Увертюра

Увертюра*

Под музыку грянут на сумрачной сцене Любовь и надежда, разлука и боль. И, кажется, мы в волшебстве превращений Играем какую-то важную роль. Лариса Рубальская       Сердце тяжело бухает в груди, туго стянутой корсетом, на лиловой ткани которого змеятся замысловатые белые узоры. За спиной в ярком пучке света тихо шепчутся разноцветные тени, снующие в лихорадочной спешке. Игривый голос флейты сливается с тонким пением скрипок, потонувших в торжественном гласе тромбонов и труб. Мелодия стихает, нарастает вновь, разливается звоном колокольчиков и искрится весельем деревенских плясок.       Мягкий полумрак окутывает словно желе. Не отпускает, пробегая от кончиков пальцев, легко касаясь забранных в красивый, овитый цветами, пучок волос. Руки холодеют, судорожно сжимая некстати подвернувшуюся воздушную ткань платья.       Глупые мысли. Трепещущее пташкой сердце. А руки и ноги все так же в привычной позиции, готовы в одно мгновение прийти в движение.       Грация, изящество, плавные линии. Ты воздушна, словно летящее маленькое перышко, сплавленное с ветром в единое целое. Послушное, гибкое, поражающее своей хрупкостью и простотой. Каждый жест. Он должен дышать чувством, должен говорить. Грустные глаза, раскрытые в смешинке губы, живая мимика, да возможно. Но кто разглядит лицо, когда один лишь взмах руки раскроет целую вселенную, полную неподдельных эмоций.       Гордая и непреступная, с идеально прямой спиной. Там, в царстве тепла и света ты прекрасна. Неповторима. Иллюзорна. Как будто хрупкое неземное существо, спустившееся на землю чтобы поражать взоры случайно прикоснувшихся к этому таинству. Таинству танца. Искусству, которое способно кричать, не вымолвив и звука. Заставлять любить до слез, шипами проникая в самое сердце. И жить, отдаваясь на милость колышущимся вокруг тебя волнам музыки.       Тяжелый непроницаемый занавес, мягкий и шершавый на ощупь. Он так глух ко всем страстям, что кипят в тени его. Степенные крылья послушно взлетают вверх, собираясь небрежными складками у самого потолка. Молчаливый свидетель поражений и побед, невыплаканных слез и звенящей радости. Единственный, удостоившийся всей гаммы и палитры чувств — от яркого нетерпения до сладко-горького сожаления. Актер одной роли, блистающий до самой смерти. Мимолетным касанием подари свое расположение. Позволь Терпсихоре* повести меня сегодня в этом танце.       Сукна* мягко колышется, скрывая происходящее за кулисами. Музыка шепчет в нетерпении, зовя присоединиться к творящемуся действу. А там, на противоположном конце от льющейся полосы света стоит он. Кричаще красивый с блестящими, аккуратно уложенными угольными волосами. Темные, полные превосходством глаза под полукружьями густых бровей заманчиво блестят, словно в ожидании прыжка с тарзанки. Губы кривятся в невыносимой покровительственной улыбке, а взгляд пронизывает, словно выжигая клеймо. Даже обидно, что он не кажется нелепым в этих тонких, очерчивающих каждую линию тела трико и белой рубашке, прикрытой оливковым колетом*. Сильные ноги в легких ботфортах нетерпеливо переминаются, готовые к работе мускулов.       Музыка вступает вновь, оглушая перепадами высоких и низких нот. Зовет, затягивает. И стройная тонкая ножка делает первые па*.       Аккуратные шажки на кончиках пальцев. Касание руки, и левая нога взмывает вверх в арабеске*. Мир кружится и сосредотачивается в его глазах. Неспешный ритм адажио* пьянит и взрывается в голове пузырьками шампанского.       Па-де-де*. Танец для двоих. Как символично. Каждое движение. Пальцы, нежно сжимающиеся на талии, предплечья, мягко обрисованные рукавом, скрывающим напряженные мускулы и четко обозначившиеся вены. Руки, возносящие к потолку — театральным небесам, сетке балок и блоков, на которых светляками мерцают софиты. Вверх, вытянувшись в струну, полностью доверяясь партнеру. Чувствуя под собой твердость широкого плеча и молчаливую поддержку.       Сцена рукоплещет для двоих. Здесь все немного нарциссы. Купающиеся в лучах славы с первого па артисты балета. С вечной улыбкой ребенка, приклеенной или искренней, потонувшей в триумфе танца на краю. Шаг на сцену — и ты уже не та, измученная действительностью и тренировками, одна из многих. Не одна, единственная. Не такая, как все. Живущая чувствами, закружившаяся в вихре музыки.       Сцена не терпит фальши. Только оголенные провода нервов, ток алой жидкости по нитям вен и вторящее эху мелодии биение пульса…       Поворот, вращение, синхронные движения в цепочке шагов. Как бег по кругу, когда один стремится нагнать другого. Изящный взмах руки, ложащейся на его предплечье в старом как мир и таком знакомом жесте. Рисунок танца без помарок, неоднократно повторяемый узор. Все идеально, но…       Опора исчезает, правая нога скользит вниз в неписаном элементе, выпрямляясь до боли в связках. Дыхание на миг сбивается. И вдруг предательские руки подхватывают, вовлекая в круговерть красок, лиц, пестрых пышных платьев и взрыва аплодисментов.       Носок пуанта* встречает твердый пол. Секундный вздох прекращает мучительное фуэте*. Тонкие пальцы почти касаются друг друга в изящном движении. А на лице неизменная улыбка, прячущая горечь в уголках губ. Что такое чувства одного человека? Спектакль продолжается. Сцена горит и пышет жаром, мелькает волнами воздушной материи и поет нотами Адана*. Вечная карусель, с которой легко сойти, но не вернуться…       Непросто красиво исчезнуть. Скользить в па-де-бурре*, а потом изящно сесть на ноющую ногу в безликом ряду идеально-красивых балерин. Смотреть на него, полного триумфа, только что чисто исполнившего сложный прыжок. И тенью скользнуть за кулисы. — Зачем ты это сделал? — тихо, серьезно, глядя в ненавистные карие глаза. Коричневая шнуровка на колете не развязалась, белая рубашка все еще свежа, а прическа волосок к волоску, как будто и не было высоких прыжков и головокружительных па. И улыбка все такая же нахальная и раздражительная. — Ты нарочно убрал руку. Ведь прекрасно знал, что сегодняшнее выступление — мой последний шанс получить роль Жизель, — слова вырвались глухи и безнадежным вздохом. Глупо было думать, что с таким партнером получится хороший дуэт. Доверие — это не про нас…       Спина прямая, ноги во второй балетной позиции. Не хочу смотреть ему в глаза. Видеть в них огонь торжества невыносимо. — Тебя волнует хоть что-то кроме этой роли? — руки, внезапно очутившиеся на талии, развернули к себе. Пошатнувшись, я замерла, опираясь на его грудь в поисках поддержки. — Забыла спросить, хочу ли я, чтобы ты ушла?       Пристальный взгляд, полный непонятной грусти, пытающийся достучаться до… сердца? — Как будто вашему величеству есть дело до простых смертных, — съязвила, все еще чувствуя боль в ноге. — Есть. Потому что другая партнерша мне не нужна.       Изумленный взгляд прозрачных серых глаз. Такое странное чувство. Еще не окрашенное тональностью, сбивающееся с ритма, но плавно ложащееся на нотный стан маленькими завитушками новой мелодии. Что это будет? Легато*, фортиссимо* или аппассионато*? Да и зачем все эти громкие названия? Ведь музыка, как и танец, не имеет языка. Отзываясь в сердце каждого, она рождает новое, ранее непонятное чувство, перекликаясь с мелодией души.