A Week of Rain

Его разбудил запах грязи. Он лежит в канаве на краю дороги лицом вниз, и сорняки щекочут его лицо. Он кашляет. Сейчас ночь. Луна полная. Грудь болит так, что хочется закричать, но он не помнит почему. Он ничего не помнит. Он ничего не помнит. Его пальцы болят. Он поднимает руки; в лунном свете он смог разглядеть грязь под ногтями. Крови нет. Он сумел выбраться, пока не исчезли последние силы — проскакивает шальная мысль, и он не понимает ее. Выбраться из чего? На месте памяти только тьма. Не осталось даже имен. Он сидит, и агония разливается по телу, такая яркая, что он понятия не имеет, что с ней делать. Это не правильно, но он не знает, что не правильно. Он одет в черный костюм, формальный, но чувствует грязь в носках и за воротником. Он встает на ноги, но его подкашивает усталость. Руки дрожат, а луна скользнула за облака и оставила его в темноте. Готэм. Он не знает, где он находится, но. Готэм. Это важное место. Там произошло что-то важное. Есть причина, по которой он должен быть там. Он не знает какая. Готэм. Медленно и мучительно, он дохрамывает вниз по дороге до ближайшего дорожного знака. Когда становится ясно, что предстоит длинный путь, он поднимает большой палец и пытается поймать грузовик. Начинается дождь, и вся пыль на нем превращается в грязь. Он не знает, как долго стоит, прежде чем кто-то останавливается, и спрашивает куда ему. — Готэм, — говорит он под аккомпанемент дождя, стучащего по лобовому стеклу. — Тебе повезло, — говорит водитель. — Я еду туда. Как тебя зовут, сынок? Это застает его врасплох. Темнота в голове не проясняется. И вдруг появляется имя, за которое он цепляется, тонущий в своей тьме: — Брюс, — говорит он. Это не его имя. Но это важное имя. Он знает это. — Приятно познакомиться, Брюс. Похоже, тебе пришлось несладко, — сочувственно говорит водитель. — Наверное, — бормочет он в ответ. Опустив козырек он впервые видит свое лицо. Он весь в потеках грязи, а на щеке есть шрам. Не старый шрам. С удивлением он прослеживает его пальцами, полный непонимания. Водитель грузовика, которого, оказывается, зовут Стью, поначалу старается вовлечь его в разговор, но когда он не отвечает, позволяет звучать осенней тишине. Дождь стучит, скрывая мир. Он заваливается на бок, но тут же подскакивает, впиваясь ногтями в ладонь. Он не хочет спать, он не позволит темноте забрать себя снова. Нет. Но сколько бы он ни боролся, сон пересилил его. С пробуждением приходит облегчение. Он сбежал. *** Когда они попадают в Готэм, он, в качестве благодарности за попутку и еду, помогает разгружать фуру. — Ты сильный, — оценивающе говорит Стью, пока он поднимает ящик. Он смотрит на коробку в руках. Он может поднять ее, но с усилием. — Не совсем, — бормочет мужчина в ответ, почему-то недовольный. Стью настаивает на чашке кофе в комнате отдыха, прежде чем он уйдет, и он соглашается, поскольку вообще не знает, куда он идет. Комната полна измученных грузчиков. По телевизору идет бейсбол. Он делает глоток кофе и, обжигаясь, давится. — Тебе что, горла не жалко?! Блин, парень, ты что, кофе никогда не пил? — озабоченно интересуется Стью. Он глотает осторожнее. Затем он опять чуть не давится, когда видит лицо на экране: мужчина вежлив и ослепителен. Он улыбается в экран, наклоняясь к микрофону, но только губами. Он достаточно мужественен, но изящен. Он говорит что-то о реставрации, но его слова будто расплываются в тумане. На экране написано имя: Брюс Уэйн. Он встает. — Я должен идти, — говорит он. — Извини. Подскажешь, как дойти до библиотеки? Он идет по городу и капли падают прямо на него. Брюс Уэйн. *** Брюс знает, что на улице дождь, прежде чем открывает глаза: у него ноет колено. Эта боль всегда где-то близко уже нескольких лет. Он привык к ней. Есть другие, более свежие и незажившие раны. Как ты можешь оплакивать потерю друга, которого у тебя никогда не было? Незаслуженная, навеки мертвая дружба. Но все же. Он слушает дождь, бесконечно стучащий по озеру, дольше, чем следует. Ему, к счастью, нужно работать. Поднявшись, он натягивает нелепый сатиновый халат… это вежливый и совершенно не тонкий намек для тех, кто не исчезнет из его дома и жизни ранним утром. Едва ли это нужно сейчас. Он бессловесно рычит на самого себя и встает, потирая руками глаза. Он смотрит на дождь — и сердце замирает. Там, на веранде, стоит призрак. Мертвый. Галлюцинация. Вот только призраки не мокнут под дождем, и по их волосам не стекает вода. Мертвые не могут нерешительно нервно улыбаться. У видений не бывает шрамов на щеке, которые оставил ты, едва заживших, острых, как обвинение. Кларк Кент — живой, живой! — прикладывает руку к стеклянной стене, разделяющей их, и говорит: — Мистер Уэйн? — он замолкает с робкой улыбкой. — Могу я войти?