Трасса

"Слушать: My Darkest Days – One Last Time" 2105 год. Декабрь. Марокко Когда вы не знаете, куда идти — сделать ли шаг вообще, – то лучше сделать. Нет, не потому что вы будете сожалеть в том случае, если бы вы его не сделали, а потому, что вы не узнаете того, что могло бы случиться, но не случилось. Но вам же будет интересно в любом случае? Тогда просто ступайте — сердце вам подскажет. Так или иначе, куда-нибудь вы придёте, что-нибудь произойдёт, и вы всё равно будете собой, а значит — изменить всё никогда не бывает поздно. И стоять сейчас под чужой дверью, держать палец на звонке в нерешительности — равноценно смерти. И Дону не знает, как ему быть. Он окончательно запутался, ему не спится, он плохо ест — сходит с ума. Коридор очень тёмный, и он кутается в этой темноте, потому что боится сам себя. Он забыл, что такое спокойствие — совесть нарушает все распорядки. Когда его пальцы белыми костяшками касаются двери, а потом тянутся к звонку, он всё ещё не знает, что он скажет. В общем-то, какая разница? Хоя ведь всегда всё знает наперёд. Может, он и в этот раз догадается сам? -Заходи, - брошенное просто из жалости, а может, потому что уже всё равно, что будет. Они оба устали придумывать отговорки, почему они идут друг к другу, но всегда разговаривают совершенно на другие темы. Странные, не привыкшие к обязательствам, брошенные самими собой на произвол судьбы. Не умеют делиться чувствами — лишь догадываются, а сердце ведь просит большего. Сердце. Всё ещё. Живо. - Дай угадаю, ты на счёт Ухёна? -М, - кивает головой старший. Хотя нет, не так всё. И он разворачивается спиной к окну, смотрит в карие глаза напротив, которые задают немой вопрос. - Постой, нет. Всё не так. -А как? - Хоя смотрит из-под полуопущенных ресниц, даже забывая о том факте, что сейчас глубокая ночь — Дону всегда приходит поздно. Когда-нибудь он может опоздать совсем. -Всё иначе. -Да? А ты знаешь, что моё сердце устало сгорать? Я ведь не птица феникс, и мой запал скоро кончится. «Пожалуйста, не сгорай». Такая незначительная просьба, казалось бы, но сердце предательски сжимается, когда представляешь яркое зрелище, в центре которого тот, кто так тебе нужен. -Я знаю, - тяжёлый выдох. - Я тоже устал. Я понимаю, что не время оправдываться. Но ты должен знать, что мне просто страшно, что ты меня не примешь. Не как друга, а как человека — я боюсь, что потом наши пути разминутся, и мы никогда больше не встретимся, уедем, не оставим адреса. Слышишь? -Слышу... Только вот ты будто оглох... Разве я хоть раз тебя не принял? Разве я тебе не говорил, что буду твоей опорой даже тогда, когда весь мир от тебя отвернётся? Так вот слушай, если до этого ты не смог расслышать, - Ховон подходит совсем близко, берёт чужое лицо в свои ладони и выдыхает в самые губы: - Я хочу, чтобы ты остался. До конца. До самого конца, пока мы оба сможем держаться настолько близко, насколько это позволено. -Давай сделаем вид, что ничего не было. И я просто поцеловал тебя, - улыбается лидер, подаваясь вперёд и прикасаясь своими пухлыми губами к губам врача, который мысленно с ним соглашается. Такие необычные прикосновения – очень в новинку для них обоих. И хочется запомнить этот момент надолго, потому что им давно уже не шестнадцать лет. Они так долго шли к этому, дорога всё время уводила их в сторону. Как хорошо, что их пути пересеклись на одном перекрёстке, каждый из них решил, что пора выбрать новый путь. -Ты меня любишь,- слова прямо в глаза, но Хое совершенно не стыдно. -Разве это не очевидно? - губы Дону расплываются в очередной улыбке, очаровательной — такой, какая есть лишь у него. -Это был не вопрос, - Хоя смеётся, целует в щёку, думая о том, что пора уже что-то менять. И первый шаг сделан... *** -Как изменились!? - Сонгю просто вне себя от ярости от услышанного пару секунд назад. Дону пытается предугадать его действия, ведь мало ли что взбредёт в голову их главного штурмана. - Но так нельзя! -Контракт не запрещает изменять правила перед гонкой... Мы можем либо отказаться, либо участвовать до конца, - рядом стоящий Хоя разводит руками. -Это верная смерть! Я не отпущу его одного! - он яростно пыхтит, закипая словно чайник. У него внутри, будто что-то начинает умирать. Он хочет стукнуть стену кулаком, ведь уже догадывается, что Ухён ни за что не откажется... Даже если это будут его последние минуты жизни — он дойдёт до финиша. Сонгю слишком больно, ему больно сравнивать себя с глупой мечтой, которая всегда была выше него. -Послушай, Сонгю, - лидер замирает в полуметре от него. - Мы все знаем, что разводить панику бесполезно. Даже если я ему запрещу, то ты же знаешь... Он пойдёт на всё. -Дону прав, - вторит Ховон. - У нас есть надежда, что все остальные сойдут с дистанции раньше финиша... Да и ты же знаешь, что наушник и взлом системы никто не отменял. У нас будет карта. -Что нам карта, когда одна оплошность, и всё пропало? - Сонгю отворачивается к окну. - Я волнуюсь, что его здоровье его подведёт. Я знаю, как ему больно... Но он же не понимает... Мы посылаем его на верную смерть. -Не утрируй так, - все вздрагивают, потому что такой не свойственный Сонёлю голос заставляет поёжиться. - Ухён не такой, как все остальные. Он не будет рисковать жизнью понапрасну. И... правила не говорят, что пилота нельзя заменить на Трассе. Я буду его страховать. -Давайте не будем загадывать на будущее. У нас ещё есть время, - заканчивает за всех разговор Дону, направляясь к двери, потому что явно чувствует нотки напряжения в воздухе. *** Минуты до старта так томительны. Он не хочет нервничать, он предпочитает не оборачиваться назад. Он предпочитает даже не слышать того, что говорится в его наушнике. Последний старт. Последний раз, когда он разрешает себе быть вольной птицей. Он это точно знает – последний. Он давно взвесил все «за» и «против». Он понял давно, что если ему суждено умереть, то только там — за финишной чертой. Он даже знает, что кое-кто его будет ненавидеть всю жизнь, но так будет лучше, чем если он умрёт у него на руках — это же жестоко, правда? -И помните, - голос ведущего последней гонки, - только от вас зависит исход игры. Но не решено ли всё давно на небесах? Кто бы знал, что там, на следующих страницах жизненной книги? Возможно, всё можно было бы перечеркнуть, переписать, поставить заметки на полях... Но всё уже решено. И никто не смеет ничего изменить. Сонгю приказал себе не смотреть. Он решил молчать, но ведь сердце сильнее воли... И он вырывает у Дону наушник, рвано дышит, пытаясь подобрать слова: -Ухён-а... - тихо говорит он. – Что бы ни случилось, я прошу тебя: вернись живым. Можешь даже не отвечать... Я не хочу слышать твой голос. Я не хочу, чтобы это были твои последние слова. Хотел бы он ему помочь, принять всё на себя, не обрекать на эту тяжкую ношу. Он бы даже упал на колени и просил бы у Всевышнего — помиловать. Он продал бы свои слёзы, чтобы только не знать этой доли, что выпала не на его душу. Сонгю бы тысячу раз повторил, что нет, он не хочет вот так вот. Он хочет вернуть время вспять, попросить не совершать глупостей. От чистого сердца попросить. Ухён бы хотел другую жизнь, чтобы он никогда не знал каково это: выбирать между двумя совершенно разными вещами. Он бы хотел, чтобы всё было как у людей: домой каждый вечер, родные руки, обнимающие со спины и просьбы не задерживаться на работе. Но ведь Сонгю до сих пор помнит, как Нам с самого начала его попросил: «не нарушать личное пространство». И он не нарушал, а Ухён чувствовал себя таким кретином, что хоть в окно выходи. Может, когда-нибудь Нам Ухён скажет себе, что он не должен был выбирать между двумя золами, он не должен был прожигать жизнь на этой чёртовой трассе, пропитанной грязью и пылью, он не должен был обрекать кого-то на скитание в сожалениях до конца своих дней. А Ухён оставил своё сердце где-то далеко в зыбучих песках, в тесном воздухе елового леса, в жжёном асфальте, пропахшем резиной. Он растворился в апрельском дожде, расплылся рассветной дымкой где-то над Аргентиной. Он стал другим. Ему бы даже хотелось обернуться, чтобы посмотреть, как Сонгю бежит за ним, чтобы остановить, но разве Ухён так жесток, чтобы заставлять его умирать вместе с ним? Там, за поворотом, где реальность сменяется мгновением — долгим — Намстар покрепче хватается за руль, в ушах всё ещё звук сигнала о начале гонки. Где-то позади остались все остальные. И где-то там же, на старте, он оставил на хранение свою душу одному очень важному человеку. Ухён уверен, что именно он сохранит её, такую грешную. А ведь ему следовало всего лишь вернуться домой. Домой. *** -Ты будешь любить меня, даже если я сойду с ума? - как-то спросил Ухён, переплетая их пальцы. Сонгю усмехнулся, закатив глаза, но кивнул. Он тогда ещё не знал, что Ухён в какой-то степени и правда сумасшедший — всегда ставит на кон всё. Сонгю бы не удивился, если бы сам оказался последней ставкой, когда Ухён играл бы в карты с жизнью. А он любил с ней играть. Каждый день — с семи утра — его тело становилось неуправляемым, а все проблемы отходили на задний план. Таков он — первый пилот одной из лучших команд, который участвует в этих смертельных гонках — пилот Инфинит. Сонгю называл его сильным, когда Ухён терпел всю боль в одиночку. Он стискивал зубы, зажимая пальцами раны. А кто теперь зажмёт Сонгю сердце, которое болит пуще прежнего? Сонгю называл Ухёна слабым, когда тот истерил на кухне, бросая чашки на пол, убиваясь от какой-то нелепой проблемы. А кто теперь утрёт солёные слёзы этих карих глаз, которые не хотят видеть всю боль? Но знаете, лучше быть на грани, чем остаться за линией старта, смотря вслед. Лучше знать, что там, за границей времени. Лучше самому испытать всё, чем потом жалеть о не сделанном. Лучше. Намного лучше. *** -У него высокое давление, - доносится голос Хои. - Это опасно. Сколько до финиша? -Не так много. Просто у него на хвосте двое. И они не намерены отставать, - Мёнсу пристально смотрит в монитор. Они уже прибыли к финишу на вертолёте, а вот машины всё ещё в пути. И в ангаре слышно, как скандирует толпа. Толпа просто бушует, срываясь до сиплого крика. Сонгю молчит, наблюдает за кадрами на мониторе, чётко следя за движением чёрной Mitsubishi. Страшно. Ему страшно так, как никогда не было. Он мысленно съедает себя этим изнутри. Конечно, не напрасно. Трасса — песчаная гладь со щебёнкой, грязное месиво в низинах. Самое страшное — увязнуть, вылететь с Трассы. Самое страшное — не успеть. Сонгю это явно знает, он не раз прощался с жизнью, но Ухён всегда спасал его. Ухён — тот, кто никогда не ломался. Но почему же сегодня у Сонгю совершенно иное чувство — всё по-другому. Пальцы вспотели, устали впиваться ногтями в кожу ладоней. В груди неприятное рваное чувство. В груди — ломаются рёбра от гадкого воздуха. -У него слишком высокий пульс и давление. Сколько осталось? - снова страшные вопросы. Но никто ни разу не спросил самого Ухёна, как он там. Да он бы и не сказал — он бы соврал в любом случае. -Минут пять... На хвосте лишь один, другой сошёл с Трассы, - на этот раз Мёнсу скользит пальцами по планшету, пытаясь что-то найти. -MBLAQ ведь отказались? - голос штурмана среди всеобщей суматохи кажется тихим и больным. Некоторые даже вздрагивают, немного поёживаясь. -Да, Джун сказал, что не поедет. Они выбыли из соревнований. А что? - Сонёль возникает откуда-то из темноты двери, ведущей в технический отсек. Нельзя сказать, что он спокоен — губы нервно подрагивают. -Нет, просто... - Сонгю отворачивается, тяжело выдыхая и задумываясь, что пора идти к финишу, чтобы увидеть это. И все провожают его взглядом, в глубине души понимая, что Сонгю лучше бы сам оказался в машине, чем Ухён. Он пошёл бы на это, да он даже из окна бы выпрыгнул, если бы так было нужно. Просто он слишком сильно им живёт. *** Сердце бьёт все рекорды, все приборы зашкаливают. За спиной — столб пыли, за спиной — очень важное препятствие. Перед глазами лишь белые флаги с красными звёздами — символ его свободы. И если бы его спросили, почему же его так тянет за эту финишную черту, то он бы с уверенностью ответил, что хочет оставить в своём сердце лишь одну причину на жизнь. Просто ему не нравится выбирать, и избавиться от чего-то одного — проще. Три — его нога вжимает педаль в пол, а руки сжимают руль ещё сильнее — так, что, кажется, будто пальцы горят под напором. Кто-то что-то кричит ему в наушник, но он просто не слышит, ведь звук колёс и рёв мотора заглушают всё вокруг. Он бы и не услышал, даже если бы захотел. Его главная проблема — соперник на хвосте. Два — всё вокруг стихает, словно глохнет. Время замедляет свой ход, позволяя услышать громкий стук собственного сердца. В горле уже такой знакомый холод, на языке привкус крови. Если бы он мог, то выругался за то, что он такой дурак. Но он не отрывает взгляда от дороги, позволяя лишь мельком смотреть в зеркало, чтобы убедиться в своей безопасности. Один — он ещё за пять секунд до столкновения чувствует, что всё и правда затихло — он не оглох. Он даже чувствует, а вернее догадываться, что Сонгю падает коленями на колючие камни, он даже не кричит, он задыхается в собственном страхе. Его поднимают Мёнсу и Сонджон, просят успокоиться, просят подняться с колен, а он лишь безмолвно хватает ртом воздух, вырывается. Он не верит. Он — не — верит. Две машины пересекают финишную прямую, одна пару раз переворачиваясь, врезаясь в железную решётку, которая защищает трибуны с людьми. Кусок металла незамедлительно вспыхивает. Всеобщая паника — крики. Никто не знает, жив ли пилот. Другая, резко тормозит, дрифтуя, но это лишь способствует столкновению с трибуной... Дону бросается к машине, расталкивает сумасшедшую толпу опешивших работников, которые сбиты с толку. Он рывком открывает дверь, хватает пилота, который, кажется, потерял сознание. Лидер пытается снять шлем, когда к ним подоспевает Хоя, сразу же щупая пульс. Все руки в крови, где-то за спиной — пламя. Кто бы выжил в таком случае? - спросят люди. У Ухёна слабый пульс, Хоя колет ему что-то, о чём Дону даже не спрашивает, молча помогая. Вокруг столпились люди, которых отгоняет охрана, но они всё равно успевают запечатлеть страшное зрелище. Женщины кричат, остальные просто в шоке. А Сонгю, кажется, постарел на двадцать лет. Он не может сделать и шагу, слушая, как по громкой связи всех просят оставаться на своих местах... *** Как хорошо, когда есть люди, с которыми хочется жить. И Дону это знает очень хорошо. Это практически его девиз. Он уверен, что без кого-то в нашей жизни — было бы не так. Ему бы было просто отвратно просыпаться с утра и проживать уже хрен знает какой день в своей жизни. Он бы вообще не хотел просыпаться. Но есть и то, о чём ему приходится сожалеть. Однажды, в его гараж пришёл Нам Ухён, так, ради интереса, а потом он увидел Ким Сонгю, который помогал разбирать старый двигатель от Nissan. Дону тогда просил Намстара не играться, потому что Сонгю — это не тот, кто ему нужен. Просто он знает Сонгю с головы до ног, и тот слишком тяжело переживает плохие события. Он привык к спокойствию. Но Наму же никого никогда не слушает — он просто делает так, как велит его сердце. И по правде говоря, Дону искренне надеялся, что они полюбят друг друга — два совершенно разных человека. Он никому об этом не сказал, просто верил и надеялся, потому что Ухёну нужна была забота, а Сонгю — поддержка. Чан Дону, конечно, знал всё с самого начала. Он знал, но молчал. Но не потому, что так хотел, а потому что он верил в одного человека, который всегда улыбается. Он не мог смотреть, как потухает одна из самых ярких звёзд на этом чёрном небе. Разве звёзды не достойны счастья? Дону естественно знает, что одной мечтой жить нельзя. Поэтому он однажды подарил Ухёну другую, так — невзначай, авось и полюбится. Полюбилось. *** Лучше чувствовать боль, чем умереть душой и телом. Поэтому.... -Открой глаза. С добрым утром...