Сомнение — боль слишком одинокая, чтобы осознать, что вера — ее близнец. Халиль Джебран
На Рождество Гарриет получила (крошечную и помятую) посылку от тети Петунии, в которой не оказалось ничего, кроме записки, что никто не приедет забрать ее с Кингс-Кросс; если она не могла добраться магией, ей предлагалось поехать поездом. Гарриет предположила, что тетя Петуния подразумевает маггловские поезда. Она еще никогда на них не ездила, но раз она смогла сразиться с Квирреллмортом, Томом Риддлом и Слизеринским монстром, то и добраться от Кингс-Кросс до Литтл Уининга осилит. Но некоторые вещи подчиняются только силам, несопоставимым с возможностями юных героинь: у Гарриет не было маггловских денег. — О нет, — она порылась в карманах куртки, хоть это и было бесполезно, и вывернула их наизнанку, хоть это и было бессмысленно. Оторванная пуговица, которую она когда-то туда сунула, звякнула об мостовую. — Что такое? — спросила Гермиона. — У меня нет маггловских денег, — ответила Гарриет. — У тебя есть? Я могу отдать галлеонами… — Зачем тебе маггловские деньги? — Гарриет вытянула над головой руку — помахать женщине, в которой Гарриет признала Гермионину маму, доктора Грейнджер. А вот и ее папа, тоже доктор Грейнджер. Рона уже затянуло в толпу Уизли, и он в данный момент с гораздо большей легкостью, чем обычно свойственна тринадцатилетним мальчишкам, сносил мамины объятия. Гарриет не сказала Гермионе про поезд. Не хотелось видеть ее реакцию, которая наверняка только ухудшила бы положение, а не наоборот. Откровенно говоря, время-без-Дурслей всегда было благословением. Но расскажи она об этом Гермионе, и придется признавать и эту часть истории — возвращение в место, которое ее заставляли называть домом, к людям, которых ее принудили назвать семьей, которые до того не выносили ни ее вида, ни даже мысли о ней, что им было все равно, вернется она или нет. Наверное, после прошлого лета они будут относиться к ней еще хуже. Но прежде чем Гарриет пришлось отвечать, к ней поспешила миссис Уизли и со словами: «О, дорогая», — заключила в объятия, пахнущие свежей выпечкой и травой. Гарриет была к этому не готова, до того не готова, что чуть не обняла ее в ответ. Она в последний момент успела удержаться. «Джинни иногда тебя ненавидит», — говорил ей Риддл. Это не была мама Гарриет: это была мама Рона и Джинни. Это не была ее мама, которую можно было бы обнимать и, глубоко вдыхая, думать: «Вот так пахнет мой дом». Дом Гарриет пах лимонным чистящим средством, ковролином и духами тети Петунии с гарденией и апельсинами, которыми она по утрам мазала за ушами. Гарриет ненавидела эти запахи. — Как ты? — спросила миссис Уизли, отодвинув ее от себя и взяв за щеки. — Нормально, миссис Уизли, — она увидела, как мистер Уизли разговаривает с Перси, и ощутила щемящее чувство вины за их машину. — И мне так жаль… — Ерунда, — ответила миссис Уизли полушепотом, словно не могла заставить себя повысить голос, и поцеловала Гарриет в волосы. — Даже не думай. Через плечо миссис Уизли Гарриет видела, как Гермиона обнимает маму с папой. Сама по себе ее мама выглядела совершенно не похоже на миссис Уизли, но детей они обе обнимали одинаково — словно пытаясь хоть кусочек затолкать в себя, обратно. Миссис Уизли обернулась к маме-доктор-Грейнджер и представилась; оба доктора Грейнджер пожали ей руку. Подтянулись остальные Уизли, в том числе мистер Уизли, и приветствия с именами залетали туда и обратно. — Гарриет, дорогая, — сказала миссис Уизли, — а где же твои… родственники? Гарриет увидела выражение лица мамы-доктора-Грейнджер, и ей захотелось провалиться под платформу. — Э… — Маггловские деньги! — воскликнула Гермиона и вскинула руку, словно на уроке, так что чуть не попала Рону по носу. — Так вот зачем тебе маггловские деньги! — Как ты догадалась? — спросила Гарриет, отчасти раздосадованная возникшей неловкостью, отчасти впечатленная. — Тебе бы не понадобились маггловские деньги, если бы это не касалось… их, — Гермиона поджала губы. — Боюсь, я пока не поняла, Гермиона, — вмешалась ее мама. Голос у нее был напряженно-веселый и отрывистый — точь-в-точь как у стоматолога, который говорит вам обязательно каждый день пользоваться зубной нитью. Гермиона взглянула на Гарриет и вместо ответа прикусила губу. Подо всей этой уймой пристально следящих за ней взглядов — четырнадцати глаз Уизли и шести Грейнджеров — Гарриет даже сильнее, чем когда-либо, не хотелось признаваться, хоть она и понимала, что выхода нет. — Мне надо доехать поездом до Литтл Уининга, — сказала она, стараясь, чтобы это прозвучало беспечно. Это оказалось довольно трудно, потому что она не вполне понимала смысл слова «беспечно». Лица взрослых закаменели. Глаза у миссис Уизли полыхали, как лесной пожар; Гермиона сжала губы, чтобы сдержать брань. А Гермиона вообще редко бранилась. А потом мама-доктор-Грейнджер и миссис Уизли переглянулись, словно они были связаны какой-то тайной мамской телепатией. — Не глупи, Гарриет, — произнесла доктор Грейнджер обычным голосом. — Мы тебя довезем. — О… — Гарриет почувствовала, что надо отказаться, хоть ей и хотелось повиснуть на шее у Гермиониной мамы. — Вы, вы не обязаны, извините… — Не глупи, дорогая, — сказала она точь-в-точь как Гермиона: и тональность голоса, и выражение — все то же самое, только как будто даже насыщенней. — Мы будем очень рады. Это твои вещи? Мы припарковались вон там… Они отправились вместе огромным табором: семеро Уизли, трое Грейнджеров и Гарриет, таща с собой свои чемоданы, сов, Коросту и привлекая недоуменные взгляды, словно полевые цветы. Грейнджеры выглядели совершенно обыденно, Уизли — совершенно нелепо, а Гарриет — как-то посередине. Она чувствовала себя участницей парада Диккенса, и это было здорово. Дурсли бежали бы в ужасе. Грейнджеры ездили на бледно-голубой Королле. Она повергла мистера Уизли в восторг, от которого Гарриет и Рон неловко заерзали. Было трудновато впихнуть вещи обеих девочек в багажник, и Хедвиг пришлось ехать на коленях у Гарриет, но Гермионин папа как-то справился без магии, а ее мама и миссис Уизли тем временем болтали насчет того, что надо познакомиться поближе. Гарриет понадеялась, что они будут общаться о магии и мамских делах, а не о Гарриет. Наконец после прощальных объятий они покинули машущих им Уизли и влились в бурное движение вокруг Кингс-Кросс и Сент-Панкрас. — Девочки, есть хотите? — спросила мама Гермионы, сидевшая на месте пассажира. — О-о-о, да, мам, — ответила Гермиона. — Ты чего бы хотела, Гарриет? — Я все ем, доктор Грейнджер. — Зови меня Джин, пожалуйста. А это Дэниэл, — она положила ладонь на руку мужа, и тот улыбнулся Гарриет в зеркало заднего вида. — Должны же у тебя быть предпочтения. — Нет, мэм, правда. Я… редко хожу по ресторанам, — тетю Петунию рестораны возмущали, как будто они пытались превзойти ее в готовке, а дядя Вернон все равно ел только английскую еду. Единственный раз, когда они взяли с собой Гарриет, был во время попытки побега от писем из Хогвартса. — Японский! — быстро вмешалась Гермиона. — Гарриет понравится в японском.***
Гарриет понравилось. Ей понравились и непроизносимые названия еды, и незнакомая письменность в меню, и палочки, которыми она не смогла пользоваться. Ей понравилось быть там с Грейнджерами, с которыми она не чувствовала себя глупо, как бедная заброшенная сиротка, даже когда ей объясняли про меню и учили пользоваться палочками (и в итоге все равно попросили вилку). Но больше всего ей нравилось, что все вокруг было непривычным и в то же время — совершенно нормальным, точнее, было бы нормальным, будь она другим человеком. Дурсли никогда бы сюда не зашли, хоть это и было маггловское заведение в маггловском Лондоне. Для них оно было бы таким же чуждым, как и «Дырявый котел», — таким же чуждым, как была для Гарриет семья Гермионы. Грейнджеры были словно семья из телевизора: нечто, чего, как единорогов, не должно существовать на самом деле. А ведь Гарриет видела единорога до того, как встретилась с этой семьей. Самый неловкий момент возник, когда мама Гермионы спросила, как прошел год. Гарриет чуть не подавилась пельмешкой. — Ну… — Гермиона притворилась, что дует на чай, чтобы выиграть время. — Профессора по ЗоТИ уволили. Опять. — На этой должности, похоже, большая текучка, — заметил ее папа. — Да, — с почти бесстрастным видом ответила Гермиона, а Гарриет тем временем гоняла пельмень по тарелке. — Может, нам пора тебя отвезти, дорогая? — спросила Джин, пока Дэниэл отсчитывал наличные для оплаты счета. — Твоя семья не будет беспокоиться? — Нет, — не подумав ответила Гарриет и тут же об этом пожалела. — Тогда по мороженому, — жизнерадостно сказал Дэниэл, убирая бумажник.***
К тому времени, как они добрались до Тисовой улицы, сумеречные тени уже стекли с небосвода и разлились по земле. Гарриет смотрела, как мелькают за окном одуряюще однообразные дома с яркими окнами и темными пятнами лужаек, и чувствовала, как все у нее все внутри постепенно немеет. У нее был самый прекрасный день из всех, что она проводила за пределами Хогвартса и Косой аллеи, и обрывать его Дурслями… Она вспомнила (с удовлетворением достаточно жестоким, чтобы забеспокоиться), как Снейп в прошлый раз проклял их и ушел, и сглотнула. Было удивительно, что они вообще брали ее назад. Запрут ли они ее снова? Не отберут ли и впрямь все ее письма? Что если, получив ее себе в руки, они больше ее не отпустят? «В прошлый раз тебя спас Снейп. Может быть, он сделает это снова». Впрочем, насчет этого она сомневалась. Он здорово взбеленился, обнаружив ее в Тайной Комнате. (Это, если честно, до сих пор ее озадачивало. Неужели он просто бесился, что она нарушила столько правил?) В этот раз он мог бы подумать, что так ей и надо — сидеть взаперти. Королла заехала на подъездную дорожку Дурслей, и Дэниэл выключил мотор. Гарриет ощутила, как одновременно с этим из нее улетучилось счастье. — Провожу тебя до двери, — сказала Джин, расстегивая ремень безопасности. Прежде чем позвонить, она пожала Гарриет руку над локтем. Потом отбросила волосы с плеч и замерла в холодном ожидании. Когда открыл дядя Вернон, у Гарриет что-то сжалось внутри. Поначалу дядю Вернона привел в замешательство вид Гермиониной мамы: в глубоком сумраке на его пороге стояла деловитая привлекательная женщина. На Тисовой аллее жили в основном домохозяйки, лишенные прохладной и деловой манеры держаться, свойственной доктору Грейнджер. — Чем я могу… — начал он. И увидел Гарриет. Лицо у него тут же воинственно полиловело. — Ты, — яростно рявкнул он. Потом вспомнил о маме Гермионы. То ли потому, что ее облик настолько не сочетался с Гарриет, то ли просто из-за желания вести себя нормально с нормальными людьми, но что-то в ее лице поубавило его враждебность. — Опять от тебя проблемы, — угрожающе сказал он. (Ну, враждебность убавилась только относительно.) — Меня зовут Джин Грейнджер, — представилась мама Гермионы. Она говорила спокойно, но при этом было в ее голосе что-то твердое — словно слой камня под травой и землей. — Я мать Гермионы. Возможно, вы слышали о моей дочери? — Дочери? — дядя Вернон с беспокойством глянул через ее плечо на стоявших у машины Дэниэла и Гермиону. У них были одинаковые кучерявые волосы, правда, у Дэниэла — намного короче. — Гарриет и Гермиона вместе учатся в Хогвартсе, — сказала Джин. Судя по лицу, дядя Вернон колебался. Он, вероятно, боролся с желанием заорать на нее, чтобы убиралась с его газона. Но потом он беспокойно посмотрел на их машину. Глубочайшая нормальность Грейнджеров оказала на дядю Вернона такой же эффект, что и любая нормальность: он вынужден был ее уважать точно так же, как отрицал любые отклонения. — Ну ладно, — пробормотал он. — Хорошо, что довезли ее домой. Она… она хотела поехать на поезде. — Понимаю, это было заманчиво, — сказала Джин, и Гарриет в миллионный раз за вечер захотелось ее обнять. — Но мы были так рады ее заполучить. На самом деле, мы бы задержали ее еще ненадолго, если вы не против. Дядя Вернон вылупился на нее. Вероятно, у него не укладывалась в голове мысль, что кто-то способен захотеть иметь рядом Гарриет. — Я, — начал он, но тут же захлопнул рот. — Вернон, кто там пришел? При звуке голоса тети Петунии Гарриет чуть не скукожилась. Она ненавидела ее намного сильнее, чем дядю Вернона. До этого самого момента, пока ее не замутило от этого голоса сильнее, чем от физиономии дяди Вернона, она этого не сознавала, но это было правдой. Тощее лошадиное лицо Петунии появилось за плечом у дяди Вернона. Точь-в-точь как он, она сказала: — Чем мы можем… — и увидела Гарриет. — Вы, должно быть, тетя Гарриет, — проговорила Джин. Она положила руку Гарриет на плечо. — Я Джин Грейнджер, мать подруги Гарриет, Гермионы. Я как раз пригласила Гарриет приехать к нам в гости. Прямо сегодня, если точнее. Она держалась оживленно и не враждебно, но ее рука на плече у Гарриет была напряжена, словно ей хотелось затащить Гарриет обратно в машину. Лицо тети Петунии дрогнуло, как будто она, как и ее муж, не могла представить, чтобы кто-нибудь мог осознанно искать общества Гарриет, особенно после того, как провел час с ней в одной машине. А потом ее лицо замкнулось, став жестким и отстраненным. — Очень мило с вашей стороны, — сказала она. Как и дядя Вернон, она не могла не испытать уважения к маме Гермионы. — Но, боюсь, что ей придется… остаться здесь. На время. — Ясно, — ответила Джин. — В таком случае когда же мы сможем ее у вас похитить? Тетя Петуния прищурилась, однако, судя по всему, она всерьез обдумала предложение, потому что ответила: — Скажем, через неделю. Гарриет не поверила своим ушам. Всего лишь неделя? Всего неделя с Дурслями? От этого можно было петь, плясать, ходить колесом и пускать фейерверки из палочки. Гарриет поспешно попыталась скрыть, как ободрила ее эта новость, чтобы тетя Петуния этого ненароком не заметила и назло не заменила одну неделю двумя — просто чтобы не исполнять желание Гарриет, которое до того ее манило, что аж пальцы на ногах поджимались. — Значит, через неделю, — согласилась Джин, — если не сообщите обратного. Благодарю. Вы очень любезны. Она повернулась к Гарриет, и та вновь обнаружила себя в объятиях. Мама Гермионы пахла чистотой и свежестью, как почти не ароматизированный ополаскиватель для белья, и самую капельку — мятой. — Скоро увидимся, дорогая, — сказала она. По траве прошуршали шаги, и Гермиона, как и ее мама, обняла Гарриет. — Постарайся не превратить их в тритонов, — шепнула она. — Хотя они заслужили. — Будь на связи, Гарриет. Мы с Молли хотим быть в курсе, как у тебя дела, — с этой небольшой колкостью Джин забралась в Короллу вместе с мужем и дочерью. Гермиона махала в окно, пока ее не поглотила подсвеченная уличными фонарями тьма.***
— Все в чулан, — сказала тетя Петуния так, словно имела в виду: «Все сжечь». — И под замок. Пока ты в этом доме, ты не прикоснешься к этому уродскому барахлу. — Ладно, — Гарриет постаралась разжать кулаки и заставить свой голос звучать обычно и легко. Всего одна неделя, всего одна… — И отдай мне свою палочку. — Что?! — Гарриет в ужасе уставилась сперва на тетю, потом на дядю Вернона. Оба жутко улыбались, хотя улыбка Вернона была скорее гримасой, а тети Петунии — просвечивала чем-то опасным, как нож под солнцем. — Немедленно, — тетя Петуния протянула руку. Дрожащими от злости пальцами Гарриет вынула палочку из внутреннего кармана куртки. Она стиснула рукоять. Отдать ее тете Петунии было во много раз хуже, чем просто сдать под замок чемодан. — Осторожнее, Петуния, милая, — дядя Вернон, кажется, искренне встревожился. — Никогда не знаешь, чего ждать от этой уродской штуковины… — Это же не пистолет, Вернон, — Петуния все еще протягивала руку. На него она не оглянулась. — Всего лишь деревяшка. Отдай мне ее сейчас же, — прикрикнула она на Гарриет и вытащила палочку из ее хватки. Гарриет постаралась заглушить чувство, словно что-то оборвалось внутри. Это было все равно что отдать Хедвиг Малфою. — Я ее положу в надежное место, — сказала тетя Петуния, стискивая палочку Гарриет. — Если увижу, что ты вокруг шныряешь, — сожгу. Иди к себе в комнату.***
На следующее утро жизнь с Дурслями вернулась к обыденной кошмарности. Так повелось, что обыденная кошмарность никогда не покидала Тисовую улицу. Гарриет смотрела в крошечное окно на аккуратный задний двор, ничем не отличающийся от заднего двора по другую сторону изгороди. Она думала об улице, прямой как стрела, окруженной одинаковыми домами. Наверное, по улицам Литтл Уининга можно идти, пока не сойдешь с ума. Кажется, она однажды слышала, как тетя Петуния сплетничала как раз об этом — что жена одного из соседей именно так и поступила: натянула халат поверх вечернего платья и жемчуга и ушла прочь из собственной жизни. Гарриет охотнее сразилась бы с Василиском, чем поселилась здесь. А тете Петунии и дяде Вернону тут нравилось. Хорошо хоть, что предстояла всего неделя страдания от Дурслей. Всего неделю она будет словно под мантией-невидимкой, приросшей к коже, пока Дурслям не взбредет в голову поиздеваться. А потом она сможет пожить у Гермионы. Ничего, если она там пробудет всего ночь. Она отдала бы все что угодно, лишь бы хоть на сколько избавиться от этой своей жизни. Не имело значения все, что произошло в течение года: ее победа, ее страдания, кто ненавидел ее и кто любил. Для Дурслей существовали только Дурсли. У Дурслей все начинало размываться, воспоминания превращались в сны. Иногда от этого они становились ярче и острее, иногда — страшнее и загадочней, но всегда утрачивали реальность. Отчищая потеки кофе с кухонной раковины, пахнущей все тем же лимонным средством, под сиянием ламп дневного света, было очень трудно вообразить, что она была неким героем, убивающим чудовище волшебным мечом. Этим летом Дурсли давали ей есть, но не предлагали ей ужин и место за столом. Теперь у стола было всего три стула, и тетя Петуния строго сказала, что остатки будут доставаться только Вернону и Дадли. Гарриет часто готовила бутерброды, хлопья, яичницу — быстрые блюда, потому что стоило ей задержаться, и тетя Петуния выгоняла ее из кухни и выбрасывала недоделанную еду в мусор, ругая ее за лишние траты. Дадли снова боялся ее до ужаса, как в то лето, когда Хагрид наградил его поросячьим хвостом. Он вскакивал и убегал из комнаты, стоило Гарриет туда зайти, даже во время ужина (собственно, именно из-за этого Гарриет запрещалось спускаться со второго этажа, пока семья не закончит есть). Большую часть дня он проводил на улице, и Гарриет ни разу не встретилась с его бандой. Она всерьез подумывала послать Снейпу благодарственную записку. На второй день тетя Петуния высадила ее у продуктового со списком покупок и уехала дальше, в салон красоты. Она так делала с тех пор, как Гарриет исполнилось девять. На самом деле, это была одна из ее невольных милостей: пока Гарриет находилась в продуктовом магазине, она не была с тетей Петунией. Ей никогда не удавалось купить что-нибудь себе, так как именно на этот случай тетя Петуния всегда требовала чеки, но работникам магазина слишком мало платили, чтобы им захотелось помешать ей листать между делом комиксы. Тетя Петуния сидела в машине, пока Гарриет грузила в багажник покупки и забиралась на заднее сиденье. Тетя Петуния не любила, когда она сидела спереди — но, опять же, чем дальше от тети Петунии, тем лучше. Воздух в машине вонял лаком — для волос и для ногтей: тетя Петуния сделала безупречный маникюр цвета лосося. — Чек, — раздраженно потребовала она, хотя Гарриет уже доставала его из кармана куртки. — И сдачу не забудь. Когда они вернулись на Тисовую, начался дождь. Капли стучали по крыше машины и заливали стекла. Ритмичное тук-тук-тук дворников пронизывало глухое молчание двух людей, которые ненавидели друг друга и которым не о чем было разговаривать. — Полагаю, тебе охота вернуться к тому извращенцу, — вдруг сказала ни с того ни с сего тетя Петуния. — Какому еще извращенцу? — спросила искренне озадаченная Гарриет. — Не помню никаких извращенцев. — Как же, — не поверила тетя Петуния. Гарриет всегда садилась за ее креслом, чтобы им сложнее было видеть друг друга, но она прямо услышала, как кривятся ее губы. — Ему нравится, как ты строишь из себя невинную малышку? Я думала, он предложит тебе натянуть рыжий парик. Если б тетя Петуния не была настолько окончательной магглой, Гарриет предположила бы, что она разговаривает с кем-то невидимым, сидящим на месте пассажира. — Парик?.. — Потому что он как больной сох по твоей матери, — тетя Петуния так резко затормозила на светофоре, что Гарриет повисла на ремне. — Она-то, разумеется, невинной не была, ну или по крайней мере никогда не притворялась. А теперь еще и про маму? — О ком речь? Глаза тети Петунии впились в нее, отраженные зеркалом заднего вида — в них была твердость, жестокость и что-то еще, чего Гарриет не поняла. — Этот твой профессор, с которым ты так охотно ушла. Сопливус Снейп, извращенец, и взрослый совсем. Вот уж не думала, что доживу. Он смахивает на крылана-переростка. Гарриет казалось, что как только тетя Петуния сообщит имя, все станет ясно. Но теперь она была в еще большем недоумении. Светофор загорелся зеленым. Он отразился от капель, напомнив Гарриет тот зеленый свет, что она видела в кошмарах. Этот разговор тоже немного походил на кошмар. — Снейп не был знаком с моей мамой, — сказала она холодно. — Вы выдумываете, точно так же, как выдумывали все до того, как пришел Хагрид и вам не пришлось сказать правду… Тетя Петуния рассмеялась: смех был таким же отрывистым и неприятным, как и ее слова. — Она тоже всегда такая была — думала, что знает все на свете. О нет, он был с ней знаком. И она его знала. Вечно подкарауливал ее по соседству. Поначалу она купилась, она же была та еще коуквортская королевишна, но потом он натворил всякого, что ей не понравилось, и впал в немилость. Ну, я ей это предсказывала, но ей слишком нравилось, что ей поклоняются. — Вы лжете, — сказала Гарриет еще холоднее. Она была вполне уверена, что это вранье, потому что это была полная бессмыслица… Но внутри все равно разгорелось жгучее, тошнотворное чувство. — Он тебе говорил, что ты — его любимая? Так ведь? — спросила тетя Петуния, и голос у нее был противнее, чем когда-либо бывал у Снейпа. — Что ты для него особенная? Он смотрит на тебя, а видит ее. Ты для него — просто маленькая копия его балованной принцессы. Гарриет открыла было рот, чтобы сказать, что Снейпу она даже не нравится, что он ее игнорирует, пока ему не захочется побыть гадким… но что-то заставило ее промолчать. Какая-то расплывчатая, почти невнятная мысль проплыла в сознании, словно дым — настолько невесомая, что она знала: попытайся она ее поймать — и та испарится. Но эта мысль заставила ее закрыть рот. Тетя Петуния свернула на подъезд к дому. — Занеси покупки, — сказала она, не оглядываясь на Гарриет и натягивая на волосы полиэтиленовый капюшон, — и разбери их. Как будто и не было никакого разговора. Гарриет невольно сравнила метод игнорирования тети Петунии с тем, который использовал Снейп, и нашла их очень похожими. Только Снейп пытался спасти ее от гигантской змеи-чудовища. Тетя Петуния была бы, без сомнений, разочарована, узнай она, как близко Гарриет была к смерти, но выжила. Как только покупки были разложены и кухня превратилась в одну из экспозиций идеального дома, Гарриет спаслась наверх, в свою комнату. Ей хотелось побыть одной и подумать. Она все еще была уверена, что тетя Петуния запросто могла соврать. Дурсли десять лет притворялись, что родители Гарриет умерли в автокатастрофе, и запрещали об этом спрашивать. И тетя Петуния, и дядя Вернон были пойманы на бессовестной лжи. Но… В ту ночь, когда Хагрид рассказал Гарриет правду, тетя Петуния начала кричать про ее маму — с перекошенным лицом она вопила, как счастливы были их родители заиметь в семье ведьму, как заблуждались, потому что Лили была всего лишь уродкой… «А потом она вышла за этого Поттера, и у них родилась ты, а потом ее взорвали…» Как будто дождаться не могла, когда, наконец, выскажет Гарриет, как она ненавидела собственную сестру. То, как она наговорила в машине про Снейпа и маму, было здорово на это похоже. К тому же тетя Петуния знала, кто такой Снейп. Если она лгала, то кто сказал ей его имя? Как там она его назвала, Сопливус? Очень даже легко это могла оказаться гадкая кличка вместо «Северуса». Так что, это все было правдой?.. Снейп был знаком с мамой? Влюбился в нее? Наверное, что-то в этом роде ощутил дядя Вернон, когда доктор Грейнджер попросила позволить ей больше времени с Гарриет. Она попросту не представляла, как такое могло быть. Снейп — и теплые, нежные чувства? К ее маме? Следующим шагом она может найти у Дадли мозги. Она страстно желала, чтобы у нее был доступ к ее альбому, но тот лежал в чемодане и был заперт в чулане вместе с ним. Она была уверена, что там не было фотографий со Снейпом, не то она бы их уже заметила и потеряла челюсть, но она не могла избавиться от чувства, что взгляд на лицо ее матери мог бы отчасти разрешить эту жутко безумную загадку. Она напомнила себе, что в изложении тети Петунии факты (если это были факты) могли быть искажены. Тетя Петуния ненавидела маму, и при этом все, что слышала после встречи с Хагридом Гарриет — это какими замечательными были ее родители, сколько людей их любило, как грустно было всем, когда они умерли. Единственное, что, казалось, огорчило тетю Петунию в смерти Лили — то, что ей досталась Гарриет. А сама мысль, что Снейп мог влюбиться в нее… Он же взрослый! Он ее учитель. Ей было двенадцать (ну ладно, почти тринадцать, но она была самой малорослой девочкой на курсе, над чем любила похихикать Панси Паркинсон). Однажды какой-то бездомный подарил Гарриет шоколадку, когда ей было около семи, и тетя Петуния изумила ее разговором про парней, которые любят детей так, как полагается любить женщин, но было невозможно, чтобы Снейп был одним из них. Гарриет вообще часто подозревала, что это тетя Петуния все сочинила. Ну и, самое главное, Снейп ее не переносил. Сама мысль о том, что он говорит ей «любимая», выглядела безумнее, чем мысль о драконах и единорогах — до того, как она увидела рождение первого и смерть второго. Никто и никогда не называл ее любимой.***
На следующее утро ветер и солнце разорвали облака, и тетя Петуния вручила ей список заданий до обеда. Острым наклонным почерком тети Петунии в нем было написано: «Помыть машину. Подстричь газон. Покрасить садовую скамейку. Помыть окна. Удобрить клумбы. Подстричь розы…» И так далее. И, словно чей-то призрак проскользнул в ее тело, Гарриет услышала собственные спокойные слова: — Думаю, профессор Снейп мог бы решить, что вы даете мне слишком много работы. Тетя Петуния уронила свой стакан с лимонадом. Он разбился об кухонный стол, лимонад и кубики льда хлынули на плитку. Гарриет заставила себя не отводить взгляда от перекосившегося лица тети Петунии. Она была всего лишь еще одним злодеем, как Квирреллморт или Риддл. — Иди тогда, — срывающимся голосом ответила тетя Петуния, с такой силой выдернув у Гарриет список, что порвала его пополам. — Погуляй по соседству, сбеги в Кувейт, мне без разницы, только уберись с глаз моих! Гарриет побрела на детскую площадку неподалеку, где скрипели на ветру ржавые качалки. Теперь она осознала, что это была за смутная, как дым, мысль: сыграть на страхе тети Петунии и ее подозрении, что Снейп защитит Гарриет. «Очень по-слизерински», — сказал хитрый голосок, напомнивший ей Распределяющую шляпу. «Мы с тобой очень похожи», — сказал Риддл. — Нет, не похожи, — ответила Гарриет вслух. — Ты бы ее убил. Трава совсем не по-змеиному шептала под ветром, раскачавшим качели. Змей Гарриет понимала. Трава же просто бормотала бессмыслицу. Бывают ли волшебники, которые понимают траву? — Я им не домовой эльф, — сказала она неразумной траве. Она надеялась, что Добби счастлив, работая в Хогвартсе, где никто не будет с ним жесток. Профессор Дамблдор ее в тот раз восхитил. Когда она его спросила, не отдать ли дневник Тома Риддла обратно Люциусу Малфою, он ей сказал: «Разумеется, — и, когда она выбегала из комнаты: — Дай знать Добби, что если ему понадобится работа, он всегда найдет ее в Хогвартсе». До конца года еда за гриффиндорским столом была сверхроскошной. А еще был тот пирог, который раздавил брызгающий смердящим соком букет от Панси Паркинсон. Все ведь наладилось. Слизеринский монстр был побежден. Люциус Малфой проиграл. Магглорожденных учеников вернули к жизни, а Добби освободился из рабства. Был даже волшебный меч. Как в сказке. Только вот сказка рассказана еще не до конца. Будь она закончена, и Гарриет тоже стала бы свободна. Не было бы ни угрозы Волдеморта, ни Дурслей… Только она, Гермиона, Рон и Хогвартс — навсегда. Она шла, утопая в траве, ступая осторожно на тот случай, если в ней были змеи. Прислушавшись, она, наверное, разобрала бы, как они шепчутся с друг другом.