Children of the Universe

Планета класса М совершенно необитаема и столь же совершенно прекрасна. Мягкий золотой рассвет ложится на белизну песка, прозрачные малахитовые воды дробятся на лакуны, укрываются гротами, сверкают спокойствием. Контраст с выхолощеной пустотой коридоров и стерильностью медотсека как всегда разителен, и МакКой раздраженно хмурится — больше по привычке. Команда разбредается по месту высадки, и Боунз провожает образовавшиеся группки задумчивым взглядом. Сулу сразу направляется в сторону небольшой рощи в надежде исследовать местную флору, Чехов уже растянулся на песке, накрыв лицо нелепой панамкой, Скотти и Джейла о чем-то увлеченно спорят, Кинсер время от времени фыркает — видимо, аргументы Скотти кажутся ему забавными. Джим подходит к нему — заспанный и уставший. МакКою пришлось пустить в ход почти весь арсенал угроз: начиная с последнего нарушения устава и заканчивая дурацкими выходками Кирка в академии, которые он пообещал предать огласке. Лишь с их помощью ему удалось уломать Джима дать команде маленькую передышку, и, главное, заставить его отдохнуть самому. Спок и Ухура уходят вместе, и Джим провожает их совершенно больным взглядом. С одержимостью остывших влюбленных они пытаются возродить умирающие отношения, и кажется, обреченность этих попыток видна всем, кроме капитана. Ревность точит его изнутри, капля за каплей, и Леонард знает, что лекарства от этих терзаний еще не придумано. Разумеется, несколько раз он крепко напивается с Джимом, слушает его пьяное несчастное бормотание, и долго потом смотрит в потолок одинокой каюты, борясь с острым желанием пойти и разбить Споку его гребаное невозмутимое лицо. Или вломиться к Джиму и поцеловать его так крепко, чтобы он и думать забыл о вулканце. Он бы схватил его за плечи и тряс бы так сильно, чтобы дурацкие мысли о Споке наконец вылетели у него из головы. Быть может, тогда бы Джим смог оглядеться вокруг и увидеть хоть кого-нибудь, кроме остроухого гоблина. Кого угодно, даже если это не Боунз. Он уже не знает, что сильнее — неприязнь к Споку или ревность к Джиму, надеется лишь, что происходящее не обернется эпидемией, ведь лекарства у него по-прежнему нет. Кирк смотрит на Спока, Боунз смотрит на Кирка, а Спок неспешно удаляется вдоль побережья, упрямо глядя перед собой, хотя Нийота продолжает что-то ему говорить. — Ну и кретин, — шипит сквозь зубы МакКой, прожигая взглядом прямую спину вулканца. — Прекрати, — устало просит Джим. — Разлад в раю, а? Оно и неудивительно, — все равно фыркает Боунз, — он же просто... — Просто что? — Просто чурбан. Бревно. Полено бесчувственное. Угораздило же. Вечно влипаешь, ну в кого еще ты мог, господи, Джим! — Я как-то не выбирал, знаешь ли, — хмурится он. — Оно и видно, — хмыкает МакКой. — А если б мог? — Тогда ты, я тебя полжизни знаю, — рассеянно улыбается Джим, на ходу пиная мелкие камешки. — Сдался ты мне, — в груди теснит чернота, жадная темная мысль — а если бы? — поднимается изнутри, и Боунз примеряется мысленно, как бы поудачнее свернуть ей шею. — Кто ж твой характер выдержит. Кирк смеется, кажется, впервые за последние месяцы по-настоящему, и МакКой криво ухмыляется в ответ. Солнце играет бликами в лазоревой воде, песок шелестит под их шагами, ветер пахнет сладкими белыми цветами и немного йодом. Боунз думает, что они с Джимом похожи на двух чахоточных — та же нервная худоба, лихорадочный взгляд, запавшие глаза — хоть сейчас на обложку буклета. Та еще парочка. — Спока ты терпишь, — замечает Кирк, — хоть он тебя и бесит. — Спок — другое дело, — отмахивается Боунз. — Это почему же? — Его я в команду не выбирал, а тебя лично протащил, — напоминает он, — под свою ответственность. — Жалеешь небось, — щурится Джим. — Дня не проходит. Светлые глаза смотрят на него чересчур серьезно, и Боунз запинается. Кирк смотрит на него, словно что-то выискивая в лице, и Леонарду хочется свести все к шутке, но в горле отчего-то пересохло, и потому он молча смотрит на Кирка в ответ. Глаза у него такие синие, что на море теперь даже смотреть нет смысла. — Они расстанутся скоро, — быстро говорит он Джиму и отводит взгляд. — Спок и Нийота. — Знаю, — роняет Кирк, все еще глядя на МакКоя. — Что думаешь делать? — спрашивает осторожно, будто невзначай, а внутри обмирает все. — А ничего, — с неожиданным запалом говорит Джим. — Ничего не буду. Как думаешь, может оно само? Пройдет в смысле? Черта с два оно пройдет, думает Леонард. Стадия не та, ему и самому ремиссия не светит. — Может, и пройдет. Надежда есть всегда, — уверенно врет он, гадая, сумел ли убедить хотя бы Джима. «У обездоленных лекарства нет, кроме надежды», — вспоминает он слова Спока. На памяти МакКоя он еще не ошибался — быть может, гоблин прав и в этом? — Всегда, — произносит Кирк, будто это и есть ответ. Всегда, думает Леонард, глядя в его лицо. Джим тихо улыбается в ответ, ветер треплет его волосы, гладит МакКою руки. Быть может, однажды кто-то из них сбросит с себя наваждение этой невзаимной любви — как просыпаются ото сна, когда в первые секунды не понимаешь еще, что кошмар был лишь в голове, а потом, стряхнув его обрывки, уверенно ступаешь в новый день, без страха и сомнений. Но Боунз не желает расставать со своим чувством — давнее и глубинное, оно оплело его вены, пробралось в легкие, вросло в кожу, и если отделить его от носителя, то неизвестно еще, как много останется самого Леонарда. Может, у Кирка картина не лучше, и тогда все его надежды — лишь бесплотная химера. Может, Спок сам сделает первый шаг к Джиму — ну не слепой же он! — и тогда МакКою останется лишь желчно наблюдать, как эти двое пытаются выстроить из своих чувств что-то толковое и до отвращения логичное. Но если это сделает Джима счастливым, Боунз лично готов шантажом вынудить вулканца обратить на того внимание. — Последнее время я часто думаю, — прерывает Кирк его самокопания, — а как бы на моем месте поступил Спок? — Еще немного, и я загоню тебя в лазарет, — мрачно обещает МакКой, — умственное расстройство налицо. — И знаешь, у его подхода есть свои преимущества, — Джим, как и всегда, напрочь игнорирует его угрозу, — вот, например, в этой ситуации логичнее было бы обратить свое внимание на кого-нибудь другого. Переключиться. Боунз вовсе не уверен, что Спок посчитал бы это логичным, но все равно медленно кивает. — Ты последнее время сам не свой, — продолжает Кирк, — я же вижу. Предлагаю нам с тобой устроить небольшой демарш против чувств. Боунз, кажется, понимает к чему он ведет и на секунду прикрывает глаза. Будет ли хуже, если он согласится? Всякий раз, как он полагает, что хуже уже некуда, жизнь стремится доказать ему обратное. Лицо Джима совсем близко, настолько, что Леонард видит светлые кончики его ресниц. Над бровью у него крохотный шрам — он сам залечивал, — от кожи легко тянет озоном, как после грозы. Теплое дыхание касается его губ, и МакКой не выдерживает — с силой дергает Джима на себя, впивается жалящим поцелуем. «Глупец, глупец, глупец», — стучит его сердце, но он не собирается его слушать. Губы у Джима мягкие и неожиданно податливые, и Боунз усиливает напор, цепляется непослушными пальцами за форменку на груди, притягивает ближе. Легкие горят от нехватки воздуха, под закрытыми веками танцуют цветные круги, и когда Леонард отпускает Джима, ему кажется, что он вот-вот свалится в обморок. Вид у Кирка ошалелый, глаза блестят, губы покраснели. Густые брови удивленно взлетают вверх: — Не знал, что ты так умеешь. Я и сам не знал, — думает МакКой. Дурацкий поступок приносит внезапное облегчение — словно в системе стравили давление, и можно как-то жить дальше, не опасаясь грядущего взрыва. Он знает, что это чувство лишь временное, что дальше, должно быть, станет только невыносимее, но отказаться от предложения Джима попросту не может. — Хочешь забыть остроухого гоблина — у тебя два дня. Пока мы здесь, — бросает он, сдергивая с себя форменку. — Когда вернемся на корабль, я предпочту думать, что этого не было. — Как скажешь, Боунз. Светлое море окутывает его, мягко качает на теплых волнах. Джим тоже заходит в воду, ловко ныряет, под водой хватая Леонарда за ноги, и счастливо, по-настоящему улыбается. Впереди два безоблачных дня, крупица надежды и непомерное упрямство Боунза. Быть может, смешав их в нужных пропорциях, он сможет подлатать разбитое сердце — свое или Джима, не важно. Он ведь все-таки доктор. _____________