Воля Ада

      Мир застлан багрово-красным. Или грязно-рыжим, или коричнево-жёлтым, — невозможно разобрать сквозь плотное, мутное марево, забившее обзор.       Здесь не ощущается температура, истощённое тело не чувствует жары, даже находясь в бескрайней пустыне, оно не чувствует вообще ничего, даже само себя. Быть может, его и нет вовсе, лишь растворяющийся в нигде дух без оболочки. И невозможно понять, как давно оно бродит в тщетной попытке найти себя, ведь здесь нет времени, потому что не видно неба, сменяющего краски дня и ночи, по которым можно отсчитывать тяжкие часы.       Здесь нет ветра, но ослепшие глаза порой забивает пылью. Глаза, которые не могут понять, где земля, а где небо, и есть ли оно вообще. Кто-то задирает голову и видит собственные утонувшие в песке ступни. Мелкие песчинки раздирают кожу между пальцев и забиваются под ногти, сбивая и без того неверный шаг.       Кто-то, не выдержав, падает и целиком растворяется в песке, содрогаясь под тяжестью собственной слабости, и другой переступает через его тлеющие останки. Смрад от них забивает ноздри вместе с вонью из давно не открывающихся ртов.       Рты стонут, плачут, причитают, зовут тех, кого не помнят. Он оборачивается, чтобы увидеть их, но вокруг никого, ведь стонал он сам. Стенания смешиваются с шелестом песка и забивают уши, глушат тишиной.       И он бредёт прочь от их боли, не в силах понять, что это его боль, она ползёт следом, хватает за стоптанные пятки, царапает душу. Он пытается позвать на помощь, но тишина глушит его крик, хочет спрятаться, но не находит укрытий. И продолжает идти один в бескрайней пустыне вместе с миллионами таких же, как он.       Его запястье болит, пальцы сводит, что-то тяжёлое мешает идти, тормозит его, — и это первое, что он способен осознать. Тяжесть в руке становится точкой, на которую опирается больной разум, медленно, словно продираясь через покрытый паутиной терновник, осознавая собственное помутнение. Опора позволяет понять, где его крики, а где чужие, где верх, а где низ, что сейчас всё вокруг буро-жёлтое, но до этого всё менялось, потому что он шёл. Постепенно находит свои ноги, гудящие вскрытыми песком мозолями, свои руки, что безвольными плетями висели вдоль его сгорбленного под неясной скорбью тела. Он находит своё лицо, искривлённое безумием отчаяния, но не помнит его черт; свои волосы, слипшиеся от сухой грязи, но не знает их цвета.       Он понимает, что не знает совсем ничего, не знает, что он и кто он, потому что так желает само это место. Багряные пески шепчут о своей жажде предать его забвению, растереть в пыль. Сожрать его. Их шёпот всюду: он проникает в каждую пору, в ссадины на разбитых ногах, в царапины на обветренном теле, в трещины на пересохших губах. Он взвыл от страха, пропитавшего всё его нутро. Ему хотелось вернуться обратно в небытие, где хоть и был страх, но не до рвоты, а отчаяние было не таким, что хотелось отгрызть руку, мёртвой хваткой вцепившуюся в оттягивающую запястье тяжесть того, что не даёт ему забыться.       Выхода не было, нужно найти эту тяжесть и избавиться от неё, иначе страх сожрёт его изнутри, разделив трапезу над его телом с вездесущими песками. Человек заставил себя сфокусировать взгляд. Пелена перед глазами не хотела поддаваться, но ужас забвения придавал ему упорства и вскоре он увидел бурые барханы, что закрывали горизонт. Затем он нашёл небо, такого же жёлтого цвета, что и проклятые пески. Затем он увидел себя, нагого и истощённого. А затем её — тяжесть. Она была чёрной, и он не мог вспомнить её названия, понимал лишь, что она опасна, что она причиняет боль. Он заставил больной, исходящий в мучительных спазмах, разум вспомнить название, и оно нашлось спустя долгое время, короткое и чуждое — меч. В руках человека был чёрный меч, и он не знал, откуда он взялся и зачем он так крепко держит его онемевшими от напряжения пальцами.       Страх цеплялся за лопатки, медленно обвивал горло сухими, горячими щупальцами, и человек понял, что сдаться страшнее и больнее, чем бороться.       Он всмотрелся в меч и почувствовал её — тонкую нить, прозрачную, словно паутинка, незаметную во тьме. Потяни, и она порвётся, не отыщешь. Человек затаил дыхание, боясь оборвать свой единственный путь к спасению.       Разум бился в агонии, когда человек начал вырывать из него мысли с мясом и нервами и лепить их к хрупкой нити, чтобы выманить её создателя — хищник придёт на запах крови. Огромный паук с исходящими слюной жвалами, покрытыми редкими жесткими волосками лапами смотрит чёрными глазами памяти человека, невиновный в собственном уродстве.       Человек приманивал его, заставляя думать воспалённый рассудок. Разум корчился в судорогах, рыдал, угрожал и хобманывал, сговорившись с проклятыми песками, но под напором объятого отчаянием человека сдался и выдал единственное слово, что пряталось в нём под именем этого места.       Ад.       Слово обожгло пламенем, придушило колючими ветвями. Но человек уже был на пределе собственного страха и сквозь тошнотворный ужас смог думать дальше. За что попадают в ад? Мимо прошли, не задерживаясь, богохульство, лжесвидетельство, обжорство — меч подсказывал, что этого недостаточно, чтобы обречь душу на такие муки. Прелюбодеяние? Нет ответа. Воровство? Паук не реагирует. Предательство? Снова нет.       Остаётся одно — убийство. Паутинка задрожала, выдавая интерес твари во тьме.       Человек убил? Чья смерть могла стоить того, чтобы обречь себя на такое жуткое мучение? Кого он так люто ненавидел? Ответ был только один.       Паук вонзил мощные жвала в плоть — и убежал, с мерзким перестуком перебирая мохнатыми лапами. Уродливая тень скрылась в полоске света под дверью.       Трепеща, человек протянул дрожащую руку и толкнул заветную дверь. Поток нестерпимо яркого света подхватил его, заполнил до краёв вновь обретённым знанием о нём самом.       Человек задыхался от воспоминаний, вмиг осознав себя обнажённым юношей посреди безжизненной, враждебной пустыни, окружённый снующими вдалеке скорбными тенями, чьи крики уже не долетали до него, как и шёпот барханов, превратившийся в обычный шелест песка.       Обессилев от борьбы, человек упал на колени, уперевшись мечом в твердую землю, и задрал голову к небу, сменившему оттенок на грязно-лиловый, и глубоко вдохнул тяжёлый, но уже не затхлый воздух.       Человек понимал, что должен рассказать свою историю, чтобы закрепить вновь обретённую память, но никакого собеседника рядом с ним не было, поэтому он положил на свои колени меч и начал свой рассказ севшим от долгих криков голосом, обращаясь к чёрной глади клинка, тускло блестящей в желтоватом солнце этого мира:       — Меня зовут Маркел. Я – самоубийца.       Пески шелестели, царапали воспаленную от ветра кожу. Пески не отступали, шептали обиженно о своем голоде, обещали добраться до потерянной души, догнать потерявшего силы, наброситься и сожрать целиком, не оставив и следа на выжженной тусклым светилом земле.       Одинокий юноша не желал быть поглощенным безликой пустыней, ведь он проделал такой длинный, невыносимо мучительный путь, чтобы вернуть себе хотя бы крохи сознания. Сейчас ему было намного страшнее остановиться и сдаться, чем продолжать с болью выдирать из глубины памяти окровавленные куски себя и складывать их в единую картину того, кого называли Маркел. Ему предстояло измученным долгим беспамятством и страхом разумом выстроить заново свою жизнь, чтобы узнать, чего ради он так безответственно оборвал ее, обрекая себя на невообразимые муки там, где никак не должен был оказаться. Юноша хотел сражаться, стремясь сбросить раздирающие оковы страха, сдавившие изможденные борьбой тело и душу, но всё, что у него было — это разрозненные осколки памяти, севший от криков голос и слишком тяжёлое для него оружие.       Выбора не было. Юноша сел в песок на ободранные колени, трясущимися руками положил на них длинный чёрный меч и надрывно прокашлялся.       — Мое имя… — голос ездил и не слушался. — Моё имя — Маркел. — Юноша закашлялся, задыхаясь сухим воздухом пустыни. — Здесь больше никого нет, поэтому буду говорить с тобой, — меч в ответ тускло блеснул матовой сталью.       Слова с болью протискивались в пересушенное горло, но Маркел продолжал давить из себя сбивчивую речь. От звука его дребезжащего голоса вокруг словно становилось тише, будто шёпот песков глох под гнётом непривычных здесь звуков человеческой речи.       — Я понимаю, что должен вспомнить… себя, — Маркел болезненно нахмурился, пытаясь выловить из хаоса картинок, знаний и ощущений хоть что-то мало-мальски ценное. — Не знаю, начать с того, что я помню, или сначала. — Юноша тяжело вздохнул и вновь закашлялся от слишком сухого воздуха.       Когда он попытался пойти к началу своей памяти напрямик, то сразу почувствовал, что вот-вот заблудится в круговерти образов.       — Ладно, попробую пойти от того, что есть, к сути. — Он глубоко вздохнул и сосредоточился на первом попавшемся воспоминании. — Я помню… оживленную улицу и толпы людей. На меня пялятся все вокруг, потому что я…       Воспоминания колко щекотнули неприязнью, подстёгивая цепочку мысли, медленно, по крупинке вытесняя страх перед пустыней, заменяя возрастающим раздражением. Злость и обида наваливались жарким шерстяным покрывалом. Сотни тупых глаз на неразличимых лицах пялились на него, мерзко царапали растерянную душу, а всё потому что он…       — Рыжий… — он сам себе не верил. Такая глупость, идиотская мелочь заставляла рыжего мальчика ненавидеть каждого, кто смотрел на него. — Всё время на меня все таращились, как на экспонат какой-то. Потому что я был совсем ярко-рыжим, без единой веснушки, как крашенный. Но ведь не могло же только это… — измученный разум, подстегнутый тихими словами, нехотя просыпался, начиная думать и вспоминать. — Это не могло толкнуть меня сюда.       Пески зашипели, взвились бурой дымкой, закрывая фиолетовое небо. Маркел крепче вцепился в меч, с замиранием сердца осознавая, что раскрыл обман кровожадной пустыни. Прохладная сталь впивалась в ладони, подсказывала верный путь.       — Почему я здесь? — хриплый вопрос разогнал песчаные вихри. Тишина звоном в ушах проясняла память. Маркел прикрыл глаза. — Как я здесь оказался?       Правильный вопрос медленно превратил вкрадчивое шипение песков в мягкий шорох листвы, сухой воздух наполнился влагой и запахами леса. Маркел открыл глаза.       Он быстро шагал по высохшей без дождей грязной кладбищенской дороге, глядя исключительно себе под ноги. Механические движения удерживали волны отчаяния, позволяя взять под сомнительный контроль бушующее море горя в душе. Дорога словно сама стелилась под ноги, независимо от его желания строила маршрут, которому он покорно следовал. Маркел размеренно шагал по протоптанной многими скорбящими тропе, мысли о тяжелой утрате и бессмысленном будущем путаным потоком роились в гудящей от усталости голове в ритм шагам. Дорога сделала резкий поворот, и парень остановился. Он не заметил, как покинул территорию кладбища. Впереди виднелся небольшой автомобильный мост, перекинутый через лесистую расщелину. Маркел направился туда. Прошагав еще немного, он остановился на середине моста, облокотился на старые перила и подставил влажное от скупых слёз лицо легкому холодному ветру. Вид цветистого осеннего леса под тяжелым серым небом умиротворял мечущуюся душу привычной суровой красотой. Маркел разглядывал разноцветные верхушки деревьев, следил за редкими птицами и медленно наполнялся ощущением, что вот-вот найдёт ответ. Он опустил голову и вгляделся в пёстрый ковёр леса внизу. Листья шептали свои сказки, от мерных порывов ветра по ярким кронам пробегали волны и казалось, что под мостом течёт фантастическое море. Узор трепещущих осенних листьев гипнотизировал: протяни руку и ощутишь, какой он на ощупь, наполнишься его таинственной силой. В ушах зашумело, мир утратил четкость, сузился лишь до неспокойной глади верхушек деревьев. Резкий порыв ветра прошелся по пушистым кронам, на мгновение приоткрывая завесу, но не позволяя заглянуть под цветистую гладь. Ветер словно дразнил: подойди поближе и всё увидишь сам.       Изображение дернулось: Маркел подтянулся на руках, закинул ногу на перила. Как только под ступнёй почувствовалась опора, он оттолкнулся навстречу лесу. Дыхание выдернуло из лёгких, ледяной воздух сдавил слишком тяжёлое тело, уши наполнились оглушительным звоном. Массив листвы вмиг приблизился. Всё заполнила резкая боль от вонзившихся в тело голых веток, мелькнула земля в ковре опавших листьев, резкая вспышка, мерзкий чавкающий хруст костей. Чёрная пропасть.       Маркел резко вдохнул сухой воздух и распахнул глаза. Зрение быстро собрало картину алой пустыни. Парень задыхался, как после долгого бега, его лихорадочно трясло. Желудок скрутило рвотным спазмом, и на матовую гладь меча на его исхудавших коленях упало несколько капель вязкой слюны. Маркел коротко выругался и склонился вперед, упираясь одной рукой в песок.       — Зачем? — ужас полёта и выворачивающая боль падения глушили скорбь, загоняя вглубь сознания её причины. — Кого я потерял?       Вопросы бились в распухшую черепную коробку без единого шанса на ответ, но это, наконец, перестало ощущаться чем-то жизненно важным. Несмотря на переполняющие его боль, злость и тоску, Маркел ощущал себя странно удовлетворенным. Он прошёл длинный, болезненный путь, словно с нуля начал собирать свою жизнь и теперь чётко ощущал, что угроза прожорливых песков миновала, им больше не добраться до того, кто вернул своё «Я», пусть оно и строилось всего лишь на одном мизерном куске памяти.       Маркел тяжело дышал, пытаясь перевести дыхание, но сухой воздух сковал глотку, заставляя надрывно кашлять. Многое бы он сейчас отдал за глоток воды. Согнувшись над клинком, парень прикрыл глаза, усиленно собирая бестолково снующие мысли в кучу. Что-то подсказывало, что углубляться в дебри памяти сейчас не стоит. Разум измождён, как и тело, он едва осознаёт происходящее, и ещё одно такое погружение его скорее утопит в омуте мыслей. Лучше собрать остатки сил и понять, что ему делать дальше, потому что сидеть беззащитным посреди пустыни явно опасно. Неизвестно, надолго ли пески отступили от своего желания пожрать заблудшую душу, да и помимо них здесь должно быть достаточно угроз.       Осознание опасности растравливало страх, скручивало паникой кишки. Мысли бешено метались в онемевшем от усталости разуме, их отчаяние заполняло голову беспокойным пчелиным роем. Маркел скрипнул зубами и зажмурился, судорожно отыскивая хоть что-нибудь, способное разбить возрастающую панику. Какой-нибудь толчок, пощёчину, что угодно.       — Здравствуй, юноша, — мягкий голос свёл измождённое тело резким напряжением. На лбу выступил холодный пот, в спине словно взвели пружину, а пальцы судорожно сжались на рукояти меча. — А откуда у тебя такой меч?       Воздух наполнился напряжением в шипящей песками пустыне. Мгновенная тишина оглушила, надавила на грудь. Руки, судорожно сжимающие рукоять меча, похолодели, сердце неистово застучало в рёбра колючим сигналом опасности. Маркел через силу заставил себя сглотнуть тугой комок паники и медленно поднять голову, чтобы затравленно взглянуть на говорившего. И тут же замер, глупо выпучив воспалённые глаза.       Перед ним стоял монах.       Самый настоящий монах, в рясе, с отросшими седыми волосами и кротким взглядом блёклых серых глаз. Правая рука Маркела мелко дёрнулась, словно в попытке перекреститься. Рыжий ошарашенно вытаращился на монаха, глупо уронив челюсть, не в силах выдавить из себя и звука. Монах, в свою очередь, вежливо позволял себя разглядывать, мягко улыбаясь и предупредительно держа руки в широких рукавах на виду, открытыми ладонями вверх. Через пару минут первый шок наконец схлынул вместе с желанием немедленно покаяться во всех грехах, и Маркел смог разглядеть, что, несмотря на седые волосы и редкую бородку, у монаха довольно молодое лицо, светло-серые глаза смотрят не по-старчески цепко, а грудь крест-накрест обхватывают две чёрные цепи.       Осторожно выдохнув, Маркел нахмурился и покрепче сжал меч. Кем бы ни был этот тип — в таком месте и священник опасен.       — Твоё какое дело? — голос слушался плохо, ездил и хрипел, а тон вышел намного более резким, чем хотелось.       Маркел едва заметно выдохнул и хмуро уставился на монаха, прекрасно понимая, что сейчас не способен оказать никакого сопротивления. Да что там, сейчас парень не сможет и встать. Бессилие доводило измученный разум до бешенства, и все силы Маркела уходили на то, чтобы сдерживать себя и не провоцировать незнакомца.       Монах, на удивление, легко улыбнулся резкому ответу.       — Просто любопытно, — он говорил спокойным, мягким голосом, словно вёл ненавязчивую беседу с попутчиком. — Давно такого не видел. Моё имя Лука́, а твоё?       — Маркел, — нехотя ответил тот.       — Приятно познакомиться, Маркел, — отозвался Лука и протянул руку для рукопожатия.       Слишком дружелюбно, спокойно, просто. В висках отчаянно стучало недоверие, переполненный усталостью разум искал подвох в мирно протянутой руке, но никак не мог отыскать.       — Чего тебе нужно? — парень не выдержал.       Напряжение от встречи с неизвестным наложилось на каменную, выворачивающую усталость от пробежки по собственной памяти. В голове немилосердно шумело, всё тело сводило мелкими судорогами. Никаких сил, чтобы играть в прятки с опасностью у Маркела не было.       — Тут небезопасно, — не меняя тона отозвался монах, словно и не заметил резкого ответа. — Тебе стоит уйти отсюда. Я…       — Пошёл ты! — рыкнул Маркел, исподлобья буравя монаха воспалённым взглядом. Не хватало ещё, чтобы какой-то чокнутый сектант повёл его на заклание. — Я никуда с тобой не пойду!       — Оставь его, Лука, — внезапно раздался низкий женский голос, и из-за спины монаха выглянула чернокожая девушка.       Маркел ошарашенно уставился на её густые чёрные кудри, убранные на затылке, недоумевая, как мог не заметить такую выдающуюся шевелюру за спиной Луки.       — Брось, Мэри, — с той же мягкой улыбкой обратился к ней Лука, не сводя настороженного взгляда с Маркела. — Он же погибнет здесь.       — Обойдусь без помощи психов! — рявкнул Маркел, резко забывая про шок, стоило ему услышать нотки жалости в голосе незнакомца.       Пускай он сдохнет здесь, пожраный песками, но не позволит подобрать себя, как больного щенка.       — Злющий какой! — низкий голос раздался откуда-то справа, заставив Маркела резко обернуться. Голова закружилась, перед глазами запрыгали чёрные мушки, но он всё равно смог разглядеть, как над ним встал парень очень маленького роста. — На кой хрен он нам?       — А по-моему, он очень милый! — пропищали слева.       Маркел вновь резко развернулся и покачнулся от головокружения. Ему мило улыбалась мелкая кудрявая девушка. Низкий парень в ответ на её слова лишь закатил глаза.       — Да хрен с ним, что злой, — издевательски протянул ещё один молодой голос, и Маркел, уже не в силах ещё больше удивляться, увидел, как из тени всё ещё склонённого к нему Луки выступил длинный, худощавый парень. — Он же рыжий!       У Маркела даже дыхание перехватило.       — А ты дрищ! — с вызовом рявкнул Маркел, теряя остатки самообладания. — Есть претензии?       — Какой дерзкий, ишь ты! — ворчливо отозвались из-за спины, и на секунду обзор полностью закрыли широкие бёдра первой девицы. — Голый, на ногах не стоит, а всё туда же!       Голова кружилась всё сильнее. Незнакомые лица и голоса мелькали, как в калейдоскопе, вызывая горячую тошноту. Новые образы попросту не влезали в переполненную впечатлениями голову, отзываясь тупой болью в висках. Не в силах осознать всё, что происходит вокруг, парень решил, что лучшим выходом будет не думать и не запоминать, а плыть по течению, пока силы окончательно его не покинут.       — И впрямь! — Лука обеспокоенно выпрямился. — Мэри, у нас есть что-нибудь?       — Конечно есть! — почти оскорблённо отозвалась толстуха и вытянула в сторону руку.       Под её расставленными пальцами прямо в воздухе появилась тень. Маркел как завороженный смотрел, как мрак сгущается под пухлыми пальцами, разрастается в небольшое пятно, словно брак на кинопленке, съедая изображение. Когда тень стала непроницаемо-чёрной, девушка запустила в неё руку, словно в бездонную дыру. Парень забыл как дышать, наблюдая, как исчезают в черноте сначала пальцы, потом ладонь, запястье и локоть. Толстушка при этом оставалась сосредоточена, словно рылась в большой сумке. Наконец, она кивнула сама себе, вытащила руку, ничуть не пострадавшую от погружения в ничто, и вытянула из дыры в пространстве большой кусок холщовой ткани. Стоило последней нитке выскользнуть наружу, тень бесшумно схлопнулась, словно её и не было вовсе.       Слева зашуршали — мелкая девчонка на ходу сняла с пояса платья стальную пряжку. Толстуха расправила ткань, и девчонка ловкими движениями проделала пряжкой два ровных надреза. Полная девушка сделала шаг к застывшему Маркелу, и тот инстинктивно отшатнулся.       — Не боись, рыжий, — весело фыркнул долговязый. — Тряпочка тебя не обидит!       — Спокойно, Маркел. — Лука вновь наклонился к нему, мягко заглядывая в лицо. — Это всего лишь кусок ткани.       Парень выдохнул и замер, молчаливо позволяя набросить на свои дрожащие плечи ткань. Когда она с тяжёлым шорохом опустилась на его спину, он ожидал чего угодно. Что она его задушит, от неё слезет кожа или его перенесёт в другой мир, но ничего не произошло. Мешковина грубовато легла на сведённые напряжением плечи, создавая иллюзию защиты от щекочущих спину мелких песчинок. Лука медленно, не прерывая зрительного контакта, протянул к парню руку и под его настороженным взглядом аккуратно потянул за край ткани.       — Просунь руку в разрез, — мягко, но настойчиво предложил он.       Маркел с сомнением покосился на дырку в ткани, покрепче вцепился пальцами в лезвие меча и просунул руку в разрез. Лука кивнул, не спеша отпустил ткань и придержал для Маркела второй край.       — Ну вот, так лучше, — удовлетворённо сказал монах и ободряюще улыбнулся. — Теперь не сползает.       Маркел чуть повёл плечами, давая себе время найти подходящий ответ.       — И что? — он с вызовом поднял глаза на зависшего напротив Луку. — За тряпку я не отдамся.       Монах сокрушённо вздохнул, а вокруг возмущённо зафыркали.       — Жалость какая, — хохотнул долговязый. — А мы-то уже в очередь выстроились!       Лука мягко поднял ладонь, и голоса стихли.       — Маркел, ты ведь уже понял, куда попал? — звучало скорее утвердительно, и парень, помедлив, кивнул. Ему пришлось напрячь все силы изнывающего от переутомления разума, чтобы внять негромким словам. — В Аду очень мало душ, таких как мы, вернувших свой разум, — Маркел напряжённо вглядывался в лицо монаха, силясь понять, врёт он, заманивая беззащитную жертву в ловушку, или говорит правду. От мыслительных потуг всё сильнее тошнило и неимоверно хотелось просто сдаться, довериться мягкому голосу и уверенному взгляду мудрого незнакомца. — Пустыня полна опасностей, поэтому мы стараемся держаться вместе и всегда помогаем переродившимся душам. — Лука пытливо заглянул в покорно застывающее лицо юноши. — Я понимаю твоё недоверие, но сейчас нам нужно…       — Не успели, — грубо оборвал его низкий голос короткого парня.       Лука выпрямился и огляделся, чуть нахмурившись. Маркел тоже заозирался, преодолевая головокружение. Сначала показалось, что вокруг неестественно сгустились тени, но когда муть перед глазами спала, вязкая тёмная стена обрела фигуры людей. Нутро скрутило леденящим чувством опасности. Маркел поражённо разглядывал одноликую толпу людей, плотным кольцом окруживших его и новых знакомых. Не в силах понять происходящее, он нервным взглядом пробежал по лицам застывших вокруг незнакомцев, к которым ещё мгновение назад испытывал только устойчивое недоверие. Все они были напряжены и с некоторым непониманием осматривали толпу.       — Их как-то многовато… — озадаченно протянул короткий.       — Лука, почему они не нападают? — нервно спросила низенькая девушка.       Ответа монаха, если таковой и был, Маркел не услышал. Кто-то взял его за руку, перехватил под бок и заставил подняться. Перед глазами тут же заплясали чёрные мушки, в ушах оглушительно зазвенело, а к горлу подступил мерзкий комок. Сжав зубы, парень попытался опереться на онемевшие ноги и при этом не уронить меч. Глубокий, внезапно пробудившийся от близкой неведомой опасности, инстинкт подсказывал, что потерять оружие сейчас — верная смерть. Все остатки воли уходили на то, чтобы продолжать сжимать сведённые судорогой пальцы на жёсткой рукояти.       — Давай, парень, поднимайся, — тихонько увещевал бархатистый голос толстушки прямо над ухом. — Вот так, молодец…       Маркел с силой проморгался, всем весом оперевшись на её мягкое плечо. Из мутного тумана совсем близко выступили очертания седой головы монаха. Парень глубоко вздохнул и аккуратно потряс головой, краем сознания заметив, что остальные окружили его и толстуху, лицом повернувшись к толпе. Не в силах остановить своё восприятие на ком-то из них, Маркел сосредоточился на Луке. Тот стоял напротив спиной к нему и что-то усиленно разглядывал вдалеке, приложив ладонь ко лбу козырьком.       — Светлого неба, уважаемая! — вдруг гаркнул монах.       Зычный голос больно резанул по натянутым нервам, заставив сжать руку с мечом так, что хрустнули костяшки. Маркел прерывисто выдохнул, сбрасывая судорогу, смутно ощущая, как тёплая ладонь толстушки торопливо поглаживает его по исхудавшему боку, успокаивая. Следуя за направлением взгляда Луки, он всмотрелся в вершину ближайшего холма. На фоне грязно-лилового неба в разводах серо-ржавых облаков виднелась одинокая женская фигура. Маркел попытался сфокусироваться на ней, на что голова тут же отозвалась жалобной болью, а к горлу вновь подкатила тошнота, призывая не растрачивать силы понапрасну и сосредоточиться на том, чтобы не потерять сознание и не выронить меч.       — Отдай его мне, alba! — властный голос таинственной незнакомки прокатился сквозь толпу неподвижных, одноликих людей. Незначительное расстояние не глотало слова, позволяя различить нотки угрозы. — Он не нужен тебе!       Хватка толстухи на руке Маркела чуть ослабела, а краем глаза он смог поймать настороженные, неуверенные взгляды. В груди набух страх беззащитного, измученного разума. Измождённое тело и угасающее сознание не оставляли владельцу ни единого шанса не то что сопротивляться, даже оценить обстановку изнывающий от усталости парень не мог. Ему оставалось лишь вцепиться в бесполезный сейчас меч и доверить свою вновь обретённую жизнь абсолютно незнакомым людям. Осознание собственной немощи пожирало хрупкие остатки здравомыслия, лишая последнего шанса понять происходящее.       — А тебе он зачем? — поинтересовался Лука.       Ни толпа одноликих людей, ни напряжение спутников словно не имели для монаха значения: его тон оставался ровным и доброжелательным, словно никакой опасности для него не существовало.       — Не твоего ума дело, alba, — отрезала девушка.       От резкого голоса по толпе словно прошла волна. Люди вдруг зашевелились, медленно двинулись к ним. В круге подобрались, готовясь к сражению, Маркел различил глухой звон металла. От набухающего в воздухе напряжения становилось нечем дышать. Руки толстушки на его теле похолодели, немного отрезвляя.       — Ты, наверное, civic? — предположил Лука и как бы невзначай положил ладони на обвивающие грудь цепи. — Ни один житель пустыни никогда бы не признался, что ему что-то нужно. Ведь главный пустынный принцип гласит, — он назидательно поднял вверх палец, цепи заструились по его спине словно живые, мелодичным перезвоном смешиваясь с нарастающим грозным ропотом толпы, — если это кому-то нужно, значит и мне пригодится.       Мир взорвался движением разом, как по команде. Толпа вокруг кинулась на обнаживших оружие людей, оглушительно заскрежетал металл, воздух взрезали сдавленные крики боли. Пахнуло свежей кровью.       Тошнота с новой силой сдавила глотку от мелькающих, как в безумном калейдоскопе, искажённых лиц, рваных ран, изогнутых под неестественными углами тел. Обострённое от страха зрение вылавливало из мешанины образов то отрубленную руку, то злобный оскал незнакомого лица, то замаранные кровью черные клинки. Месиво захватывало, уносило, перемалывало даже стороннего наблюдателя, давило близостью боли.       — Потерпи ещё чуточку, пацан! — упрашивала толстушка. Её покрытые испариной напряжённые плечи едва удерживали на себе тяжесть теряющего сознания парня. — Совсем немного!       Маркел цеплялся за её голос, как за спасательный круг в море хаоса и крови. Он заставил себя понять, что толпа не достаёт их, будто девушка отталкивает врагов одной силой воли, что остальные оттеснили противников. Места вокруг стало словно больше. Грудь щекотнуло незнакомым, чуждым чувством, которому невозможно подобрать описание ослабленным разумом.       Толстушка вдруг толкнула Маркела вперёд, сбрасывая часть его веса на тощие плечи кудрявой девчонки. Парень едва успел переставить ватные ноги, чтобы не рухнуть вместе с ними в пропитанный кровью песок. Как в замедленной съёмке он видел короткого парня, за шкирку выдернувшего из толпы врагов долговязого товарища, с ног до головы покрытого кровью. Против воли Маркел сфокусировался на его совершенно безумном оскале, на испачканных кровью зубах. Из шокированного оцепенения его вывел напряжённый, тонкий голосок:       — Соберись!       Маркел через силу сморгнул, сбрасывая наваждение, и в тот же миг его оглушил пронзительный металлический звон. Взметнулись широкие рукава потёртой рясы, и вокруг сомкнулось кольцо чёрных цепей. Они стремительно закружились, отрезая их от толпы.       Воздух исчез полностью и сразу. Взор забила непроницаемо чёрная пелена, всё тело сдавило раскалённым прессом. От невообразимой силы давления пустого, как вакуум, пространства глаза почти лопались, трещали кости, грозя разорвать смятые органы. Умирающий без кислорода мозг словно разбух, заполнив голову оглушительным, нарастающим писком, сосуды на висках вспухли, едва не лопаясь.       Воздух хлынул в горящие лёгкие, как вода, заставляя задохнуться и надрывно закашлять. Желудок скрутил рвотный спазм, и тягучая нить желчи вытекла с потрескавшихся губ. Зрение не восстанавливалось, позволяя различить лишь бурую муть и размытые сизые тени. Воспалённой кожи касалось подвижное тепло, будто кто-то держал его онемевшую от боли и слабости тушу и куда-то тащил. Сквозь медленно угасающий звон в ушах Маркел различил голоса и постепенно смог даже разобрать слова.       — Какого хрена там было? Откуда столько inferus?       — Наверняка та баба их нагнала. Странная она…       — Зачем ей парнишка?       — Может, любит рыженьких.       — Заткнитесь! Дайте бедняге воды!       — Ох, точно…       Вокруг засуетились, потом кто-то аккуратно придержал Маркела за подбородок и в горло медленно полилась тёплая, с горьким металлическим привкусом, вода. Маркел, задыхаясь, принялся жадно пить, ему казалось, что вода не достигает вывернутого от тошноты желудка, сразу впитываясь в пересохшую глотку. Питьё отняло последние силы. Как только источник иссяк, парень безвольно обмяк, задыхаясь.       — Бедняга! Только очнулся, сразу через inanis протащили.       — Как бы не сдох после такого…       — Нормально всё с ним будет! Крепкий пацан!       — Ага! С яйцами! Смотри какие!       — Не хочу я смотреть на его яйца!       — Положите вы его уже в постель, сейчас отключится!       — А он в сознании?       Маркел издал булькающий утвердительный звук, чем вызвал новую волну уважительного гомона.       Неподъёмная усталость залила всё тело, затопила разум полным отупением. Множество рук бережно уложили его на что-то ровное и тёплое. Перед тем, как окончательно провалиться в бархатную пучину забытья, Маркел успел поймать за хвост несколько вялых мыслей, тонущих в омуте полусна: он не понял и малой толики того, что произошло сегодня, он даже не смог запомнить внешность спасителей и ещё… Маркел только сейчас вспомнил, как сжимал пальцами острое лезвие и не получил ни царапины.       «Я покончил с собой и попал в Ад, — мысли заплетались, смешиваясь в мутные, неясные образы из теней и крови. — Теперь мой разум бьётся в агонии и показывает всякую дичь. Так мне и надо».       Последние крохи сознания рухнули в чёрное тёплое море глубокого, больного сна без сновидений.