Тринадцать

      Дариуну семнадцать, а говорят, что крови врагов на его руках не меньше, чем у иных великих марданов. Ему всего семнадцать, а он уже сделал чёрный цвет символом силы, символом страха. Ему шепчутся в след, что такие, как он, кто создан для войны, рождаются раз в сто лет.       А дядя Вафриз, как-то наблюдая за тем, как он аккуратно натачивает меч, просто говорит, что он всего лишь пока глупый мальчишка. Обидно это слышать, ведь дядя всегда говорит правильные и верные вещи, и Дариун молча хмурит брови. Но всё-таки соглашается поехать в небольшую деревеньку почти у столичных стен.       Их почти сразу окружает толпа весёлых ребятишек. Похоже, дядю тут знают, вон как весело прыгают вокруг и щебечут при виде большой корзины с яблоками. Пара солдат отдают несколько мешков с припасами загорелому мужчине, и Дариун не успевает задать вопрос. Просто его ощутимо дёргают за штанину, и он переводит взгляд вниз — и встречает очень серьёзный взгляд больших голубых глаз. Мальчишке года четыре, он тонкий, изящный, с необычными для деревенского мальчонки светлыми, отливающими серебром волосами. Он упрямо и по-взрослому вглядывается ему в лицо, хотя ему и сложно, приходится голову даже немного запрокинуть, уж слишком Дариун высокий. Остальные дети потому и держатся в сторонке — незнакомый и пугающий он для них.       А этому — хоть бы что. Смелый пацан. Мальчишка дёргает его за штанину ещё раз и, широко улыбаясь, вдруг весело говорит:       — А ты меня покатаешь?       Улыбка у него хорошая, светлая, как и взгляд — чистый, ясный и любопытный. Ему нельзя отказать, и Дариун неловко кивает, чувствуя, как и собственные губы растягиваются в улыбку. И в то же время — неловко так, не по себе. Собственные руки кажутся грязными, запятнанными кровью и болью. Просто ведь так оно и есть, хотя он старательно промывал их ключевой водой после недавнего похода. Не ему прикасаться к такому светлому улыбчивому ребёнку, так страшно, что оставят его ладони вечные кровавые пятна, но Дариун поддаётся на просящий взгляд и подхватывает мальчишку под руки, а после садит к себе на плечи, и тот, испуганно взвизгнув от неожиданности, крепко хватает его за уши. Ну, что первое под руки попалось.       Остальная детвора издаёт один на всех завистливый вздох. Мальчишка же осторожно зарывается маленькими тёплыми ладонями Дариуну в волосы и смеётся смехом-колокольчиком:       — Дядя Вафриз, я так высоко!       — И это так бесстрашно, Арслан.       Дариун замирает, застывает и вообще не дышит. Имя… Только не говорите, что у него на плечах, весело дрыгая ногами, сидит наследный принц?       Но улыбка у дяди хитрая. Вот что он хотел ему показать в этой деревеньке? Что он ждёт от него? Ведь он ничего не делает просто так.       У Дариуна миллиарды вопросов, а он сам даёт ответы весёлой разношёрстной ребятне: почему такой высокий, а какой у него меч, а как коня у него зовут.       Его собственное имя спрашивает Арслан. Самый первый вопрос, в ответе на который у Дариуна немного хрипит голос.       Дариуну ведь всего семнадцать, и маленький улыбчивый принц со светлыми тёплыми глазами кажется каким-то сказочным существом. И в семнадцать лет сложно понять, почему этот свет невыносимо хочется защитить. ***       Арслан возвращается жить во дворец, когда ему исполняется десять. У него всё та же светлая улыбка, но взгляд теперь вдумчивый, серьёзный, изучающий. И тёмный, закрытый, когда он разговаривает с отцом и оглядывается на привычно молчаливую мать.       Дариуну уже двадцать три, его сложно назвать глупым мальчишкой, и он понимает и эти тёмные взгляды, и красные мозоли на ещё маленьких ладонях от рукояти меча — Арслан тренируется много и не даёт себе поблажек. Дариун всё понимает, во всё вникает, думает больше, чем надо обычному воину, но разве дружба с Нарсесом научит другому?       — Не рискуй, Дариун, — говорит дядя Вафриз, заметив как-то его задумчивый взгляд на царя и принца во время очередной богатой церемонии, и Дариун едва заметно кивает.       В двадцать три года он понимает, что порой светлую и чистую улыбку очень сложно защитить. ***       Дариуну двадцать семь, когда он впервые в жизни чувствует дикий ужасающий страх. Этот страх лижет мерзко щёки липким холодным туманом и нашёптывает самое жуткое. Этот страх сжимает горло кольцами, когда Дариун видит в серебристых волосах запекшуюся кровь. Но Арслан жив, хоть и тоже напуган и бледен как холст. И страх Дариуна обращается в дикую неудержимую силу, направленную лишь на одно — защитить. Уберечь оставшиеся крупицы светлой улыбки, которые почти и не видно теперь из-за тени отчаяния и испуга.       Дариун это сможет, Дариун это сделает — дяде и не стоило брать с него обещание покляться Арслану в верности. Разве он может поступить по-другому? Это просто… это невозможно.       Дариуну двадцать семь, и именно вот тогда вся жизнь начинает нестись необузданным жеребцом. Он уже не успевает думать о правильных вещах — он действует на единственно верных инстинктах, как опасный, но уже прирученный зверь. Удивительно, но именно сейчас он свободен — в словах, мыслях и чувствах. И поэтому он может отдать их все до последней капли, поэтому он аккуратно целует узкую мозолистую ладонь и называет Арслана самым важным для себя человеком.       Просто… что он ещё может ему дать, кроме своей искренности и меча, которым и защитит его жизнь, но не убережёт его светлую улыбку? Ни одного принца нельзя уберечь от боли утрат и крови на руках. Так не бывает.       Он ни за что не хочет приносить эту боль Арслану сам. Поэтому так сложно что-то сказать и слишком стыдно, когда Арслан после битвы на глазах богов в пропитанном обманом коридоре Синдрийского дворца смотрит на него с беспомощной улыбкой. Не светлой, не тёплой — острой, изломанной, болезненной. А в ушах Дариуна так и звенит его испуганный крик.       — Больше никогда так… Не сражайся больше за чужих принцев, Дариун, — тихо бормочет Арслан и, делая шаг, и утыкается носом в пропитанную потом и кровью тунику. Дариун осторожно кладёт ладони ему на плечи, оставляя на светлой ткани грязные следы. ***       Арслану только исполняется семнадцать, и, наверное, ему ещё рано пробовать крепкое вино, но Гив бывает очень убедительным и, как всегда, делает всё быстро и незаметно, Дариун и глазом не успевает моргнуть. А потом моргать вообще забывает, с ужасом и в то же время обожанием всматриваясь в весёлые голубые глаза и покрасневшие щёки.       Дариуну тридцать лет, а он влюблён так сильно, ярко, словно это ему всего семнадцать. Нарсес даже уже шутить устал, только с тёплым интересом наблюдает и задумчиво хмыкает временами.       Арслану хватает и пары кубков, чтобы после сонно жмуриться и сладко зевать. Гив только весело ворчит, что Дариун ну вот почти заботливая мамочка, когда тот серьёзно говорит, что Арслану надо отдохнуть. А Арслан и не спорит, послушно позволяет себя увести в свои покои, крепко держась за чужую ладонь.       Он обессилено падает на свою кровать, раскинув руки, и в голове Дариуна много правильных мыслей. Что Гиву надо устроить головомойку, что Арслану надо переодеться в тунику для сна, что завтра у него и голова может разболеться… А потом всё исчезает, и кажется, что он сам выпил вина не один кувшин, потому что остаётся лишь пьяный восторг, когда Арслан с лёгкой улыбкой переводит на него поблёскивающий взгляд из-под ресниц.       — Вам надо переодеться и хорошо отдохнуть, — медленно произносит Дариун, присаживаясь на край кровати. Это неправильно, все инстинкты кричат об этом, но он осторожно касается ладонью чужого лба, отводя с него серебристые прядки. Проводит пальцами по тёплой щеке и линии подбородка. И по губам — мягким, тёплым, податливым… Они чуть подрагивают под его пальцами.       — Дариун… — Арслан произносит его имя тихо-тихо, но кажется, что вокруг зазвенели в раз десятки колоколов, что оглушили и в то же время развеяли это приятное пьяное наваждение.       Наверное, Дариун отдёргивает ладонь слишком быстро и резко, и в глазах Арслана застывает обида. Но сложно, так сложно решить, что надо сделать и сказать. Дариун никогда не сбегает, но сейчас он может сделать только это, выдавив из себя трусливо-хриплое:       — Отдыхайте, мой принц. ***       В бою лишние мысли не нужны. Но Дариун не может не думать, не может не прокручивать в голове снова и снова все слова, все ощущения той странной ночи. Может, и к лучшему теперь эта засада на рыскающий вокруг отряд туранцев. Хоть как-то отвлечься, отдать свою ярость на самого же себя верному мечу.       Дариун понимает, насколько это всё глупо, когда в правом боку начинает расползаться тупая опустошающая боль. Как же всё глупо, что его смог ранить обычный солдат?       Конечно, они разбивают вражеский отряд без особых потерь со своей стороны. Да и рана-то на боку пустяковая, но Нарсес знает его слишком хорошо и хмурится сильнее, чем стоило бы. И, так как знает его слишком хорошо, пока не спрашивает ничего.       Прибыв в крепость, Дариун сразу отправляется к себе. Джасвант молча кивает ему перед этим — никто не справляется с перевязкой лучше него. Но у него шаги другие, не такие обеспокоенные и звенящие. И Дариун не сразу оборачивается к распахнувшейся двери. Просто он так и не может понять, почему ему стыдно посмотреть Арслану в глаза. Они всё делают молча. Дариун без единого слова снимает уже прилипшую к ране тунику, Арслан молча вдевает нить в иглу. Удивительно, но латает он его умело и быстро, пусть хмурит тревожно лоб.       — Я попросил Джасванта научить меня помогать с ранами. Никогда не думал, что мне придётся помогать именно тебе, — вдруг говорит он, и Дариуна снова топит странный стыд.       — Я был неосторожен, простите.       Арслан в ответ молчит, только аккуратно складывает оставшиеся бинты, и Дариун устало садится на кровать.       — Не прощу, — раздаётся упрямо над его головой, и щёки обхватывают горячие ладони, заставляя задрать голову. — Если я в какой-то момент не смогу тебе помочь…       Ладони у Арслана такие же, как у него. Мозолистые, забравшие не одну жизнь и уже давно запачканные в крови. И всё же тёплые и аккуратные, как когда-то давным-давно, когда Дариуну было семнадцать, а у него на плечах сидел маленький весёлый мальчишка.       С тех пор прошло тринадцать лет. Для них, частенько ходящих по краю, рискующих жизнью, это уже такой долгий срок. И в один миг он пролетает полосой ярких кадров в голове Дариуна, когда Арслан, наклонившись к нему, требовательно прижимается к его губам своими.       Дариуну тридцать, когда он наконец-то признаётся самому себе, что влюблён.