Зависимость
14 ноября 2017 г. в 23:35
Она пришла в себя от того, что кто-то нежно гладил ее по волосам. Несколько мгновений Екатерина вспоминала, где находится и как там оказалась, а потом резко отпрянула от касающейся ее руки. Потеряла сознание, она потеряла сознание после...
— Я, конечно, привык к тому, насколько ошеломляющий эффект произвожу на дам, но Ваше Величество польстили мне больше прочих, — усмехнулся Наваррский, и она поняла, что лежала практически сверху на нем. Платье было запахнуто и застегнуто, манто снова грело плечи. Только рыжие волосы все еще свободно струились по спине. Новоиспеченный муж позаботился о том, чтобы она не проснулась на конюшне полуголой и грязной в колючем стоге сена. Екатерина поморщилась от досадного чувства благодарности. Как она вообще решилась на такое? Этот напористый нахал все же лишил ее рассудка. Или старость окончательно затуманила ей голову. — Все хорошо? — уже серьезно, с ноткой беспокойства спросил Генрих, пока королева силилась подняться. Какой позор. Мало того, что она вышла за бывшего зятя, еретика, врага, она еще и позволила ему консуммировать брак, а теперь и вовсе отдалась ему на самой настоящей конюшне. По своей воле. А затем потеряла сознание от полноты эмоций. Екатерина гнала мысли о накрывшем ее недавно ощущении вседозволенности, власти, собственной неотразимости — всего, чего ей так не хватало много лет. Много лет она не чувствовала этого ни с кем. Пока Наваррский не женился на ней.
— Я слишком стара для подобных... экспериментов, — как можно более безразлично бросила Екатерина и попыталась встать, однако Генрих одним движением легко уложил ее на бок, уткнув щекой в сухую солому.
— Всем бы такую старость, Катрин, — прошептал он ей на ухо и уже привычно ухватил рукой за грудь прямо через платье. — Мне необычайно повезло с женой. О таком темпераменте можно только мечтать, — вопреки злости и недовольству, Екатерина почувствовала, как от нехитрых ласк мужа внутри снова просыпается что-то дикое, животное и плохо контролируемое. — Впрочем, нам и правда лучше вернуться. Ты простудишься, — убедившись, что она по-прежнему реагирует на его выпады и прикосновения, Наваррский оставил в покое ее грудь, нежно поцеловал в висок и проворно поднялся на ноги. Екатерина хотела было возмутиться тому, как он не помог ей, но не успела — столь же быстро он подхватил королеву на руки и направился к выходу.
— Даже не думай, наглец! Я пойду сама! — она принялась вырываться, но он просто прижал ее к себе сильнее, сводя все усилия на нет — Екатерина еще не до конца восстановилась после собственного пылкого порыва. На самом деле, и он, и верховая езда и правда истощили ее. Она чувствовала слабость в коленях и легкий дурман в голове. Но чтобы Наваррский принес ее в замок, чтобы все увидели, как просто он добился всего, чтобы даже слуги болтали о его неожиданной и ловкой победе, о том, как она сама склонилась перед ним... Нет, она бы оказаться найденной голой на конюшне не стыдилась бы так. Черная злоба, привычная ненависть поднималась в душе Екатерины.
— Моя счастливая новобрачная, — по-мальчишески задорно рассмеялся король, обращаясь не только к ней, но к спешащему к ним навстречу начальнику стражи.
— Ваше Величество, куда вы пропали? Мы уж думали, не случилось ли чего, — нервно потер лоб тот и со страхом уставился на известную коварством и жестокостью жену короля. Екатерина не отказала себе в тяжелом, убивающем все живое взгляде в ответ.
— Наша прогулка затянулась. Ее Величество так любит скачки, — если бы могла, Екатерина тут же отвесила бы ненавистному мужу пощечину. Ублюдок снова глумился над ней и ее глупостью.
— Потрудитесь доставить меня в мои покои, сир, — с каплей яда приказала Екатерина, видя, что светящийся самодовольством король не торопится переступать порог замка.
Наваррский усмехнулся и все же ускорил шаг, по-прежнему прижимая ее немыслимо крепко. Екатерина отчаянно держала на лице маску безразличия, словно не покорно лежала в руках мужа, а ехала разряженная в меха в паланкине навстречу высоким гостям. Впрочем, меха на ней все же были, и вполне дорогие. Очередной подарок решившего купить ее столь просто бывшего зятя.
— Вы позволите мне, мадам... — наконец опустив Екатерину на ноги в их теперь общих покоях, начал Наваррский, но на этот раз она не стала сдерживаться.
— Нет, — звонкая и сильная пощечина в один миг разукрасила лицо короля. Он опешил, уже привыкнув к смирению Екатерины и не сразу схватился за пылающую щеку. Губы королевы исказила мстительная ухмылка — наконец-то она сделала то, о чем столько мечтала. И даже если кто-то из слуг видел ее безумный и некоролевский поступок, она не жалела — благодаря нахальству Наваррского те же слуги с первого же дня знали, что он спал с ней. — Убирайся, Генрих. Сегодня ночью я отказываю тебе в супружеском долге. И если ты не оставишь меня одну сейчас, клянусь, никто из нас завтра не проснется, — в его глазах появился страх, и она изо всех сил пыталась не замечать, о ком он переживал в этот момент. Не за себя. Она прекрасно знала, как он переживает за себя. О да, он помнил, насколько непредсказуемой она бывает и насколько не желает жить с ним, зваться его женой и делить ложе. Он хотел этого, она успела убедиться, и у нее оставалась возможность разбить странные и нелепые мечты бывшего зятя — просто однажды не проснуться. Уж умереть она всегда могла. Хотя, конечно, по здравому размышлению, она с удовольствием забрала бы на тот свет и этого мерзавца.
— Вам стоит отдохнуть, мадам, — отпустив свою покрасневшую щеку, Наваррский посмотрел на нее спокойно и почти холодно. И снова липкое опасение того, что он и вправду оставит ее, только навсегда, омерзительно легко победило гордость, злобу и обиду королевы. — Спи хорошо сегодня, жена, — он подошел ближе, и она подавила предательское желание попятиться. — И не забывайте, кто вы теперь. Не лишайте Францию своего прелестного общества, — вернув в голос смех, добавил Генрих в ответ на ее угрозу, а потом быстро скрылся за дверью, не дожидаясь реакции.
Екатерина фыркнула и уселась в кресло. Добрых полчаса она просто сидела, пытаясь собраться с мыслями, успокоиться, вернуться к былым чувствам. Боже, она не была замужем и недели, а уже настолько привыкла к постоянному присутствию Наваррского рядом, что сейчас одергивала себя, чтобы не ждать ехидного замечания или смелого прикосновения. Как же она его ненавидела.
— Ваше Величество... — одна из фрейлин осторожно приоткрыла дверь, явно и сама не зная до конца, чего хочет.
— Пошла прочь! — грубо шикнула ей Екатерина и только потом подумала — в новом статусе стоило поумерить пыл. Впрочем, кто ей Наваррский — она не просила его о королевской милости, а значит, могла и дальше не церемониться со слугами. — Помогите мне подготовиться ко сну, — все же более миролюбиво приказала королева. До ночи было еще далеко, но она так устала, и впервые за эти дни у нее появилась возможность лечь спать по всем правилам, а не под взглядом и руками вдруг возжелавшего ее бывшего зятя.
«Не вдруг», — напомнило ей подсознание, пока фрейлины, чьи имена она даже не пыталась запомнить, проходили в спальню. Екатерина поморщилась. Любовь. Она не верила в нее, в слова Наваррского. Конечно, это уловка, хитрость, желание поиздеваться. Да, она не верила.
И отдалась ему на конюшне, едва заслышав признание.
— Осторожнее, милочка! — гребень фрейлины в волосах больно царапнул кожу, подарив новый повод выплеснуть гнев. Девчонка едва не отскочила от нее, но сдержалась, и уже через час Екатерина была расчесана, вымыта и одета в ночную сорочку.
Перед тем как лечь в кровать, Екатерина остановилась перед зеркалом и взглянула на свои неубранные волосы. Наваррскому нравилось, как они покрывают подушки и стелятся по плечам, и она задумчиво провела по ним ладонью, а потом привычно чертыхнулась и остервенело натянула на голову шелковый чепец. Как же прочно нежеланный муж завладел ее мыслями. Не так, как делал прежде — вражескими планами и сомнительными связями. Так, будто она была не умирающей в безвестности старухой, а женщиной, живой и безрассудной женщиной.
Снова выругавшись, королева улеглась в постель и быстро заснула.
Чтобы утром проснуться в отвратительном расположении духа. Воспоминания о собственном падении не давали ей покоя. Сила испытанных чувств только выводила из себя. Она хотела их и боялась. Тяжело гнить в тоске, но не менее тяжело испытывать восторг, страсть, жажду жизни за пару дорогих подарков и несколько слов любви. Она уже давно смирилась с печалью, а теперь вдруг поняла, что могла повременить с ней. В объятиях Наваррского.
— Как тебе спалось, Катрин? — не успела она о нем подумать, как он уже входил в дверь ее спальни. Екатерина подавила желание надежнее укутаться в халат под его жадно шарящим по ней взглядом.
— Отвратительно, — искренне призналась она. Королева проспала весь вечер и всю ночь, но беспрестанно ворочалась, мучилась от холода и видела дурные сны. Словно чего-то не хватало, и подсознание в который раз услужливо подсказывало, чего именно. Или, вернее, кого. Екатерина прикусила язык почти до крови.
— Прости, я не смог удержаться, — Генрих резко шагнул к ней и прижался губами для поцелуя. Все внутри нее воспротивилось ему, забурлило, загорелось злобой, и с забытой силой Екатерина оттолкнула мужа от себя. Ее собранные под чепец волосы снова рассыпались по плечам.
— Как же я тебя ненавижу! Зачем ты мучаешь меня?! — окончательно сбрасывая сдержанность и язвительность, прошипела королева. Голос звучал странно — не крик и не шепот, воронье карканье из самой глубины грудной клетки. Слез не было, но была беспомощность и презрение к самой себе больше, чем к Наваррскому. — Ты уже взял все, чего хотел. Отомстил мне. Утолил страсть. Поделился откровениями. А теперь убирайся в Париж, — чуть более спокойно добавила она. — Я не шучу, Генрих.
— Катрин, я понимаю, ты напугана. Я не оставил тебе выбора. Но я не лгал. У нас просто не было времени. Я знаю тебя, и... — он словно растерял свою уверенность, то нахальное и настойчивое мужское начало, которому она сдалась вчера. Сейчас Наваррский походил на маленького мальчика, каким она увидела его впервые. Конечно — никому не нравится, когда его чувства не принимают всерьез.
Екатерина потерла глаза при мысли о том, что сама только что все же признала его чувства. Даже если только в своей голове.
— Ты ничего не знаешь обо мне, Генрих, — устало возразила она на последнюю реплику мужа, ожидая яростных возражений и мальчишеского упрямства.
— Так расскажи мне, Катрин, — неожиданно тихо, серьезно и по-мужски предложил Наваррский, и она с удивлением посмотрела в его темные и полные эмоций глаза.
— Когда я была ребенком, меня заточили в монастыре. Сначала в одном, потом в другом, — словно по наитию начала она, хотя еще мгновение назад не собиралась делиться ничем из своего прошлого. — Ты представить себе не можешь, что это такое. Я росла сиротой, но у меня было все. А там я стала никем. Даже хуже, чем никем. Источник всех бед, худая, нескладная голодная девочка. Лишний рот и потомок некогда могущественных тиранов... Монахини... Они смеялись надо мной. Я знаю, что смеялись, — Наваррский прижал ее к широкой груди и потянул на ковер перед камином. Екатерина не сопротивлялась. Боль и печаль в ней, все эти годы никому не нужные, стремились наружу. — Как смеялись и те солдаты, которые явились по мою душу. Не только душу. Им было все равно, сколько мне, и я это знала. Знала и тряслась от страха, слыша, как сокрушаются стены от выстрелов и грохота пушек. Если бы та чернь пришла за мной... — Екатерине показалось, она сейчас задохнется от горечи воспоминаний и пережитого тогда ужаса. — Но я нашла в себе силы. Я остригла себе волосы, надела монашеское платье и обратилась к народу Флоренции. И он прислушался ко мне. Мне кричали слова ободрения, когда я заклинанала его остановиться... Тогда я впервые ощутила власть, даже если ничего не изменила. Но если бы я сломалась, если бы позволила страху овладеть мной, это было бы куда хуже, чем если бы мной овладели те мерзавцы, — Наваррский рядом содрогнулся от подобного предположения, и она невесело усмехнулась. Никому она не рассказывала о тех годах своей жизни. О любых годах. Это была ее тайна, ее крест. — И судьба вознаградила меня за бесстрашие. Я думала, что вознаградила.
— Франция... — одними губами прошептал Генрих и замолк.
— Да, Франция. Она исполнила мои мечты, как исполнила твои. Здесь надо уметь лишь терпеть и ждать, не теряя коварства ни на миг, и тогда ты будешь щедро одарен. Сполна. Больше, чем мог себе представить... — она замолчала, пытаясь продолжить и не потеряться в воспоминаниях. — Я получила все, но стоило ли это жизней моих детей? Мои дети... — слезы задушили ее, хотя раньше она тщательно скрывала их от других. Даже когда умирал очередной ее ребенок, она упорно смотрела в будущее, отгоняя тоску и щемящую любовь к некогда выстраданному младенцу. Они умирали и умирали, а она шла вперед, не позволяя себе остановиться ни на секунду, поскорбеть или посмеяться, повспоминать и ужаснуться. Вперед и вперед, пока впереди не осталось ничего, кроме гробов с золотыми лилиями на тяжелых крышках. И теперь она мысленно смотрела на них, сходя с ума от бессилия и умирая не от болезней, а от бесполезно прожитой жизни. Если бы она могла увидеть их еще хотя бы раз. Своих детей. Каждого своего сына и каждую дочь.
— Катрин... — Генрих успокаивающе гладил ее по волосам, позволяя сотрясаться в рыданиях у него на груди. И сейчас она знала, что он был с ней искренен и добр, как никогда до того. — Я обещаю, ты больше не останешься одна с этим, — после таких слов она ощутила, впервые ощутила — они и правда семья. Теперь семья, даже если еще вчера она не предположила бы подобного даже в самых страшных кошмарах.
— Генрих... — позвала она, и он посмотрел на нее с печалью и теплотой. Возможно, он прав, и его общество, каким бы он ни был, стало последним и дорогим подарком судьбы для нее. В конце концов, как муж он вел себя безупречно. Она могла бы ответить ему, если он действительно готов наградить ее чем-то, кроме смертельного одиночества и тихой старости в богом забытом замке.
Екатерина прижалась к мужу ближе и неловко расстегнула халат. После первой и трагичной исповеди стоило вести совсем иначе, но ей исполнилось семьдесят, и у нее не осталось времени играть по всем правилам. Поэтому она откинулась на ковер и застонала, когда муж уже знакомо проник в ее помолодевшее его стараниями тело. С ним ей было хорошо, и больше ничего не имело значения.