Трасса

2105 год. Сентябрь. Аргентина, Буэнос-Айрес Когда солнце садится, еле догорая на горизонте, Мёнсу стоит у окна, всматриваясь вдаль. Его сердце рвётся наружу, потому что так сильно хочет домой. Хочется купить билет на самолёт, собрать чемоданы, да или вообще – оставив всё, просто улететь. Дома ждёт пустая квартира, немытые кружки, не заправленная постель и куча записок на холодильнике. Всё, что ему остаётся – это уснуть, накрывшись лёгким одеялом, с головой погрузившись в астральный мир своих снов. В последнее время ему снятся кошмары, что совсем не удивительно, ведь его главный кошмар — смерть их команды. Он не просыпается во сне, и от этого невыносимо тяжко, потому что с утра тяжело отойти, а ведь работы выше крыши. Эл спит беспокойно, и Сонёль прекрасно знает об этом, именно поэтому он ходит по номеру совсем тихо, не нарушая привычную тишину. На столе всё ещё включенный планшетник, где Мёнсу ведёт все свои записи о состоянии их машин. И в последнее время главный механик совсем какой-то нервный: постоянно проверяет всё и контролирует, будто что-то намеренно может пойти наперекосяк. Иногда Сонёль думает, что всё должно быть не так: они не должны были связывать свои жизни с таким опасным спортом, они не должны были становиться одной из самых известных команд мира, они вообще не должны были встречаться... Но не было бы тогда такого привычного для них «мы». Оно глубоко въелось в сердце, и его оттуда не изъять, даже не выскоблить. Просто каждый когда-то для себя решил, что обратного пути нет, раз сделан первый шаг. Второй пилот скидывает халат, вешая его на спинку стула, и тихонько ложится на кровать, про себя усмехаясь тому, что Эл даже не пошевельнулся и продолжил спать так же непринуждённо, как и прежде. У Сонёля при виде него щемит сердце, ведь как ему хочется – до боли хочется, чтобы Мёнсу спал спокойно, не беспокоясь о завтрашнем дне. Он выключает прикроватную лампу и откидывается на подушку, проводя рукой по волосам, которые пахнут ментоловым шампунем. Глубоко вдыхает, рассматривая потолок, украшенный какими-то цветочными узорами. А дома потолок просто белый, ночью отдающий синевой. Он знает это точно, потому что часто не спит тогда, когда Мёнсу уже давно видит десятый сон. Ёль никогда не говорит Мёнсу, что хотел бы поехать в отпуск, где не будет машин, кучи народу и проблем. Он хочет просто отдохнуть, а не вставать в семь утра и нестись на пробежку, будто это самое главное в жизни — нет, далеко не главное, ведь однажды каждый из них сойдёт с дистанции, решив, что хватит. Хватит насиловать себя зря, ведь дело не в популярности и не в деньгах. Дело в том, что каждый вечер безумно хочется домой, попить чаю на кухне и просто лечь спать, свернувшись калачиком под одеялом. Разве этого мало? Этих причин мало? «Буду поздно» - эти слова вызывают у Сонёля приступ бешенства и паники. Он ненавидит эти слова, которые так часто говорит Эл. Он говорит это обыденно, будто так всё и должно быть. Только вот пилот уверен, что не должно. Совсем нет. Должно быть наоборот. Хотя откуда ему знать, что на сердце у другого человека? Они не часто делятся откровениями, считая всё это простой формальностью. У Сонёля закрадываются мысли, что пора уже что-то менять. Давно пора. *** Машину резко заносит на повороте трассы, которая идёт вокруг ангаров — тренировочная трасса. Ухён делает всё быстро, отрабатывая повороты. Сонгю ёжится, когда чувствует запах палёной резины. Он вжимается в сидение и просто следит, как напарник лихо справляется с управлением, и тогда штурман понимает, что если бы он когда-то не согласился быть именно штурманом, то никогда бы не достиг таких высот в мастерстве, как Ухён, потому что Намстар — бесстрашный. Он ничего не боится — по крайней мере, так кажется Ким Сонгю, ведь он ни разу не видел, чтобы Ухён когда-нибудь тушевался на Трассе. Да, он может нервничать, выходить из себя, но терять управление — никогда. Неожиданно они резко останавливаются — так, что ремень безопасности давит штурману грудь в сильном порыве. Он не может сориентироваться, планшетник ускользает из рук. Когда машина полностью останавливается напротив входа в ангары, то штурман резко поворачивает голову в сторону пилота, который лихорадочно стаскивает шлем и запрокидывает голову назад, хватая ртом воздух. -Ухён? - Сонгю ничего не может понять, но Намстар молча указывает на бардачок, в котором лежит аптечка. Сонгю снимает шлем, бросая его на заднее сидение, и быстро достаёт аптечку, пока пилот пытается вытереть потёкшую из носа кровь ладонями. -Дышать... нечем, - шипит Ухён, а Сонгю пытается справиться с бинтом, который никак не хочет разматываться. -Сонгю! - в наушнике голос лидера. - Успокойся, скажи, что происходит. -У него кровь из носа, - он, наконец, справляется с марлей и даёт её Ухёну, который пытается отдышаться, но воздух будто кончился. Ему больно и тяжело. -Сонгю, слушай внимательно. Там в бардачке, слева, спрятана кислородная маска, достань, - штурман быстро исполняет, ища руками в бардачке непонятный предмет. Он и правда запрятан в самом левом углу. Ухён тянется руками к спасительному аппарату, а Сонгю уже потерял голову и не знает, что ему и думать. Он будто беспомощный, не может ничем помочь. Он видит, как Ухён мучается, глотая воздух из кислородной маски. Штурман вытирает кровь с его рук, пытаясь привести Нама в чувства. Оба вздрагивают, когда дверь машины резко открывается - Хоя вытаскивает Ухёна из салона, закидывает его руку себе на плечо и помогает идти. Штурман сжимается на сидении, долго глядя им вслед. Его сердце бьётся так быстро, а в носу запах медицинского бинта. К горлу подступает тошнота. Ему нужно какое-то время, чтобы пересесть на водительское место, убраться с Трассы и поставить машину в ангар. Он молча выходит из машины, тихо хлопая дверцей. Все находящиеся в ангаре молчат, будто ожидая бури на море, но Сонгю молчит и просто уходит. Он долго маячит перед дверью медицинского кабинета, у него чуть душа в пятки не уходит, когда чья-то рука ложится ему на плечо. -Господи, Пёнхи, - Сонгю просто передёргивает, когда он видит улыбающегося ему врача команды MBLAQ. -Чего ты тут пороги околачиваешь? Я уверен, что Хоя уже закончил обследование, - он говорит это так, будто ничего и не случилось, но как решает сам Сонгю — просто не хочет нагнетать атмосферу. -Я... Я просто так испугался, - он признаётся в своём страхе, потому что больше ему ничего не остаётся. Пёнхи нажимает на кнопку, и дверь открывается, пропуская двоих внутрь. Сонгю сразу же сталкивается взглядом с Хоей, который что-то пишет в своих листочках, оторвавшись от планшета. Они молча смотрят друг на друга, пока врач MBLAQ не указывает штурману в сторону кушеток, где лежит Ухён. Как понимает Гю, пилот спит, накрытый лёгким одеялом, потому что никак не реагирует на пришедших. -Я дал ему лекарство, ему нужно поспать, - Хоя подходит ближе, поправляя свой белый халат. -Это же не в первый раз, да? - Сонгю поднимает глаза на Хою, который в ответ мотает головой, показывая, что нет, не первый. Далеко не первый... - Это серьёзно? -Если затянуть, то да, - в разговор вступает Пёнхи, надев очки и взяв свой планшет. - Но думаю, что не мне тебе это говорить, да и не Хое. Это Ухён должен сказать сам. -Скажи, ты раньше видел это? - Хоя встаёт рядом, тоже глядя на спящего пилота. -Пару раз... Но он сразу же уходил. А сегодня я видел его глаза, как тряслись его губы, и ему не хватало воздуха. И я сразу понял, что что-то не то... - Сонгю тяжело вздыхает, складывая руки на груди. Вроде бы ему надо рвать и метать, но он не может, потому что чувствует, что не должен. Всё же он не знал, потому что Ухён хотел отгородить его от этой проблемы. Правда, это стоило ему здоровья... -Ты должен убедить его заменить пилота. Ваш второй пилот водит не хуже, - у врача MBLAQ низкий, но мягкий голос, который всегда заставляет всех немного поёжиться. Сонгю лишь кивает, не отрывая глаз от спящего Намстара. Он знает, что как только тот проснётся, им предстоит серьёзный разговор. Очень серьёзный. -Это не так просто, как кажется. Ухён никогда не сдаётся, - Хоя мотает головой. Кому, как не ему, не знать, что Ухён не слушает остальных. Даже когда он впервые увидел Сонгю в гараже у Дону, то, никого не слушая, взял и познакомился. И он даже не обернулся, когда Хоя и Дону уверяли его, что Сонгю не для него. Как же? Ухёну понравился именно он. Он просто увидел его и решил, что Сонгю должен быть только его. Как по-свойски. Слишком прямолинейно, настырно — Ухён. Как ни странно, но когда Ухён пришёл и просто спросил, можно ли ему остаться, то Сонгю усмехнулся и кивнул. И он остался. Навсегда остался. Сколько лет прошло? Много... Они не хотят считать время, потому что оно лишь разочаровывает. Пустое это всё. -Знаешь, почему Сынхо больше не участвует в заездах, а лишь тренирует? - Пёнхи явно обращается к Сонгю. -Нет. -У него астма... Когда-то он был первым на Трассе. Он выиграл не один чемпионат. А потом ему стало хуже. Я долго уверял его, что пора уйти, только он никого не слушал. Он всё твердил о какой-то вершине. Я лишь опускал руки и вздыхал. Мы ругались... - он горько улыбается. - А потом у него случился приступ... Если бы не Мир, который был с ним в машине, и не его быстрая реакция, то всё бы пропало. Я до сих пор помню, как он просил у меня прощения... -Странная она – эта жизнь. Кто-то выигрывает, кто-то – нет. А кто-то просто уходит. А теперь? -Как видишь... Вся его работа — наблюдать и учить. Можешь спросить у него — каково это. Он тебе расскажет, - врач улыбается, отводя взгляд, и Сонгю замечает тусклый блеск в его глазах — они слезятся. Сонгю только понимающе кивает. Хоя садится за стол, чтобы написать отчёт. Хое тоже больно, но он предпочитает молчать, потому что слова иногда бывают лишними. Штурман прощается и уходит, долго плетётся по коридору, думая о том, что всё слишком быстро. Он точно уверен, что Ухён должен бросить это занятие и жить нормальной жизнью. И разве Трасса важнее для него, чем Сонгю? Разве Сонгю не достоин, быть главным в его жизни? Номер встречает привычной прохладой, потому что открыта дверь на балкон. Сонгю прислоняется лицом к стеклянной двери, томно выдыхает. Его пальцы скользят по гладкой поверхности, а потом опускаются на ручку, закрывая дверь. Его знобит, ему холодно даже от одной мысли, что Ухёну сегодня было больно. А ведь он так старался его защитить, старался упростить их жизнь. Но разве жизнь бывает простой? Нет, конечно. Если человек не чувствует боли, то какой же он человек? И хочется просто заплакать, сжав пальцы в кулак. Что, если он не сможет выдержать всё до конца? Что, если всё рухнет? Что, если кто-то куда-то не успеет? Сонгю ненавидит это «если», потому что Ухён всегда спрашивает его: «А что, если я...»? Нет, не если... Потому что всё должно быть так, как положено. Он засыпает быстро, сжав в пальцах одеяло. Он засыпает, потому что у него нет сил. Его сердце предательски болит. Всё это так тяжело, но даже не от того, что он узнал, а от того, что всё накопилось. Он столько всего хочет сказать Наму, столько спросить. Просто раньше он не мог... Он всё ждал и ждал, но время слишком быстро пролетело. Время как песок сквозь пальцы. Время как ветер — такое же вольное. Если хотите что-то – делайте это сразу, если есть что сказать, то говорите. Всегда говорите, потому что никто не умеет читать мысли. Говорите от всего сердца, прямо в глаза, чтобы потом не было стыдно, чтобы вам было легко от этих слов, чтобы вас не слушали, а слышали. Чтобы ваше сердце вас слышало. *** Он легонько открывает дверь, стараясь не шуметь слишком сильно. Скидывает комбинезон, оставляя его в ванной. Умывается холодной водой, долго смотрит на себя в зеркало, на своё побледневшее и исхудавшее лицо. Ему не противно, но всё равно передёргивает. Он не верит, что стал таким — Ухён не верит, что это он. Ему тяжело даются шаги до кровати, где, подмяв под себя одеяло, спит Сонгю. Намстар пытается перевернуть штурмана, чтобы уложить под одеяло, но тот слишком тяжелый, сопротивляется, а потом и вовсе просыпается. Они с полминуты просто смотрят друг на друга, забыв как дышать. Затем штурман встаёт, снимая рукава комбинезона, вскоре стаскивая его полностью. Ухён, молча, садится на кровать, надевая пижамные штаны – ведь время позднее. За окном уже стемнело, и виднеются лишь яркие огоньки фонарей, что освещают территорию отеля. -Нам надо поговорить, - Сонгю начинает первым, а Нам утвердительно кивает. - Ты должен отказаться от участия, - он не просит, он чётко утверждает. Ухён резко вскидывает на него взгляд. -Нет, об этом не может быть и речи. -Тогда объясни мне, почему все врачи так обеспокоены твоим здоровьем! Почему Хоя летел к машине, будто от этого зависит вся его жизнь!? Да у меня чуть сердце в пятки не ушло! - Сонгю повышает голос до крика. Просто он уже не может держать эмоции в себе. Его раздирает в клочья изнутри, душит, давит. -Если ты боишься за меня, то отказаться должен ты, - на удивление, Нам говорит спокойно, стоя около кровати босиком. -Ухён! Ты продолжаешь менять тему! Посмотри на меня! Чем я заслужил такое обращение? Я тебе не важен? Моё сердце разрывается каждый раз, когда ты такой! Разве это не важно!? Это не важно!? - он подходит ближе, хватает ртом воздух, буквально цедит последние слова, а ведь он не был намерен повышать голос. Да только вот планы изменились. -У меня нет выбора, Ким Сонгю! Ты же знаешь, что это моя мечта! И я не откажусь от неё! Я пойду на всё, чтобы её осуществить! - он переводит дыхание, но всё ещё смотрит на Гю, который яростно сжимает пальцы на руках — давняя привычка. - Ты же помнишь, что я говорил тебе в самом начале — я не умею проигрывать. Ты забыл? -Но тогда ты ещё не был болен! -Ты ошибаешься, - и у штурмана сердце падает куда-то вниз. Он чувствует такую сильную боль, будто его со всей силы ударили. Вот оно как: когда человек, стоящий перед тобой и значащий для тебя слишком много, отдаляется от тебя за долю секунды, будто преодолевая скорость света. В голове эхом отдаётся это резкое слово «ошибаешься». Нет, нет, он не хочет этого слышать, потому что это значит лишь одно — он с самого начала был жестоко обманут, он ничего не знал. И сейчас уже не время обвинять Хою, да и остальных, потому что единственный, кто это всё начал, сейчас стоит перед ним и болезненно смотрит прямо в глаза. Ухён знал с самого начала... Он знал, но всё равно продолжал. Разве жизнь того стоит? -Какого хрена ты творишь!? -Откажись, Сонгю, - его голос как лезвие ножа по бумаге. Он ранит, колет. Он вырывает все чувства с корнем, заставляя захлёбываться в собственном горе. Ухён жесток, и правильно всегда считал Сонгю: Намстар никогда не заботится ни о ком, кроме себя. Он волк-одиночка, который отбился от стаи и теперь ищет способы выживания. -Как ты смеешь так говорить!? Я никогда тебя не отталкивал, впустил в свой дом, в своё сердце! А ты только и делаешь, что бросаешь мне слова в лицо, делая только больнее, - его руки сжимают край футболки до белых костяшек на пальцах. Ухён подлетает к нему, хватая за шиворот футболки и прижимая к стене. У него глаза влажные, покрасневшие — это штурман видит так ясно, как не видел никогда. У Сонгю кружится голова, и он сам не понимает, как бьёт Ухёна по лицу, а тот шипит, но продолжает смотреть. -Просто я не хочу, чтобы ты умирал вместе со мной! - он говорит это, а вернее кричит, плачет, как маленький пятилетний ребёнок. Цепляется пальцами за штурмана, делает ему больно, неосознанно, но так сильно. А штурман застывает на месте, не может дышать, и вообще понять, как это так — умирать вместе с ним. Да он бы куда угодно с ним пошёл… Лишь бы тот не оставлял его. -Неправда... - шепчут губы Сонгю. - Я не.. ты... -Поверь, прошу, - его голос сквозь плач, сквозь внезапно накатившую истерику. Он сам прижимается к груди Сонгю, сжимает пальцы на его спине, совсем сильно вжимает родное тело в стену — будто бетонная стена. - Я знаю, я эгоист... -Ухён, замолчи... – это всё, что он может попросить, но просьба просто невыполнима. -Мне с самого начала говорили, что я не должен влюбляться в тебя, что я сделаю тебе больно... Я хотел уйти в первую ночь, забыть тебя, сменить команду, уехать, улететь... - он отстраняется и смотрит Сонгю в глаза. - Но я не смог, - шепчут его искусанные губы. - Я эгоист, который просто не смог тебя отпустить... Ты мне нужен, слышишь? - берёт в ладони лицо штурмана, проводит большими пальцами по щекам. Глотает солёные слёзы, что застлали все глаза, текут по щекам, по пухлым губам. Сонгю целует его, а Ухён плачет. Не может остановиться, будто он потерял что-то в этой жизни. Будто ему так больно, что это даже страшнее, чем смерть. Он плачет, когда Сонгю кусает его губы, вытирает пальцами слёзы. Сонгю никогда не видел, чтобы кто-нибудь так сильно плакал. Он никогда не видел, чтобы плакал он — Ухён. Ухён всегда либо улыбается, либо источает полное спокойствие. И лишь сегодня Сонгю познал его до конца. Вот он какой: беззащитный и слабый, требующий заботы и любви. Он не может жить один, он не может без Сонгю. И полный штиль, что до этого был в груди, сменяется горящим штормом, разрывая паруса его сердца. Он, наконец, сказал, что так желала открыть его душа. Пальцы Нама сжимаются в кулаки, он опускается на пол, и штурман опускается вместе с ним, придерживая за плечи и выдыхая ему в губы. Сонгю до конца уверен, что даже если бы ему сказали, что Ухёну осталось год, месяц, неделя, день — он всё равно бы его не оставил. Просто Сонгю тоже слишком зависим от него. И даже если бы он знал это с самого начала, он всё равно бы открыл ему дверь, впустил, полюбил и никогда бы не отпускал. Сцеловывать слёзы так горько и больно, но он не хочет, чтобы Намстар плакал, чтобы страдал в одиночестве. Он просит его успокоиться, не захлёбываться, не говорить чепухи. Позволяет облокотиться на себя, положить голову себе не плечо, забыть всё, что было сказано. И Ухён успокаивается, потихоньку, изредка снова заходясь нелепым плачем. Он чувствует, как тёплые руки Сонгю гладят его плечи и спину, создавая чувство защищённости. И только тогда он понимает, что всё это время бежал от самого себя, не позволяя узнать себе правду. -Успокоился? - Сонгю улыбается, тихо спрашивая, потому что Ухён притих. Тот кивает, сминая пальцами края футболки штурмана. Ещё никогда ему не было так спокойно и легко на душе. Ещё никогда он не говорил с Сонгю так откровенно, как сегодня. Ещё никогда он не доверял человеку настолько сильно. Он поворачивается, рассматривая лицо Сонгю. Он и не заметил, как время сыграло свою роль. И кожа на лице штурмана уже не такая светлая, как была раньше. Несколько складок на лбу, когда тот хмурится. Его губы очень часто обветренные, и он так больно улыбается, раздирая глубокие трещины — просто Ухён слишком редко стал его целовать. Ухён, как последняя сволочь, перестал замечать то стечение обстоятельств, при котором он стал считать, что Сонгю — это обычное явление в его жизни, которое уже никуда не денется, оно так и должно быть. Но всё не так, совершенно не так. Ухён не улавливает тот момент, когда их губы вновь встречаются. Он не понимает, почему ему так нравится целовать этого человека, почему спустя столько лет его продолжает тянуть к нему даже, несмотря на то, что между ними уже не те отношения, что были раньше. Они больше похожи на сварливых супругов, чем на обычную пару. -Знаешь что? - неожиданно спрашивает Сонгю прямо в губы Ухёна. -Что? -Ты порядочная сволочь... И даже, несмотря на этот факт, я продолжаю сходить от тебя с ума, - он смеётся, а Ухён вновь кусает его губы, скользит ниже, к шее. Он замаливает поцелуями свою вину, которую и за сотни лет не искупить. Но он благодарен Сонгю уже за то, что тот ни о чём не спрашивает, просто оставляет всё, как есть, позволяет делать то, к чему подталкивает случайный порыв. Какие-то секунды они смотрят друг на друга, молча, ловят случайные эмоции, недосказанные слова. А потом вместе поднимаются с пола, кутаются в объятиях друг друга, таких тёплых, как топлёное молоко. Руки Ухёна рассеянно водят по спине и плечам штурмана, который, наконец, позволяет в полной мере ощутить своё тепло, которое раньше скрывала тонкая завеса изо льда. Он такой желанный для него, такой до боли родной, но всё же далёкий. И сейчас Сонгю позволяет ему увлечь себя в эту странную игру, которая дарит удивительное клокотание в животе. Только недавно выстиранная футболка оказывается на полу, и Ухён замирает, смотря на синяки, которые покрывают тело Сонгю. Он с ужасом понимает, что штурман — это намного опаснее, чем пилот. А Ухён никогда не заботится о нём, не спрашивает, как у того дела. Он так горько любит его, так горько. Ухён проводит пальцами по этим больным местам, Сонгю нервно закусывает губу, но не отстраняется. Как давно пилот не слышал этих стонов, что срываются с обветренных губ, когда его руки скользят по гладкому и сильному телу. Ему просто сносит крышу, и он хочет загладить всю свою вину, утопить чувства Сонгю в бушующем ритме незабываемых ощущений. А ведь когда-то они переспали впервые, так — ни о чём не задумываясь. А потом Ухён пришёл к нему и сказал одну единственную фразу: «Можно я останусь?» Он и, правда, остался, прочно осел в сердце штурмана, занял его большую часть. Откровенно говоря, он любит Ким Сонгю всем своим телом, до кончиков пальцев. Он всегда желает его больше всех, сильнее всех, до последнего вздоха, срывающего с этих потрескавшихся губ. Он совсем не понимает себя, зачем надо было столько мучить их обоих. Зачем? А сейчас он чувствует, как пальцы Сонгю медленно стягивают с него пижамные штаны, оголяя бёдра, и они ложатся на кровать, откидывая одеяло. Их прикосновения такие жгучие — желанные. Будто они не могут напиться друг другом — оба горячие источники. Это время, отведённое им, так быстро ускользает сквозь пальцы, играя светом на окне, отражаясь в зеркалах. И срывать очередной стон с влажных губ — подобно золоту для каждого, только намного дороже. И эти дивные изгибы спины, когда Ухён приподнимает Сонгю за бёдра, лаская оголённую кожу, даря то, что так хотел ему подарить. Целует живот, улыбается и бросает взгляд на Сонгю, который цепляется пальцами за простынь, сходит с ума, не понимает: почему сейчас он так остро реагирует на прикосновения. Где кончается его сознание и начинается их — общее? Где существует эта нереальная граница, изредка напоминающая Альпийские горы — разделяющие небо и землю. Сонгю хочется спрятать лицо в сгибе ухёновой шеи, вдохнуть этот неописуемый аромат его кожи, который он так любит. Хочется любить, любить, любить. Неважно за что — просто любить, так, как умеет только он. Дарить откровения, касаясь губами кожи. Тяжёлое дыхание - как подтверждение всем согласиям, всем их совместным желаниям. Сонгю не хватает ощущения тепла, когда Ухён уходит в ванну в поисках крема или чего-нибудь получше. Ему сразу холодно, так непривычно. Простынь под его спиной влажная, немного противная, но он просто не может встать, что-то исправить. Он ждёт, когда вернётся Ухён, снова прижмёт его своим телом к кровати, подарит горячий и откровенный поцелуй, проведёт носом по щеке. Ухён появляется из-за двери, весь обнажённый, такой красивый, нависает сверху, и правда целует, покусывая нижнюю губу. Сонгю стонет ему в губы, выгибается в спине, молча, просит не томить, но Ухён лишь смеётся и специально тянет время, ещё больше распаляя желание внутри. Он чувствует, как горячая плоть касается его ног. Но он готов целовать такие желанные губы хоть всю ночь, до рассвета, не давая уснуть. Сонгю обхватывает бёдра Ухёна коленями, прося того, чего им обоим так хочется. Он пьёт Ухёна, как воду, и никак не может напиться, не может ощутить всю полноту своих эмоций. Его руки хватаются за простынь, комкают её, и он даже не осознаёт, что творит. Просто быть с Ухёном — вот, что называется раем. Ухён внезапно останавливается, глядя Сонгю в глаза, смотрит своим пронизывающим до костей взглядом. И Сонгю дёргается, потому что не желает останавливаться. -Только не говори, что... - хочет сказать он, но Ухён улыбается и целует его в нос. -Нет, я не упущу такой момент, - он зарывается одной рукой в рыжие волосы, вдыхает их запах, а потом отстраняется, что бы выдавить крем себе на руку. Сонгю внимательно следит за всеми его движениями и взглядом. Он изнемогает в нехватке этих горячих прикосновений. Просто он так давно желает его всего — целиком и полностью, что готов залюбить его до смерти. У Сонгю мутнеет в глазах, когда он чувствует пальцы Ухёна внутри себя. Ему больно, совершенно непривычно, потому что он совершенно не помнит, когда они в последний раз спали вместе. Но каждый из них уверен, что они ждали друг друга не напрасно, потому теперь они могут почувствовать всё в полной мере. И Сонгю выгибается, ловит губы Нама, чуть ли сам не плачет от этих ощущений, которые дарит ему пилот. Он знает, что Ухён умеет делать это лучше всех, так ласково и нежно. Он закрывает глаза, когда пальцев становится больше, мысленно умоляет себя потерпеть, ещё немного и их тела окажутся единым целым — таким привычным и правильным. Ухён ловит себя на мысли, что за всю их совместную жизнь Сонгю ни капли не меняется, и запах его тела такой же сладкий, очень приторный, так и говорящий: «Возьми меня, если сможешь». Ухён уверен, что сможет, ведь он знает каждый миллиметр этого тела, каждую родинку и каждый шрам. Просто он слишком сильно любит Сонгю. Штурман звучно выдыхает, когда пальцы исчезают из него. Он морщится и чувствует, как Ухён гладит его бёдра, прося расслабиться, что у Сонгю никак не выходит. Его тело не слушается, будто оно и не его вовсе. Но когда Ухён целует его над ключицей, будто дразня, то он сам неосознанно обмякает, а потом чувствует первый толчок, от которого мутнеет в глазах и становится жарко и душно. Он так инстинктивно прижимается носом к плечу Ухёна, который весь вспотел, но от этого стал намного притягательнее, чем раньше. Он такой красивый в ночном свете, желанный до потери сознания, его с каждым разом хочется всё больше и больше. И он принимает его в себя, позволяет себе стонать, кричать, чуть ли не плакать, чтобы Ухён знал, как он дорог для Сонгю. И нет сил, даже сказать что-либо, он способен только на пошлые стоны, вторя стонам Ухёна, который гасит их резкими поцелуями. Нам двигается плавно, чтобы не сделать больно, и Сонгю соглашается, покорно принимая всё, что ему дают. Он мечется между кроватью и горячим телом своего любимого человека. Дышит так громко, что закладывает уши, а по телу проходит резкая дрожь. «Люби его так сильно, как только можешь», - говорит Ухёну всё его тело, приказывает, умоляет. И он беспрекословно подчиняется, вжимая своим весом Сонгю в кровать, приподнимая его за бёдра, делая позу более удобной. Ему так хочется почувствовать весь вкус их ощущений, которые просто сносят голову. Мягкий поцелуй, который он дарит этому человеку, который позволяет себя взять, такой трепетный и многоговорящий, что невольно думается, что даже если бы они были немыми, то поняли друг друга без слов. Если бы движения бёдрами Ухёна были не такими плавными, то Сонгю бы точно покалечил его, потому что он просто опустошён, все его чувства выливаются наружу, когда он дотрагивается до живота Намстара и спускается ниже, а потом скользит по бедрам и спине. Ухён чуть ли не рычит ему в губы, закрывая глаза и пытаясь не сорваться. Внезапная дрожь проходит по телу, по двум сплетённым телам, больше похожих на комок откровений. Нам сильно прижимается к Сонгю, не давая тому дёргаться и изворачиваться — просто они должны почувствовать это вместе, одновременно. Так желанно и жгуче — как перцем по коже с тонким ароматом мускуса. Сонгю в последний раз стонет, чуть ли не теряя голос, когда Ухён просто придавливает его своим весом и дышит ему в шею, не в силах даже что-то сказать. Глаза штурмана сами закрываются, и он лежит так пару минут, пытаясь привести себя в чувство, потому что Ухён окончательно выбил из него дух. И это совершенно не пошло, это самое откровенное откровение, какое только может быть на свете — и они дарят его друг другу. Безвозмездно. -Если бы я никогда не спал с тобой, то потерял бы очень много в своей жизни, - Сонгю смеётся Ухёну на ухо и укладывает его на бок, потому что Ухён слишком тяжёлый. -Тогда в следующий раз ты узнаешь обо мне намного больше, - он смеётся в ответ, пытается встать, но штурман валит его обратно на кровать. -Не ходи никуда, останься, - он просит тихо, почти шёпотом. И Ухён остаётся — ведь он всегда оставался.