***
На следующий день, сидя на крыше, я видел, как ты протянул букет пухлощекой внучке пекаря. Один носочек у девочки сполз и косички были набекрень, зато глаза – как весенние побеги и лицо такое восторженное, конечно, совсем не из-за букета. Как это, чего? Сдалась ей твоя полынь. Разве сравниться полынь с искрящимся светом чуть-чуть беззубой улыбки солнечного малыша?Вторая встреча
3 января 2018 г. в 01:01
Деревушка преобразилась, стоило моему солнечному другу добраться до замшелой размеренности тутошних дней. Чаще был слышен детский заливистый смех, колокольчики над вывесками звякали веселее и люди теперь предпочитали серому бурчанию цветастые восклицания. Даже земляничное варенье казалось вкуснее, только представь! Подмечал я все эти прекрасные странности с особым удовольствием, когда в очередной раз прогуливался по своим владениям. На подоконниках вместо угрюмой пустоты стояли нежные фиалки, а скучную белизну на постиранных пододеяльниках сменили узоры. Но самое замечательное, что у жителей сбежали с переносиц морщинки и спрятались в уголках глаз.
Я вот тоже стал все меньше на себя походить. Раньше обойду каждый уголок – и в лес. Но потом я стал замечать, что просиживаю свой старый хвост у домика рядом с амбаром чуть не до первой росы. Фыркну, бывает, пну маргаритку под забором и, злой сам на себя, ухожу. А потом как треснет по ушам: балбес рыжий, а вдруг кошмары?! И я снова топчусь на месте под окнами, выжидая, пока со стороны соседнего леса не приползет какой-нибудь плохой сон (в своем лесу я не держу такую пакость). Редко они объявляются, но если же все-таки соизволят, хватаю их за шкирку и отдаю в распоряжение северному ветру – пусть сам разбирается. Он славный, этот ветер, но упрямый до страшности, особенно в то время, когда зареванная осень уступает место зиме. И попробуй убеди этого прилетевшего своенравца, что у тебя простуда и будет очень неприятно, если он проберется в щели между ставнями твоего окна. Гордость ему, видите ли, мешает уступить. Как-то раз дошло до драки. Я не растерял былой прыткости и знатно его отметелил, но, справедливости ради, мне тоже досталось: ухо продуло так, что я месяц не мог подслушивать сплетни водомерок.
Я взял на свою шкурку ответственность за счастье солнечного детеныша, оттого и вертелся вокруг, чтобы отпугивать всякие нежелательные непредвиденности. Вертелся я незаметно, но, даже увидь ты меня, все равно бы не узнал.
Ты очень не любил чеснок. Зато любила твоя мама. Как я понял природу человеков, раз любит мама – значит любят все остальные. Поэтому она каждый раз с недоумением осматривала кухонный стол на наличие чеснока, которого, само собой, не было ни чуточки. Если она как-нибудь спросит, ни за что не говори (даже вообразить не сможешь, сколько зубчиков зарыто у вас в клумбе). Кусается ведь похуже самого злого мороза. Вовсе не удивительно, что ты радовался его волшебному исчезновению. Ради этого я столько старался.
Ты как-то уж прытко рос. С нашей первой встречи уже восемь раз расцветали сады и столько же пожинались хлеба. Целых восемь, думал в тот день я, пожевывая сочную травинку. Тогда я сидел недалеко от проселочной дороги, только вернувшись с праздника (на выгоревшей лесной опушке появились первые ростки – я обязан был присутствовать на таком важном событии). Притаившись в тени ветвистого дуба, я решил дождаться гама, который сопровождал вас по дороге с речки. Гам долетел-таки, опережая детвору, но чего я не услышал, так это твой беззаботный смех и скрип педалей подаренного твоим отцом велосипеда.
Я насторожился, не заболел ли ты в мое отсутствие. Ох если сквозняк до тебя добрался, бурчал я, приближаясь к деревне, вот я ему тогда устрою: затолкаю в пустую бочку из-под меда – будет там сидеть до скончания веков.
Но дома тебя не оказалось. Я стал беспокойно прислушиваться. Хорошенько принюхался к воздуху. Бедой, как и тревогой, не пахло. Пахло почему-то полынью.
Я нашел тебя бродившим посреди огромного луга. Насупившийся, растрепанный, с неимоверно серьезным видом ты разглядывал собранный букет, который еле помещался в пухлых ладошках. Вертел, крутил его со всех сторон, чтобы ни один стебелек не смог скрыться от твоего понимания идеального букета. Ромашки, герань, колокольчики, душица… и целый стог противной полыни. Я аж присел от смеха. Вот ведь несмышленыш.
Ты все бродил, полыни в букете все прибавлялось. Тем временем подал голос первый сверчок. До деревни человеческими ногами топать и топать, а дорога только одна – через лес. Нужно было что-то делать.
Отложив букет, ты шагнул к цветам тысячелистника, и я решил воспользоваться моментом: подбежал и стянул букет прямо у тебя из-под удивленного носика. Помнишь мелькнувшее рыжее пятно? Это был тот самый непревзойденно проворный и мудрый я, решивший во что бы то ни стало доставить тебя прямиком домой, где ужин не остыл и мама не хмурится. Ты очень умный малыш и, разумеется, сразу же погнался за мной. Как замечательно я его воспитал, пронеслось в моей счастливой голове.
Я слышал твое быстрое сердцебиение, зная, что скоро ты меня догонишь. Мы уже приближались к земляничной поляне. Ты немножко отстал, и я решил чуток передохнуть.
От полыни в пасти творился беспредел. Надо бы ее убрать, отплевывался я, выскребая из букета лапами мохнатые стебли. И вот я кое-как собрал воедино теперь уже похудевший букет, как поднял голову и встретился глазами с тобой. Я отчетливо помню это мгновенье даже сейчас: всклокоченный, как сонный воробей, запыхавшийся после быстрого бега за наглым существом, ты смотрел на меня во все свои маленькие-маленькие глазенки, даже не замечая того, что на коротких штанишках собрался весь летний запас шариков-колючек. А рот как открыл! Гляди, меня бы затянуло, если я не умудрился бы шугануть в ближайший ежевичный куст.
И как могло вылететь из моей головы, что именно за этим кустом шел спуск в поросшую лишайником низину. Я благополучно скатился кубарем, как ты мог догадаться, распластавшись на пушистой зелени. К тому же разодрал в кустарнике нос, зацепив ветки. Своим живописным появлением я перепугал тамошних сверчков, и они притихли. Что же вы подставляете, шипел я, неужто совести нет? У них есть, мне ли не знать, потому они вновь взялись за пение, опасаясь моего раздосадованного настроения. Дух я или кто? Хотя в свете произошедших напастей не дух, а бестолковая шишка.
Я боялся. Жутко боялся. Мой малыш подрос, вдруг расскажет кому о таком вот мне. И что потом делать?
Я слышал, как ты, натянув на кулачки рукава, раздвигал колючие ветки и всматривался в темноту за кустом. Как бы я хотел вылезти и увидеться с тобой, детеныш, но ничего нельзя с этим поделать. Так ничего и не найдя, ты вернулся домой со своим горе-букетом, а я остался в низине, спрятав нос и хорошее настроение в моховой пелене. Сверчки попробовали напеть веселый мотив, и я все-таки помахал хвостиком в такт. Правильно они рассуждают, размышлял я, нечего здесь грусть распускать. Ведь это, как-никак, наша вторая встреча.