — Нельзя ли готовить что-то другое? Я почти две недели питаюсь одними яйцами. — Сам виноват, — пробурчал Бокуто. На это Акааши мог только тоскливо вздохнуть: что ж, справедливо. Первый снег выпал только во второй половине декабря и вызвал у Бокуто просто ребяческий восторг. Крупные снежные хлопья валили с такой силой, что картинка за окном превратилась в сплошную белую рябь, и к вечеру, когда первый снегопад за эту зиму прекратился, земля была покрыта толстым снежным ковром. Поддавшись навязчивым уговорам, Акааши позволил Бокуто вывести себя на улицу и оставить пару следов на нетронутом белом одеяле. Пока сам Акааши сидел на крыльце, ровно дыша колючим воздухом, Бокуто оживлённо катал по снегу огромные шары и выглядел самым счастливым путешественником во времени в мире. — У вас в двадцать первом веке нет снега? — окликнул его Акааши, когда Бокуто грохнулся в снег и со смехом принялся мотать руками и ногами вверх-вниз. — Что вы делаете? — Снежного ангела, — послышалось оттуда. — А там, — из снега высунулась рука и ткнула пальцем куда-то в сторону огромных шаров, — будущий снеговик. Будет стоять у тебя под окном. — Это странно, — признал Акааши. — Это весело! У вас здесь вообще не умеют развлекаться, что ли? Когда Бокуто поднялся, и взору Акааши открылся его перемазанный в снегу и до нитки мокрый тёплый сюртук, Акааши едва удержался от смеха: лицо у Бокуто раскраснелось, к волосам прилипли комья снега, а в руках он мял снежок, и вид у него был… самый что ни на есть авантюрный. — Жаль, что ты болеешь, — признал он, взвешивая в руке снежок, — я бы пустил тебе его в голову. Акааши поперхнулся морозным воздухом: — Это так у вас развлекаются? — Ага, — довольно подтвердил Бокуто. — Я лучший в снежных боях. Вот бы найти кого-нибудь, кто… Куроо! Часом позже Акааши наблюдал за тем, как Бокуто на полном серьёзе обучает Куроо строить укрепления и, издавая радостно-воинственные кличи, ведёт самый настоящий огневой обстрел. К Акааши подсел Кенма и, едва увернувшись от криво пущенного снежка, тихо хмыкнул: — Не знал, что в Индии в ходу снежные игры. Там вообще есть снег? — Хороший вопрос, — пробормотал Акааши. — Спроси у Бокуто. — Акааши, — серьёзно позвал его Кенма, не сводивший с него пристального взгляда, от которого всегда делалось неуютно, — брось. Я знаю, что Бокуто не из Индии. Как долго вы собираетесь в это играть? Акааши вздрогнул. Непроизвольное движение вряд ли укрылось от цепких глаз Кенмы, и он не отводил взгляд, показывая, что терпеливо ждёт ответа. Акааши неуютно поёрзал на холодной скамейке, стоящей у крыльца — Бокуто заботливо укутал его в одеяло, но теплее от этого почти не сделалось, — и вздохнул: — Если не из Индии, то откуда тогда? — Если бы я знал, — Кенма апатично обхватил пальцами плечи, будто ему было холодно. Хотя ему не было. Никогда. — Я просто знаю, что вы что-то прячете, и… Акааши, это не моё дело. Возможно, в этом вопросе я не заслуживаю такого же доверия, как обычно, — прозвучало не в пример осуждающе, — но есть и другие, кто… интересуется Бокуто. Мне не нравится, какой живой интерес к нему проявляет Тсукишима. Ты знал, что пару дней назад он посещал твою Коллегию наук? Акааши снова дёрнулся: — Она не моя. Откуда ты… — Куроо говорил, — Кенма прищурился. — Кажется, Тсукишима разговаривал с твоим бывшим преподавателем. Ты знаешь, кто относит вам продукты? Акааши моргнул: каждый раз, когда Бокуто принимал новые заказы из Города, сам Акааши находился наверху и не видел, кто приходит, но… — Разве не ты? — Тсукишима, — Кенма издал горькое «хм». — Обычно он оставляет это на меня, но в последнее время… ему нужен повод забраться к вам в дом. Поэтому я хочу, — Акааши вдруг обнаружил, что Кенма сжал его пальцы своими и понизил голос до едва различимого шёпота, — чтобы ты рассказал мне, что происходит. Акааши прикусил губу. Где-то на периферии раздавались шумные выкрики Бокуто и Куроо, кажется, затеявших настоящую войну, но Акааши слышал только собственный звон в ушах и видел спокойно-требовательный взгляд песочных глаз, смотрящих на него из-под непроницаемой маски. — Я могу помочь, — тихо добавил Кенма. — Ты ведь доверяешь мне, правда? И Акааши сдался. — Приходи вечером, — попросил он, прекрасно зная, что Бокуто это не очень понравится, — я всё расскажу. Кенма поколебался, но кивнул. А Акааши, изобразив на лице дрожащую улыбку, вернул взгляд к Бокуто, которому только что мощно зарядили снежком в лицо. Куроо из-за своего ограждения издал воинственный клич — и тут же получил снегом в рот. Кенма тоненько хмыкнул. А Акааши, попытавшись унять невесть с чего колотящееся сердце, послал Бокуто ответную неуверенную улыбку.

***

Кенма, как и обещал, явился вечером, когда на улице давным-давно стемнело и на дорожке зажглись фонари. Бокуто, не ожидавший такого позднего визита, молча пропустил его в спальню к Акааши — и наверняка удивился, когда Акааши попросил его остаться. — Так, — протянул Бокуто, подпирая плечом дверной косяк, — что происходит? Акааши, попросту не успевший (и отчасти не захотевший) предупредить его, лишь пожал плечами: — Я обещал Кенме рассказать обо всём. — А что, — аккуратно поинтересовался Бокуто, — включает в себя понятие «всё»? — Абсолютно всё. Включая то, откуда вы на самом деле. Я доверяю Кенме. Кенма переводил взгляд с Акааши на Бокуто и обратно, похожий на загипнотизированного движениями часового маятника кота. Бокуто, которому от этого явно делалось жутко неуютно, сдался на третьей секунде гробового молчания: — То есть я могу… — Предоставлю эту честь вам, — прохладно улыбнулся Акааши. — О. Ну, ладно, — Бокуто почесал в затылке и перевёл на Кенму насторожённый взгляд, но затем сдался и развернулся к Акааши: — А с чего такие перемены? — У нас, возможно, неприятности, — признал Акааши. — Вам тоже есть что рассказать, на самом деле. — Разве? И я об этом до сих пор ничего не… — О, пожалуйста! — Кенма заёрзал на кровати. — Просто объясните уже, кто-нибудь. — Я из две тысячи семнадцатого, — брякнул Бокуто. — Вывалился из машины времени. Акааши издал нетерпеливый вздох, и Бокуто явно смутился. Кенма обеспокоенно смотрел на него: — Мне послать за врачом? Лихорадка заразна? — Это не лихорадка, — снова вздохнул Акааши, — Бокуто абсолютно здоров. — Но он безумен. А если ты ему веришь, то вы оба… — Кенма взглянул на Акааши так, как порой сам Акааши рассматривал мельчайшие детали для своих механизмов, явно пытаясь отыскать единственный вышедший из строя винтик. И, видимо, ответ прочитал у Акааши в глазах, потому что явно поперхнулся: — Вы шутите. Либо шутите, либо и правда безумны. — Никаких шуток! — вскинулся Бокуто. — Акааши был там, когда это случилось! Кенма покачал головой и приподнялся с места: — Простите, наверное, всё-таки будет лучше послать в Город за Сугаварой. Не знаю, что пришло вам обоим в голову, но… — Кенма! — умоляюще протянул Бокуто, схватив его за руку. — Останься! Акааши, скажи ему! Послав Бокуто недовольный взгляд, Акааши сложил пальцы в замок и попросил у Кенмы только: — Слушай. Он рассказал обо всём без утайки, начиная с той самой ночи два месяца назад, когда Бокуто впервые вывалился из его хронометра, и заканчивая текущей проблемой с его починкой. Бокуто время от времени вставлял свои содержательные комментарии в духе «Ну, да, я не знал, как пользоваться вашим туалетом, не надо рассказывать об этом в таких подробностях». Единственное, о чём Акааши умолчал, — это то, чем на самом деле Бокуто занимался в своём времени. И, судя по взгляду, за это Бокуто был ему невероятно благодарен. Кенма покорно слушал не перебивая, а когда Акааши закончил свой рассказ унылым «И теперь я не знаю, что делать», нерешительно потянулся. — Значит, всё-таки путешествия во времени, — только и сказал он. Бокуто переглянулся с Акааши, и оба медленно кивнули; Кенма рассеянно накручивал на палец прядку светлых волос. — Ты нам веришь? — напрямую спросил Бокуто, но Кенма с ответом не спешил. — Я… — он вцепился пальцами в рукава своей рубашки. — Я не знаю. Это звучит нелогично и абсолютно противоречит всем законам, которые мне известны… — Знаю, — кивнул Акааши. — Но человеку, который сотворил со мной такое чудо, — Кенма вяло махнул руками; его несчастный голос явно говорил о том, что за чудо он это считал в последнюю очередь, — наверняка судьбой было предначертано совершить что-то из ряда вон. Только, пожалуйста, не делай такое лицо! То, что я до сих пор жив, чудо и есть, — Акааши показалось, что глаза Кенмы улыбаются. — Я всегда знал, что ты можешь больше, чем показываешь. Поэтому — положим, я вам верю. Но… — он нерешительно потянулся. — Получается, все слухи в Городе правдивы? И Тсукишима подозревает правду? Акааши пристыженно опустил плечи: — Я… в шутку сказал Льву, что строю машину времени. А он воспринял это всерьёз. А Тсукишима… в день рождения Куроо он, кажется, действительно начал что-то подозревать. Грозился, что в его силах настроить Куроо против меня, если я не расскажу, что происходит. Разумеется, у него нет доказательств, но раз уж он так легко поверил тому, что говорил Лев… — Сомневаюсь, что он действительно поверил, — предположил Кенма. — Вряд ли он вообще допускает мысль о том, что ты сотворил, он же рационалист и прагматик. Скорее ему нужен повод выдворить тебя и лишить доверия Куроо. — Если так продолжится, — Акааши покачал головой, — именно это и случится. Я в любом случае ему отказал, он ничего не знает, но всё равно… Это во многом моя вина. Кенма и Бокуто смотрели на него одинаково поражённо. К чести Кенмы, рассказ о том, что на самом деле стояло в лаборатории Акааши, он воспринял спокойнее, чем эту часть. — Он угрожал тебе? — воинственно прорычал Бокуто. — И я узнаю об этом только сейчас? Акааши… — Бокуто-сан, пожалуйста! — тот утомлённо вздохнул. — Сейчас главная проблема — вернуть вас домой и сохранить историю с хронометром в тайне, — он послал Кенме выразительный взгляд, и тот кивнул: — Можете на меня рассчитывать, — и, сложив руки на коленях, вдруг попросил: — Я… могу посмотреть? Акааши поймал на себе растерянный взгляд Бокуто и пожал плечами: он абсолютно не видел причин отказывать. Кенма стал третьим человеком, посвящённым в эту большую-маленькую тайну, и Акааши скорее пустил бы себе пулю из револьвера прямо в сердце, чем поверил бы, что Кенма кому-нибудь разболтает. Да ему, по существу, и некому было. Акааши не знал, успокаивает его эта мысль или печалит. — Если я сумею подняться с кровати, — хмыкнул он. Бокуто тут же протянул ему руку, но Акааши недовольно поджал губы и отмахнулся: он чувствовал себя не настолько плохо. Неловкость между ними можно было заметить даже глухому и слепому, что уж говорить о Кенме, который из молчания извлекал куда больше информации, чем из слов. Всю дорогу до лаборатории Акааши кожей чувствовал его прошивающий из-под маски взгляд и чувствовал себя так, словно Кенма открывает его для себя заново, почти с нуля. Может быть, так оно и было. В лаборатории Акааши после болезни практически не появлялся. Злосчастный баллон с ртутью стоял с плотно закрытой крышкой, упакованный в ящик, в котором прибыл, в дальнем углу заваленной металлическим хламом комнаты. Акааши пропустил Кенму вперёд, а сам присел за свой рабочий стол: после спуска по лестнице слегка кружилась голова. Бокуто сам подвёл Кенму к хронометру. Внешне почти законченный, он выглядел внушительно: новый «шкаф», блестящий деревом и счётчиками на панелях впереди, начищенный паровой котёл, сияющие бока цистерны для топлива, новые колбы с неоновыми цифрами, которые мерцали на дате двадцать четвёртого октября две тысячи семнадцатого. Кенма в нерешительности застыл перед огромной машиной, храня молчание долгих несколько минут, а потом наконец сказал: — Значит… правда. Бокуто прошёл мимо него и легко толкнул дверцы «шкафа», приглашая полюбоваться на внутреннюю полость и ряд переливающихся ламп под потолком. Кенма поколебался и покачал головой: внутрь он точно не хотел. — Отсюда я вывалился, — одарил его широкой улыбкой Бокуто. Кенма оставил его слова без внимания. — Вы понимаете, — наконец медленно произнёс он, — что случится, если это увидит хотя бы ещё одна живая душа? Акааши против воли сжал пальцы в кулаки; ногти врезались в ладони. — Поэтому мы рассчитываем на тебя, — сказал он. — И, Кенма… Куроо тоже не нужно знать. Тот кивнул: — Понимаю. — Как бы сильно ни хотелось рассказать. Ни слова. — И не подумаю, — Кенма с дрожащим смешком обхватил себя руками. — Первое, что Куроо сделает, — будет умолять тебя отправить его на неделю вперёд, чтобы взглянуть на то, на каких лошадей ему ставить по выходным. А потом в самое начало эпохи Возрождения, где его сожгут на костре, потому что решат, что он еретик. А в будущем, — он повернулся к Бокуто, — людей жгут на кострах? — Эм… — тот явно смутился. — Нет. У нас ведьмы берут деньги за то, чтобы участвовать в шоу по телевизору. — Что такое телевизор? — Бокуто-сан! — Прости, Акааши! — Бокуто страдальчески прикусил губу и покосился на Кенму. — Мне нельзя рассказывать. Акааши считает, что это нарушит ход истории и всякое такое. У нас это… явление очень тщательно изучали. Думали, что мы будем просто наблюдателями. Кенма не выглядел особенно расстроенным, скорее ужасно заинтересованным, и Акааши вполне понимал (и разделял) его любопытство. — Всего один вопрос, — нерешительно попросил Кенма наконец. — Если он слишком опасен — не отвечай, отмолчись. Но… в будущем… такие, как я, — они считаются чем-то нормальным? Акааши внутренне готовился к такому вопросу, а вот Бокуто, как оказалось, нет: он разом растерялся, потупил взгляд, принявшись разглядывать свои ботинки, что само по себе служило бы довольно красноречивым ответом, если бы Бокуто ещё и тихо не добавил: — Нет. У нас такое всё ещё ненормально. Кенма только на секунду прикрыл глаза и склонил голову: — Спасибо за честность. В лаборатории повисло густое, как кисельный туман над болотом, молчание; Бокуто смущённо шаркнул ногой, пробормотал что-то вроде извинений, которые не услышал никто, кроме него самого, Кенма снова отвернулся к хронометру. В стремлении разрядить обстановку и перевести тему в другое русло Акааши деловито кашлянул в кулак: — Кхм… Я думаю, что смогу продолжать работу с хронометром и до полного выздоровления. Во всяком случае, с чертежами. Надо придумать, как заставить это работать. Боюсь, некоторых средств в моём распоряжении нет и не будет — слишком сложно их достать и сделать. Возможно, мы обойдёмся без них, но… — он утомлённо вздохнул и запустил пальцы в волосы. — Ещё много нужно сделать. Бокуто-сан… простите, можно мне чай? Выглядя изрядно растерявшимся, Бокуто ответил не сразу: — О. Конечно, я мигом. Он пробрался через завалы шестерён и пластин и скрылся на лестнице; Кенма, осматривавший «шкаф», повернулся к Акааши лицом. И только затем отрывисто сказал: — Ты ведь его любишь. Акааши дёрнулся, будто через него прошёл электрический ток. Рядом с Кенмой такое случалось постоянно, и всё же… Акааши пробрала не столько сама фраза, сколько тот факт, что Кенма утверждал, а не спрашивал. Сил хватило только на угрюмый кивок. — И помогаешь ему вернуться домой? В своё время? — уже вопрос. Кенма, казалось, искренне не понимал, а у Акааши каждое слово почему-то болезненно резало где-то в груди. — Я пообещал, — просто ответил он, поведя плечами. — Думаешь, ты сможешь… вот так вот его отпустить? — продолжал допрос Кенма. В его механическом голосе Акааши очень хотелось уловить сочувствие, но там давно только скрежетали шестерёнки и щёлкали миниатюрные клапаны. — Не знаю, — прошептал Акааши, — ничего не знаю. Но Бокуто-сан… ему не место здесь, это не его время. Мы должны его вернуть. — Такой ценой? — Какой? — Ты знаешь, о чём я, — закатил глаза Кенма. — Ценой твоего разбитого сердца. Акааши издал тусклый смешок: — Как поэтично. Моё разбитое сердце — лишь малая жертва на благо науки. Она, бывало, забирала и больше. — Но ты не обязан… — Обязан. В том-то и дело, — Акааши вздохнул и устало потёр слипающиеся веки. Кенма смотрел на него не мигая, и Акааши вдруг осознал, как жалко звучит его оправдательный шёпот: — Пообещал я раньше, чем влюбился. Но с каждым днём появляется всё больше проблем. К тому же Тсукишима… что он сделает, если догадается? Если проберётся сюда и увидит в лаборатории почти законченный хронометр? Настала очередь Кенмы пожимать плечами: — Остаётся только гадать. Я бы попробовал поговорить с Куроо, указать ему на то, что Тсукишима делает… Но Куроо не слушает, — он покачал головой. — А если не рассказывать ему о хронометре, у меня и вовсе получится полностью выдуманная история со сфабрикованными доказательствами. Тсукишиме не придётся даже что-то делать, чтобы Куроо поверил ему, а не мне. — Не нужно ничего говорить, не создавай себе проблем. Просто следи за ним, — попросил Акааши. — В таком состоянии я не особенно что-то могу: даже встать с кровати получается с трудом, ты и сам видишь. Если до лаборатории доберутся, я потеряю всё. А Бокуто лишится своего единственного шанса вернуться. О том, что Акааши и был его единственным шансом, он предпочёл умолчать. Однако Кенма всё равно понимал; он спокойно кивнул и пообещал: — Я сделаю всё, что в моих силах. А ты… делай то, что считаешь правильным. И Акааши от этого стало хоть немного, но легче.