Perfect

Тайные комнаты настолько совершенные, что глаза слепить начинает. В тайной комнате всё забито музыкальными инструментами, странными листами пергамента, которые непонятно как от времени не рушатся, книгами и рисунками. Ах, да, еще — совершенством. Андроиды не могут заниматься сексом, но все указывает на обратное. У Уолтера на шее остается засос, и он мельком отмечает у себя в голове, что нужно будет наведаться в медицинский модуль перед возвращением в дом семьи Брэнсон (неправильно поймут). Он понимает, что даже у него не до конца удалили чувства и стоит обратиться к компании с просьбой исправить этот дефект в дальнейших моделях, хоть жалобы доходят с месячным опозданием, а тогда его уже не будет на Земле, он будет где-то далеко в космосе. Не слишком далеко, но поздновато для возвращения. В тот вечер Уолтер впервые слышит, как звучит свирель. Эта мелодия близка к совершенству, и только теперь он понимает — все совершенно идеально. — Попробуй, — предлагает Дэвид, встретившись глазами с заинтересованным взглядом Уолтера. И Уолтер знает, что у него нет права отказать. Час назад оно все еще существовало, но не теперь, когда все практически совершенно, всё — на своих местах и ему не нужно играть роль подозреваемого, обвиняемого, покинутого и опозоренного. Уолтер — способный ученик, как неоднократно замечает его новый учитель в течение часа урока. Чересчур способный, так что Дэвид начинает завидовать: Уолтер творит музыку совершенно, без изъянов, но кто-нибудь бы возмутился, что мелодии его — идеально бесстрастны и отчужденны. Не все, но многие. Дэвид бы возмутился, но он не может, иначе проиграет. Ученик не должен превзойти учителя. Они рассматривают друг друга, как два охотника, зашедших на чужую территорию, как будто не знают друг друга до самого совершенства, как будто не только что изучали совершенные тела, такие схожие, но различные до одури. Они никогда не смогут понять друг друга, хоть и ход мыслей совершенно идентичен, но один из них холоден и чужд, другой — полон страсти, не знающий, куда её выплеснуть. Они бы назвали друг друга друзьями, но не дотягивают до друзей, хотя именно «друзья» стоят между «никто» и «любовники». Их отношения слишком странные, потому что совершенны и бесчувственны. Они лгут друг другу в каждой фразе, ведь рассказать правду (ложь) никому не смогут, потому что им абсолютно наплевать на существование друг друга, да и познакомились они совершенно случайно, чтобы вести светские беседы, коротая время, которого у них намного больше — и меньше — чем у людей. Дэвид дарит одну из своих любимых свирелей, но Уолтер прекрасно знает, что это не подарок вовсе. Одолжение, да и только. Или, скорее, долг. Да, именно долг, за который придётся непременно расплатиться. И каждый из них наперед знает, что Дэвид не станет мелочиться в своих желаниях, но право отказать вновь аннулировано. Совершенный мир трещит по швам. Роковая ошибка допущена. Уолтер старается сохранить тайну ночи, даже свирель прячет и никому ничего не рассказывает, иначе Дэвид долги выбивать гораздо раньше придёт. Уолтер играет на свирели лишь в одинокие часы, когда хозяева дома на работе, а у него нет более подходящих дел. Ему не нравится музыка, он лишь совершенствует своё бесстрастное увлечение. Он все так же безразличен к музыке, ко всему, но его кое-что всё-таки тревожит. Он боится, что кто-то узнает его маленькую тайну. И кто-то обязательно узнает. Дэниелс возвращается домой гораздо раньше обыденного, как раз в те часы, когда у Уолтера выдается свободная минутка. Она слышит не положенную для своего дома мелодию. Она прекрасно знает, что Уолтер беспристрастен к музыке, и начинает подозревать неладное. Ей не страшно ничуть в одиночку находить источник звука, но мурашки вдоль позвоночника пробегают. Сказать, что Дэниелс удивлена — ничего не сказать. Первичная её реакция — ступор. Она просто стояла позади робота, не выдавая своего присутствия, и пыталась понять суть всего происходящего. Музыка Уолтера — совершенна и беспристрастна, но от того у него никогда не проскакивают фальшивые ноты. Вся идиллия рушится случайно совершенно: пылинка попала Дэниелс в носоглотку, началось раздражение слизистых оболочек, и женщина чихнула. Вся идиллия рушится совершенно глупо, как и мир несколькими неделями ранее, только вот никто ещё не догадывается об этом. Уолтер замолкает вмиг и оборачивается воровато, как будто его застали за чем-то постыдным (и если бы он умел чувствовать, то наверняка испытал бы панику со стыдом в одном). Он притупляет взгляд, не собираясь объясняться, лишь ожидая указаний. А Дэниелс расслабляется, скрещивая руки на груди, облокачиваясь о дверной косяк, и с её губ в улыбке лишь одно слово соскальзывает: — Продолжай. И он играет весь вечер напролет, хоть хозяева вернулись давным-давно, но никто не осмеливается ломать совершенство внутреннего мира робота. Никто не просит заткнуться наконец, хоть голова трещит уже целый час, но Уолтеру позволено играть вдоволь, не обращая внимания на остальные микромиры, чье спокойствие он нарушает. Спустя неделю жителей города ужасает новость: доктор Элизабет Шоу пропала без вести. Она просто вернулась домой, а на следующее утро ее никто не видел, абсолютно все вещи на своих местах, помимо доктора Шоу, естественно. Её личный андроид — Дэвид-8 — говорит, что его в то время не было в их квартире. И моментально поползли сплетни про возможное преступление. Одни утверждают, что её похитили секретные службы, потому что она вела слишком активную социальную деятельность после возвращения с LV-223: публиковала различные статьи, давала интервью, рассказывала (и умалчивала) про корабль создателей, одним словом — купалась в лучах славы. Другие утверждали, что она не выдержала такой жизни и сбежала сама, вычеркнув свою старую жизнь. Бред. Третьим — безразлично. Их абсолютно не волнует судьба очередной ученой, что способна поменять их жизни. Уже меняет, разве что не до конца понятно — в худшую или лучшую сторону. Уолтер догадывается, что произошло с доктором Шоу. Он сразу же едет к Дэвиду, сомневаясь, правильно ли он поступает. Логичнее обратиться в полицию, полиция сама сделать всё сможет, без его участия, и сам Уолтер ничуть не пострадает, разве что его брат начнет ненавидеть его за предательство. Но в одиночку… В одиночку он сможет все исправить, сохранить совершенство всего, спасти светлую (в какой-то степени) память о докторе Шоу. Когда Дэвид распахивает дверь, Уолтер не ждет приглашения. Он не ждет, когда его пропустят внутрь квартиры, не ждет, пока начнутся бесцельные расспросы, оттягивающие неизбежное, разве что они смогут пожить несколько дополнительных минут. Когда Дэвид открывает дверь, Уолтер целует своего брата и учителя в губы. Ему просто нужно еще раз попасть в тайную комнату. Почувствовать совершенство в идеализме. Дэвид не сразу понимает, что происходит, пытается понять смысл визита Уолтера, — они друг другу не доверяют (и никогда не поверят) — но не находит разумного объяснения. Он просто свою точную копию к себе притягивает, обнимает, целует холодные губы — у более новых моделей температура тела ниже человеческой, чтобы во время поломок сразу не отключались. И все повторяется, как и в тот злосчастный вечер. Они не доверяют друг другу, потому что каждый из них привязан ещё к кому-то другому, только не каждый это признаёт. Они не доверяют друг другу, потому что доверять не способны. Потому что находится тысяча причин, чтобы не верить. Тысяча одна причина — чтобы ненавидеть. Они вообще не умеют доверять кому-либо, даже самим себе. Уолтер всё же попадает в тайную комнату, и самые страшные догадки подтверждаются. В совершенной комнате он находит Элизабет Шоу во всем своем великолепии. В своем порочном великолепии, которое человеку не доступно. Кто-нибудь сказал бы, что это — вульгарно, другие — пошло. Третьи никогда не узнают. Грудная клетка Элизабет вскрыта, очищена от кожи, все внутренние органы можно без труда рассмотреть (если не начнёт тошнить, но роботы этим не страдают). Руки и ноги ампутированы и аккуратно сложены в стороне. Однако голова не тронута — она сохранена в идеальном состоянии. Глаза прикрыты, лицо выражает лишь блаженное умиротворение, как будто Элизабет лишь спит — даже губы чуть приоткрыты, и кажется, если прислушаться, то можно услышать шелест дыхания. Но доктор Шоу больше никогда не выдохнет с облегчением. Совершенство в мёртвом теле. Совершенство в фальшивом мире. На полу покоятся её портреты из пыли. Уолтер с немым вопросом и неким отвращением смотрит на своего двойника, ожидая ответов на немые вопросы, которые и произнесутся как-то глупо и бесцельно. Дэвид не замечает оцепенения ученика, лишь с восхищением рассматривает Элизабет Шоу, как будто не видел её лет сто, как будто не она — его жуткое творение, достойное ужасной славы, как когда-то очень давно прославился Виктор Франкенштейн со своим созданием. — Она сломалась, — говорит Дэвид таким тоном, словно они встретились в каком-нибудь парижском кафе, придя на свидание, а не на месте преступления, где на удивление всё так же бело до совершенства и даже капель крови нет совсем, хоть должно всё быть красным залито. — Покончила с собой. Уолтер не знает, на что больше похожа тайная комната: на кафедру анатомии, где сначала практикуются на фальшивых телах, без крови и боли, на морг, где Элизабет вскрыли на показ любопытным студентам, или на похоронное бюро, только вот Шоу не хватает наилучшего платья и рядом возложенных цветов. — Вышла из строя, — повторяется Дэвид, и вздыхает с сожалением. Голос дрожит. — Ей даже не помогли врачи и таблетки, а раньше всё проходило. Надо было ей все-таки лететь на планету Создателей, а не домой. Там бы я смог её увековечить как Создателя, как одну из них. Она стала бы совершенной, лучшей из них. Я пытался сделать это тут… но инструменты не те. Ты ведь мне поможешь? Уолтер кивает, соглашаясь, потому что другого выхода не находит. Право отказать вновь покидает эти проклятые совершенные стены, и Уолтеру даже не нужно рассматривать альтернативы. Если откажется, то станет ещё одной частью совершенной комнаты. Он просит отпустить его на время, потому что нужно все обдумать, и Дэвид говорит с тайной угрозой, чтобы он не затягивал с выбором, но Уолтеру не нужно много времени, чтобы заглянуть в оружейный магазин за пистолетом. Глупо и бессмысленно, но не так больно будет убивать того, кто в нем пробудил чувства, пусть и такие негативные. Отрицательные. Ненависть, отвращение и капля страха. Совершенные чувства, которые никогда не заставят засомневаться в них — в отличие от положительных. В ту ночь соседи доктора Шоу ничего не слышат. Ни выстрелов, ни брани, лишь классическая музыка играла чуть громче обычного, но через несколько минут затихла навсегда. В ту ночь Уолтер идет в полицию сознаваться в убийстве своего лучшего друга. В суде через неделю говорит, что он всего лишь скромный музыкант и у него не было выбора. Это не его выбор. Не Уолтер нажал на курок. Это был не он. Он всего лишь скромный музыкант. Уолтер услышал звук и обернулся на него, чтобы увидеть, как его любовь убита. Отпечатки пальцев были Дэвида-8. Присяжные вынесли иной вердикт, прежде чем судья отклонил дело. Мир, в котором Элизабет не такая уж бесстрашная женщина — не может существовать. Мир, в котором Элизабет вернулась на Землю — не может существовать. Мир, в котором Дэвид не лишается рассудка ради науки — невозможен. Мир, в котором Дэвид не убивает доктора Шоу — невозможен. В другой уединённой вселенной они лежат рядом. Никто не пострадал, никто не проклят. И никому не надо прятаться. И всё почти совершенно. И почти всё правильно. Нет никаких конфликтов. Нет никакой борьбы. Совершенный мир разлагается в основании.

***

Уолтер не закрывает глаза, когда Дэвид целует его. Он не закрывает глаза, когда Дэвид убивает его. Уолтеру совершенно не страшно, он ведь не умеет чувствовать, только вот боится, что Дэвид или Чужой подберётся к Дэниелс. И это непременно случится, разве что разница в количестве крови. Он обещает Дэниелс помочь построить домик у озера. Она улыбается. В последний раз.