Сегодня я сделаю тебе больно.

Чимин бежал. Он, кажется, бежал так быстро, как не бегал никогда — ни два года назад, когда ему поставили страшный диагноз и запретили какие-либо нагрузки на колено, ни до этого, когда он знал, что посвятит танцам всю свою сознательную жизнь. Он мечтал, что откроет свою студию, что обязательно будет преподавать, но все его мечты, все надежды разбились, как хрупкий прозрачный хрусталь, как стебелек маленького, едва расцвевшего цветка. Чимин захлебывался в собственных слезах и бежал так быстро, насколько позволяли ему силы. Колено болело до невозможности сильно, что можно было уже едва наступать на него, но позади себя он слышал голос. Голос, который когда-то заставлял его смеяться и плакать, грустить и радоваться. Голос, который когда-то вселил в него надежду на то, что он будет жить. Лучи яркого оранжевого солнца светили прямо в лицо, окрашивали крыши и стены домов в разные цвета, но он все еще не мог повернуться назад и остановиться. Зеленая трава, едва достающая до колен совсем не волновала его и противные ссадины после нескольких неудачных падений уже не играли значимую роль. Только единственный вопрос, который все еще крутился в его голове, который хотелось задать стольким людям, но Чимин все еще хранил его в своем разбитом на маленькие осколки сердце; как упавший телефон с пятого этажа пять лет назад знойным летом, как стеклянный стакан неудачно брошенный холодным утром понедельника. Ему хотелось кричать. Кричать от боли, разрывающей все тело, кричать так, как он не кричал никогда. Это все было настолько абсурдным, что он просто в какой-то момент упал и громко рассмеялся. Эта жизнь все еще играла с ним злую шутку. __ — Чонгук-и, ты помнишь, что завтра за день? — весело говорит Чимин и укрывает парня белым одеялом, поправляя подушку на больничной койке. — Завтра твой день рождения, и поэтому ты должен просто открыть глаза, чтобы улыбнуться, а я смог снова измазать твой нос в торте, как делал это в детстве. — Чимин, нам пора, — голос матери звучал настолько слабо и хрипло, что Пак повернулся к ней. Горечь с разочарованием — то, что он видел в тот день. — Я хочу остаться. Пожалуйста, мам. — Ты все равно не сможешь ему ничем помочь. __ Сокджин обнимает его осторожно, сцеловывая с мокрых щек слезы, гладит по голове. Ему почему-то кажется, что так не должно было произойти. — Чимин-а… — его голос ласковый и нежный, совсем не такой, как у большинства другой серой массы людей. Чимин это знает и жмется ближе, подобно брошенному трехцветному котенку — такому же слабому и сломленному, — пошли домой. — Я не хочу, — его голос дрожит, и Сокджин думает всего лишь на жалкое подобие секунды, что ничего больше не сможет стать лучше. — Не хочу идти туда, где нет его. Почему, хен? Почему именно сегодня? Солнце в последний раз мажет по чиминовым волосам и Сокджин давит в себе слабое подобие вымученной и усталой улыбки. Этот мальчишка с соседнего двора, которого он знал, кажется, целую вечность, плачет сейчас в его руках; его ноги и руки в ссадинах, а сердце разбито в дребезги. Хочется это сравнить с выжатым до последней капли лимоном, но все это настолько неуместно, что становится невыносимо грустно. — Потому что жизнь забирает всегда самое лучшее и подкидывает такие испытания, от которых становится очень больно. Но если… если у тебя есть человек, на которого можно положиться, то ты должен держаться за него, чтобы выжить. Ты не виноват в этом, Чимин-а. В этом никто не виноват. Сокджин помнит с самого детства, что Чимин всегда оберегал Чонгука и никогда не давал его в обиду, что, кажется, эта забота о младшем брате не пропадала даже тогда, когда Чимина отправили учиться за границу. __ — Мама, я не могу дозвониться до Чонгука, почему он не берет телефон в руки? — голос у Чимина в тот день был такой игривый и веселый; Ким тогда подумал, что проводить вот такие вот жаркие ночи с Чимином нужно было намного чаще. Он сидел в одеяле и смотрел, как лучи восходящего солнца медленно поднимаются в чистое голубое небо, едва улыбаясь и сжимая руку полусонного Сокджина. Вероятно, это были последние моменты, когда Сокджин видел его таким счастливым. «Чимин-а, — голос его матери звучал обеспокоенно. Чимин в тот момент настолько испугался, что подскочил с кровати, обнажая свое нагое тело; утренние лучи солнца приятно щекотали кожу и мазали кистью водянистой акварели по телу. — Чонгук, он… он попал в аварию и сейчас лежит в операционной комнате». Телефон упал на пол с глухим стуком. __ Чонгук умер. И это было настолько абсурдно, настолько отвратительно и печально, что на глаза наворачивались слезы. Чимин ненавидел привязанность, но Чонгук был его единственным братом; его единственным слабым местом, которое теперь пустовало. — Это так больно. Мне так больно, хен, — ночь плавно опускалась на их плечи невидимым грузом, наводя непонятную тоску, которую вряд ли кто-то мог объяснить из людей, живущих на планете. Словно вселенная играла с ними в злую шутку и заставляла страдать так сильно, что уже не было сил держаться за кого-то, сражаться за собственное счастье и жизнь. С уходом Чонгука все это теряло должный смысл. — Это нормально, Чимин. То, что тебе больно — нормально. Но послушай меня внимательно, — Сокджин сжимает чужие плечи в руках и смотрит прямо в глаза напротив. — Это все пройдет. Со временем будет не так больно. Возможно, это случится через год, возможно, через два, но тебе обязательно станет лучше. Просто нужно подождать и жить дальше. Стараться жить так, как ты жил до этого. Все обязательно наладится, веришь мне? Чимин не находит ответа.