***
Некоторое время спустя она оказалась в подземельях, толком не понимая, как она туда попала. Должно быть, она просто спускалась все ниже и ниже, пока не пришла сюда. Они были такими же темными и жуткими, как ей представлялось, и так же укрыты тенями, как земля наверху — туманом. И они идеально подходили для того, чтобы Снейп в них подкрадывался. — Где вы были? Она подскочила — не выше обычного, но с более значительными последствиями. Даже когда она узнала голос Снейпа, даже когда подумала: «Ну конечно, это всего лишь Снейп», — ее сердце продолжало в странном ритме биться об ребра. «Долбаные дементоры», — подумала она, вспомнив слово Снейпа из прошлого года. — Мисс Поттер, — сказал он голосом «лучше-бы-вам-ответить». — Я ходила в библиотеку, — парировала она, — где вы сказали мне почитать о дементорах. Поскольку вы не скажете мне, что они такое, и вообще. Он смерил ее долгим взглядом. — Я слишком занят, чтобы разжевывать для вас информацию, которую вы точно способны найти самостоятельно, — сердито сказал он наконец. Она поняла, что рассчитывала услышать от него что-то совсем другое. Она, правда, даже подумать не могла, что именно. Сама идея, что он мог бы сказать что-нибудь… доброе, казалась безумной. — Сейчас полдень, — заявил он таким тоном, словно она в этом виновата. — Вам надо поесть. За мной. Он взглядом направил ее в ту комнату, где она очнулась раньше, которая, как она предположила, была чем-то вроде гостиной. Но в ней не было уюта, который она привыкла связывать с гостиными. Тут стоял тот кожаный диван, на котором она лежала, но сейчас он был загроможден коробками с книгами, бумагами и укрыт фланелевым покрывалом. Потолок был сводчатый, с парой потемневших от времени бронзовых люстр; буфет вдоль стены был заставлен всевозможными бутылочками и банками, сверкавшими всеми цветами радуги, но все они были приглушены пылью. Было даже несколько картин, поставленных на полу. Как только Снейп живет в таком бардаке? Тетю Петунию бы с одного взгляда удар хватил, с удовлетворением подумала Гарриет. — Сядьте. Он указал ей на стол, заваленный стопками переплетенных в кожу журналов, на которые он сказал ей не брызгать. Она не чувствовала голода, но съела картошку, и луковый суп, и спаржу, и десерт из ревеня, которые ей наложили, пока Снейп возился в соседней комнате. Она через открытую дверь слышала, как он там шуршит. К тому времени, как она закончила гонять остатки ревеня по тарелке, Гарриет уже вовсю тошнило от собственных мыслей. Они были практически всем, что у нее было до Хогвартса. И вот теперь их подкрепили воспоминания (это же правда воспоминания, ей не показалось?) о том, чего она предпочла бы не помнить. Или все-таки помнить? Она вздрогнула. Нет. Только не это. Только не так. Она заглянула в соседнюю комнату. Менее захламленная пыльным мусором, она гораздо больше была похожа на настоящую гостиную, но в ней тоже не было ничего уютного. Она не заметила изображений людей (и, уж конечно, своей мамы), кроме одной картины над камином — старик, гладящий лань в горном лесу. Такую вещь, милую, даже слащавую, она не ожидала бы увидеть в комнате у Снейпа. Снейп сидел у почерневшего от сажи камина (полка над ним была совершенно пустой), читая журнал с выражением концентрированного отвращения-раздражения-свирепости на лице. Он то и дело что-то черкал, обводил, отмечал и подписывал на полях. Делал он это с такой яростью, что она видела, как разлетались брызги чернил. Чем же этот журнал так ему не угодил? Это показывало, что даже наедине с собой, занимаясь собственными делами, Снейп все так же на что-то злился — и был таким же вредным и язвительным, насколько можно было судить об этом по происходящему. Этот вывод вызывал приятное чувство покоя. Было бы чуднее, если бы у Снейпа обнаружилась нежная, теплая и заботливая сторона. Если кто-нибудь спросит ее, каков Снейп на каникулах, она сможет сказать: «Как всегда», — и никто не удивится. Однако, глядя на него, она почувствовала какое-то отличие… но так и не смогла уловить, в чем оно. — Что вы делаете? — вдруг спросил он, словно поднял взгляд (так и было) и обнаружил, что она держит свою тарелку супа над его драгоценными журналами (а этого она, конечно, не делала). И странно на нее посмотрел. — Я… — начала она, но замялась. Она и сама не понимала, в чем дело. — Ну так найдите, чем заняться, — он окунул перо в чернильницу, готовясь к новой атаке. — Я читала про дементоров, — она теребила нитку, выбившуюся из великоватой для нее хлопчатобумажной рубашки. — Вы говорили, — чернила стекали на его пальцы с пера, которое он держал на весу. — Если вы покончили с едой, возвращайтесь в свою комнату и найдите себе достойное занятие. Уверен, вам нужно делать заданное на лето. — Я все доделала. Я была с Гермионой, — объяснила она. Его недоверчивый взгляд не вызвал у нее самодовольства, хотя должен был. Казалось, что это чувство исчезало внутри, словно оно было слишком маленьким для вдруг оказавшегося там обширного пустого пространства. Это дементоры с ней сделали? — От книг толку было не много, — она намотала нитку на палец так, что кончик его побелел. — В смысле, от тех, которые про дементоров. Его перо скрипнуло по журналу. На нее он не посмотрел. Она понимала, что он хочет, чтобы она ушла, но ей надо было спросить и не хотелось возвращаться в пустую библиотеку, где в тишине сами по себе двигаются книги, и читать обо всех этих вещах, от которых она чувствовала холод, неуверенность и… страх. Больше всего она ненавидела чувствовать страх. — Они правда заставляют вспоминать… разное? — сказала она поспешно. Она подумала «ужасное», но не захотела так говорить. Ей не хотелось, чтобы Снейп узнал, что она боится. Вот теперь Снейп поднял на нее взгляд. Ей померещилось, или лицо у него и правда встревоженное? — Дементоры не способны создавать иллюзии, — сказал он в конце концов. Прямо как та книга. — Значит, все, что… слышишь рядом с ними, — она сжала ледяные пальцы в кулак, чтобы согреть их об ладонь, — это все… это воспоминание. Это то, что правда с тобой случилось. — Да, — на миг он посмотрел на нее, прищурившись, словно в задумчивости. Но ничего не добавил. Она заставила себя задать следующий вопрос: — Насколько старые вещи они могут заставить вспомнить? Снейп не шевельнулся. Когда он ответил, после нескольких долгих, долгих мгновений, его голос каким-то образом был одновременно и напряженным, и сдержанным. — Мне представляется, что предела нет. — Почему я слышу что-то… что было очень давно… а не то, что… что случилось недавно? Раз дементоры заставляют переживать плохие воспоминания, у меня их целая куча была пару месяцев назад. Почему я не вспоминаю их? Снейп теперь смотрел на каминную полку. Гарриет сложила руки на животе, стараясь не переминаться, не показывать, как ей неспокойно и как хочется задрожать. Тут было жутко холодно, в подземелье у Снейпа, а огонь был прямо за ним. Он, кажется, только теперь заметил, что чернила, стекая с пера, испачкали ему руку. Он молча создал носовой платок и вытер пальцы. Красные чернила на белой ткани отпечатались кровью. — Хватит топтаться у двери, — сказал он, не глядя на нее, и левитировал со стула на пол стопку бумаг. Гарриет благодарно придвинулась к огню, хотя очень нервничала от того, чтобы приблизиться к Снейпу. Она не понимала, почему так. Не то чтобы она раньше не оказывалась с ним рядом. — Помимо эффекта, который дементоры оказывают на человеческое тело, о них известно немногое, — заговорил Снейп холодным, бесстрастным голосом; теперь он глядел прямо в огонь. Это было похоже на ее первый курс и остаток прошлого года, когда он смотрел куда угодно, только не на нее. — Отчасти это связано с тем, что мало что известно о человеческом разуме. Диапазон переживаний любой отдельной личности настолько широк, что невозможно с уверенностью объяснить, почему в присутствии дементора определенные воспоминания проявляются прежде прочих. Тем не менее, очень часто наихудшее из них проявляется раньше, чем более заурядные, даже если это воспоминание о событии, имевшем место… очень давно. Сила дементоров работает в союзе с вашим сознанием — вернее, так предполагают. С учетом того, что мы знаем о разуме, предположение выглядит верным. Гарриет понадобилось некоторые время, чтобы все это понять. Она не до конца была уверена, что такое «диапазон». — Почему я упала в обморок? — спросила она наконец. Всего миг Снейп смотрел прямо на нее, но, как только их глаза встретились, тут же быстро отвел взгляд, словно не хотел этого. — Состояние разума оказывает заметное влияние на тело, — теперь его голос был менее сдержанным и более напряженным. — Значительное эмоциональное потрясение преобразуется в физическое воздействие. По-видимому, воспоминание, которое вы… пережили… было настолько… сильным потрясением, что стало причиной потери сознания. Гарриет открыла рот, закрыла снова. Она чувствовала себя насквозь остывшей, словно она опустела внутри, и там, во всем этом пространстве, гулял ветер, от которого все немело. Если ей так стало плохо от воспоминания… тогда это и вправду, наверное… Она едва-едва не спросила у Снейпа: «Как вы думаете, может, это я слышала свою маму?» Но не спросила. Она была уверена, что он достаточно умен, чтобы определить, так это или нет — а ей не хотелось слышать ни да, ни нет. Она надеялась, что он не запомнил, как она упомянула об этом, когда очнулась. — Это из-за этого я сейчас чувствую себя, — такой пустой, — плохо? — спросила она вместо этого. Снейп снова на нее посмотрел; меж бровей залегла хмурая складка. — Вам нехорошо? — Сперва мне было неплохо, — но ей не хотелось рассказывать больше, потому что не хотелось объяснять. — Может, это потому, что тут, внизу, холодно. — У вас нет лихорадки? — Снейп все еще хмурился. Она прижала руку ко лбу, потом к шее; покачала головой. — Шоколад должен был помочь, — сказал он почти про себя. — Горячий шоколад? — она удивилась. — Почему? — У него есть целительные свойства, особенно против эмоциональных расстройств. Я дам вам еще через пару часов. В промежутке вы могли бы… принять ванну, — сказал он, немного сквозь зубы, словно ему не хотелось говорить о ваннах. Гарриет, ощутив внезапное и дикое желание захихикать, изо всех сил постаралась не пялиться на его волосы. — К вашей комнате примыкает ванная, — завершил он раздраженно и отшвырнул журнал, над которым до этого издевался. Гарриет поняла, что разговор о дементорах закончен. — Возвращайтесь в три. Мне надо знать, если вам все еще будет нехорошо. — Ладно, — от того, что ее опекают (извращенным снейповским способом), Гарриет ощутила смущение и благодарность. Они повоевали в ее груди за превосходство и в итоге переплелись вместе. Она помедлила и с внезапной застенчивостью сказала: — Спасибо. Снейп что-то буркнул, уже снова закопавшись в свои бумаги. Гарриет не стала ему мешать.***
Напиши ему. Просто возьми перо и напиши. Ремус потер ладони. Ему, как оборотню, было всегда тепло: он считал, что это результат естественного отбора. Слишком много оборотней проживали значительную часть своей жизни под открытым небом, так что те, кто был неспособен произвести достаточно тепла, умирали до того, как успевали передать проклятие. Как бы то ни было, все оборотни, с которыми он был знаком, были вечно голодны (неважно, сколько они перед этим съели) и им всегда было тепло. Но в данный момент у него мерзли руки. Возьми уже проклятое перо, — сказал у него в голове отрывистый голос. Наверное, это был голос его совести. Он регулярно его изводил, и не без причин. Чем дольше он не делал то, что требовал голос, тем злее тот становился. Голос хотел, чтобы он написал Альбусу, что Сириус Блэк — незарегистрированный анимаг. Ты можешь рассказать ему, не скомпрометировав себя, — говорила совесть так, словно повторяла все это уже в миллионный раз и уже испытывала от этого тошноту. — Ты не обязан говорить, что Сириус превращался, чтобы резвиться с тобой, когда ты оборотень. Можешь просто сказать, что Сириус резвился сам по себе. Он встал из-за стола — точнее, из-за ящика, выполнявшего эту роль — и отошел в сторону. Может быть, Сириус не превращался, чтобы сбежать из Азкабана,— сказала Совесть. — Ты не знаешь, так это было или нет, так что можешь сказать, что не имеет значения, что ты никому не сказал этого раньше. Но он определенно может где-то прятаться в облике пса. Способны ли дементоры различить обычную собаку и анимага? — возразил он ей. — Нам неизвестно, возможно, способны. А не лучше ли тебе предоставить решать это Альбусу? По крайней мере, он сможет не подпускать к Гарриет черных собак. Своим молчанием ты подвергаешь ее опасности. Она не заслуживает того, чтобы быть в опасности только из-за того, что ты такой трус и не можешь сделать то, что должен. Ты же знаешь, что ты должен. Он потер лицо. Совесть была права. Ей даже не надо было этого говорить, она знала, что она права. Письмо так и не было написано.***
Комнаты Снейпа находились в верхнем ярусе подземелий, но благодаря рельефу школьной территории они казались расположены выше, чем были на самом деле. У его окон земля отступала, с одной стороны сбегая к лесу, с другой — спускаясь к глубокому рву, отделявшему замок от берега озера. Гарриет понятия не имела, насколько глубоко подземелья уходят вниз и как они распланированы. Пролистав «Историю Хогвартса» (тот экземпляр, который Гермиона подарила ей на прошлое Рождество), она выяснила, что Салазар Слизерин создавал их не только с целью помешать бежать заключенным, но еще и как пространство для отступления, если замок будут осаждать. Он построил коридоры, которые кольцом замыкались на себя или кончались тупиками, лестницы, внезапно и головокружительно меняющие направление, бойницы, открывающиеся в другие коридоры, неожиданные обрывы в темноту. Заклинания вплетались в них слоями, плотные, как гобелены, и настолько древние, что никто из живых даже думать не мог в них разобраться. Гарриет ориентировалась с помощью трюка, который она припомнила из греческой мифологии, где кто-то шел через лабиринт, разматывая клубок пряжи, чтобы отмечать пройденный путь. Она распустила старый и страшный свитер, из которого она наконец-то выросла, и оставляла за собой горчично-желтую нитку, чтобы не потеряться, подсвечивая перед собой палочкой с зажженным Люмосом. Она зашла так далеко вниз, что услышала шум подземной реки, про которую ничего не читала в «Истории Хогвартса». Она попыталась отыскать ее, но сырые каменные стены превращали рев реки в тысячекратное эхо. В конце концов зашевелился голод, словно спящий дракон. Она развернулась, следуя за своей горчичной нитью вверх по ступеням, — и уронила клубок, когда Кровавый Барон вытек из стены прямо перед ней. Хорошо хоть, что застрявшее в горле сердце помешало ей совсем не по-гриффиндорски заорать. — Профессор вас ищет, — сказал Барон голосом таким же жутким, как и он сам. Звук был похож на шум невидимой реки — пустой и гулкий. — Ладно, — сказала она осторожно, нащупывая свою пряжу. Он, не мигая, уставился на нее, зависнув на месте; серебристые потеки крови блестели на мантии. Пока она наматывала на запястье нитку, выбирая слабину, он оставался на месте, следя за ней светящимися глазами, которые, кажется, вообще не моргали. Н-да, подземелья были жуткими. — Исследовали подземелья? — вопросил Снейп, когда она объяснила, где была. — И почему я не удивлен? Вы представляете себе, насколько это опасно? — Я читала «Историю Хогвартса». И у меня было это, — она показала ему уничтоженный свитер. — Как в истории про минотавра. — Вы больше не будете этого делать, — отрезал Снейп. — Теперь сядьте. — Хорошо, — сказала она раздраженно. — Тогда куда мне можно ходить? У вас есть список? — Он может резко сократиться, — ответил он, так сверкнув глазами, что мог бы напугать десяток минотавров. — Но мне скучно, — Гарриет потыкала ложкой овощное рагу. — Тут никого нет, и мне нечего делать, кроме как исследовать. Я даже не могу… Она посмотрела на окна — дождь заливал запотевшие стекла. Когда она проснулась этим утром, зазубренные стены тумана наступали с озера, в воздухе рокотал гром, а в стекло барабанил дождь. Под утро, когда она, наконец, смогла уснуть, заботливый домовик разжег камин в ее спальне. — Исследуйте что-нибудь, кроме подземелий, — Снейп сгреб со стола стопку журналов и сунул в коробку. — Они не могут быть опасны, или ваши ученики тут бы не жили, — отметила она, ощутив удовольствие от этого рассуждения. — Они знают дорогу, — заявил Снейп с видом наполовину гордым и наполовину — презрительным. — Не могут быть подземелья такими опасными, — снова сказала она, хотя выражение его лица возбудило в ней подозрения. — Было бы слишком нечестно допустить, чтобы дети поранились. — Наш факультет славится своей изворотливостью, — Снейп слегка оскалился. — А вы, кстати говоря, сломали спину, упав с движущейся лестницы. Хогвартс никогда не был школой для малодушных. — Я не малодушная, — заметила она. — Нет, — согласился он с неприятным взглядом, который, вероятно, означал, что Снейп хотел бы, чтобы она была трусихой. — Я хочу, чтобы вы пообещали мне прекратить это безрассудное блуждание по подземельям. Гарриет подумала, что насчет блуждания он сильно преувеличил, но сказала: — Ладно. В смысле, обещаю. Он сурово на нее посмотрел, словно желая пригвоздить это обещание к ее языку. Затем, с последним уничижительным взглядом, подобрал свою коробку со старыми бумажками и смылся из комнаты. Гарриет жевала овощи из рагу и сперва сердилась, а потом начала чувствовать нарастающее удивление. Она попросту не понимала Снейпа. Она вроде как совсем ему не нравилась, но он зачем-то старательно заботился о ней, когда она делала что-то опасное. Непонятно. Дурсли много раз на нее злились, но если б она забрела в жуткое подземелье и свалилась там в какой-нибудь каменный мешок, они бы, наверное, устроили праздник и пригласили на него тетю Мардж и всех ее десятерых бульдогов. Была та история с долгом ее отцу, но если это была единственная причина, по которой он за ней присматривал, то зачем он злился, когда она делала что-то опасное (или то, что он, по крайней мере, считал опасным)? Она была уверена, что уйме народу в Хогвартсе она нравилась намного больше, чем Снейпу, но так же психовать из-за нее, как он, могла разве что одна Гермиона. Может, она чего-то не понимала в магических долгах? Или было что-то… что-то связанное с ее мамой? Но ее мама мертва уже двенадцать лет. Даже если Снейп в нее и влюбился, что Гарриет до сих пор считала наглой ложью, это было давным-давно. Он не мог так переживать из-за того, что Гарриет рискует сломать шею, просто потому, что они с ее мамой друг другу нравились в молодости. Или, может, мама попросила его за ней присматривать?.. Но тогда зачем профессору Дамблдору было рассказывать все это про долг? Ей не хотелось признаваться в этом Снейпу, но еще ей нужно было что-нибудь, лишь бы прекратить думать и уставать достаточно, чтобы потом просто падать и засыпать, вместо того чтобы лежать без сна, боясь проснуться от кошмаров. Как только она заподозрила, что тот голос в древнем черном воспоминании принадлежал ее матери, у нее начались проблемы со сном. Если она засыпала, ей снилось, что ее мать кричит, а она заперта в чулане, темном, хоть глаз выколи, и не может выбраться, как ни старается бить, пинать и царапать дверь, и кричит, чтобы кто-нибудь ее выпу… — Что-то не так с едой? — спросил холодный голос Снейпа. Гарриет подпрыгнула — она не слышала, как он вернулся. Она машинально посмотрела на рагу, которое она все мешала и мешала, пока думала. — Нет, все нормально. — Последние несколько дней у вас нет аппетита, — он не подошел ближе, но сосредоточил взгляд на ее лице, так что она ощутила себя у Снейпа под микроскопом. — Вы достаточно спите? Нет. Но она пожала плечами и набрала ложку рагу. — Я в порядке. — Я не об этом спросил, — сказал он так, словно она целенаправленно ему наврала. — Я в порядке, — она упрямо на него уставилась. — Просто скучно. Снейпу, кажется, стало противно. Гарриет вернулась к ужину и прилежно проглотила несколько ложек, как будто его тут не было. Вскоре он негромко презрительно фыркнул и снова вышел. Проверив, правда ли он ушел, Гарриет выпустила звякнувшую об миску ложку, прижала кулаки ко лбу и закрыла глаза.***
«Гадкая девчонка», — подумал Северус. Уже пять дней она была в Хогвартсе под его личной юрисдикцией. Альбус вылавливал Сириуса Блэка, Минерва была в какой-то командировке; Флитвик так плотно занялся укреплением защиты замка, что Северус не видел его уже десять дней. Спраут и Помфри были все еще в отпуске. На этом список полезных учителей кончался. Его не интересовало, где проводят каникулы Бербидж, Вектор или Бабблинг, а Синистра и Трелони редко спускались со своих башен. Оказалось, что, получив под свое руководство одну тринадцатилетнюю девочку, он не в силах обеспечить ей полноценное питание, отдых и занятость. Всего пять дней, а она уже выглядела бледной, усталой и измученной, и уже начала ковыряться в еде. Даже ее угрюмое упрямство выглядело вяло. Что-то с ней было не так. Он не был настолько туп, чтобы этого не заметить. Дементоры не могли влиять на нее со своего поста у ворот, но они пробудили старые воспоминания, воспоминания до того горестные, что при первой встрече с ними она упала в обморок, и было бы разумно предположить, что эти воспоминания способны влиять на состояние ее сознания даже много позже того, как были разворошены. Я слышала, как кричала женщина. Поняла ли она, кто это, вероятно, был? Разумеется, в первый раз услышать в воспоминании голос матери… в тот миг, когда ее… Разумеется, этого было бы достаточно, чтобы расстроить любого. Этого хватило, чтобы лишить ее сознания, когда дементор вскрывал самые темные уголки ее подсознания; хватило, чтобы беспокойство нарушило ее сон и аппетит. Он не мог винить ее в том, что она это скрывает. Это, конечно, раздражало, и ему хотелось свернуть ей шею, — но винить ее за это он не мог. Он сам рос, мало доверяя взрослым. Ребенок должен быть уверен, что его защитят. Если он сомневается, это что-то ломает глубоко внутри, иссушая резервуары безусловного доверия. Девочка не была так подозрительна, как он, но она все равно была осторожной и скрытной. Когда она не была уверена в том, как воспримут ее информацию, она не давала ее вообще. И, к сожалению, его методы вести с ней дела убеждали (как ей казалось), что все, что она ему скажет, будет воспринято дурно, и потому она не говорила ничего. Он с горечью подумал, рассказала бы она Дамблдору, будь он здесь; поделилась бы правдой со старым ублюдком-манипулятором, который, не зная, жертва она Василиска или его повелительница, предоставил судьбе решать, жить ей или умереть. Из-за того, что Дамблдор ей улыбался, звал ее «моя дорогая» и дарил конфеты, она хоть немного ему доверяла. Из-за того, что Северус злился, когда она рисковала своей шеей, она не доверяла ему и обижалась на него. Вредный старый мерзавец профессор Снейп. Слизеринцы ценили его защиту. Его не должно было так волновать, что одна гриффиндорская соплячка не ценит. Он это понимал. Однако волновало. Это простое, детское доверие, которое она оказывала Дамблдору в обмен на улыбки и карамельки, должно принадлежать ему, и даже больше этого. Это он спорил, что она не должна оставаться у гребаной Петунии. Это он забрал ее у этих бесчеловечных скотов. Это он почти не спал в ту ночь, думая о Сириусе Блэке, который ходит на воле, направляясь прямо к ней. Не Дамблдор. Она этого не знала, но именно поэтому, черт возьми, это имело значение. Свечи вокруг него покрылись натеками воска за те часы, что прошли в расстроенных мыслях. Он зажег их давным-давно, а солнце село заметно позже девяти вечера. У него не было зеркал, кроме одного в ванной, но он знал, что выглядит ужасно — с морщинами на изможденном лице и волосами, свисающими скользкими крысиными хвостами. Чары, наложенные им на комнату девочки, замерцали, зарегистрировав движение — так было весь вечер, с тех пор, как она скрылась за дверью. Они мерцали уже пять ночей. Поэтому он знал, что она лжет — не только из-за ее утомленного вида. Она каждый раз возилась и вертелась почти ночь напролет, замирая, если не считать слабых сонных движений, только к рассвету. Несколько ночей он сидел и следил, как мерцает мягкий свет заклинания, с плачущими в темноте вокруг него свечами, и думал, что же ему делать. Если бы задача была в том, чтобы найти правильное заклинание (особенно вредоносное) или сведения о враге, это было бы его стихией. Он был хорош в том, на что другие неспособны. Но те вещи, которые легко давались остальным — понимание, доброта, забота — были ему до того чужды, что, даже сознавая, что они необходимы, он не знал, как к ним подступиться. Сегодня у него забрезжила идея. Возможно, это было следствие его собственной бессонницы — так иногда в полусне люди правильно отвечают на вопрос, заданный задолго до этого. В руку скользнула палочка — из рукава, где он хранил ее всегда, даже во сне. Он вышел из комнаты. За дверью девочки было темно, так что она хотя бы была в постели, прилежно стараясь уснуть. Он закрыл глаза, выдохнул и отгородился от всего. Сознание скользнуло в омут воспоминаний, отобранных, чтобы поддерживать его в те долгие периоды жизни, когда каждый миг казался таким же холодным и беспросветным, как могли бы его сделать дементоры. — Экспекто Патронум, — шепнул он. Лань прошла через дерево двери. Яркие точки заплясали там, где она только что была, напомнив ему серьги Нарциссы. Он вернулся к себе в комнату и запер дверь.