Под кометой

      — Сын, нам надо поговорить. — Отец в моряцкой одежде, пусть и украшенной золотым шитьем и галунами, с дорогим поясом и фамильными клинками в богатых ножнах, все равно выглядел удручающе простонародно. Капитан торговца, а не ха-шиас, брат и первый наследник Главы Большого Дома. И кожа темная, словно у какого-то рыбака или крестьянина. Во дворце дяди даже у слуг руки и лица белее.       — Да, мой хашир, — юный Гуэл-ха-Лоис, любимый племянник хашара Белой Зари Махани-шианар-Ло-Иссиах-шаэрха-Мехтабу, почтительно поклонился, красиво сложив тонкие пальцы в жесте почтения, демонстрируя все подаренные дядей кольца.       Шиа-Мехтабу, старшая дядина жена, единственная дочь покойного хашара Зеленой Ступени, долго учила юношу делать это, ловя камнями свет и заставляя самоцветы заиграть и пустить красивые отблески по белой ткани верхнего платья. Дядя бы довольно улыбнулся, но отец даже не заметил.       Он повернулся и широким шагом направился с террасы к Тропе Бесед и Размышлений. В саду Дома Ло она, красиво выложенная изображающей змеиную чешую галькой, прихотливо вилась меж низких фигурно постриженных кустиков карликового золотого кипарисовика.       Дядя заслуженно гордился своим садом. И ха-Гуэл мог назвать все семижды семь трав, трижды семь цветов и столько же кустарников, а так же семь видов деревьев, высаженных без повторений группами трижды по семь, что его образуют. Он мог объяснить по канону Ухтиара, почему для Рощи Уединенной Беседы нужны ландыши и тис, а для поляны Тайного Свидания обязательны розы и овсяница, а лаванда и мелиса свидетельствуют о безупречном вкусе женщин Дома Ло.       Отец даже не пытался изобразить приличествующую гуляющему в домашнем саду ха-шиасу созерцательность. Он шел быстро и, стоило дорожке несколько раз повернуть, демонстрируя идущим их одиночество в саду, заговорил:       — Мой брат говорит, ты охотно и прилежно учился и освоил все необходимые юноше из нашего дома науки, это так?       — Да, отец! — обрадовался похвале прилежный юноша, но, вспомнив о приличиях, тут же взял себя в руки и почтительно поправился: — мой хашир.       — Это хорошо. Что ты умеешь?       — Мне известны семь главных основ искусства приготовления, угощения и приятия трех главных напитков, о мой хашир. Я знаю, как сделать напиток беседы напитком бодрости и напитком отдохновения, я могу приготовить чай для господина, для равного и для женщины… — Отец коротко кивнул, обрывая рассказ и требуя перейти к следующему из семи важнейших искусств, что отличают ха-шиаса от простолюдина.       Пришлось подавить досаду, напомнив себе, что отец в своих странствиях вынужденно довольствуется извращенными напитками и жестоко воскрешать знание, что благородный дар золотых листьев должен заливаться только свежей родниковой либо утренней дождевой водой, отцеженной сквозь серебряное сито с углем трех священных деревьев, поющей свою песню для каждого цвета листа…       Ха-Гуэл окинул взглядом облачное, предзакатное небо, собираясь с мыслями. Если отец желает слышать кратко, почтительный сын обязан подчиниться:       — Учитель Ха-Гаррой позволил мне познать искусство садовых дорожек, а мастер красоты слова Ха-Элентур и шиа-Мехтабу научили меня стихосложению и каллиграфии.       — Каллиграфия — это хорошо, — отец кивнул, на этот раз удовлетворенно. — А как у тебя с фехтованием и верховой ездой?       — Мастер клинка Турен-Ха-Ферран хвалил меня… — с подобающей скромностью опустил глаза лучший ученик самой дорогой из столичных школ.       — Да, тэнк Турен неплохой рубака, — отец впервые улыбнулся. — На конюшню моего брата, уверен, тоже можно положиться.       — Благородное искусство охоты знакомо мне, — Гуэл склонил голову.       Отец совершенно игнорировал подобающий тон уважительной беседы, и молодому ха-шиасу оказалось сложно выдерживать его в одиночестве, с дядей и его женами, со слугами Дома Ло, с учителями все получалось само собой. С отцом же хотелось забыть обо всех подобающих члену высокого дома приличиях и заговорить точно какой-то простолюдин. А то и взять его за руку и запрыгать вокруг, выказывая чувства, будто невоспитанный малолетний сын матроса, кидающийся на шею родителю с воплем: «Батька вернулся!»       — Что ж… Знание о садах и сочетании узоров на подносе и кофейнике, возможно, не окажется бесполезным, но сейчас важнее, что ты владеешь клинком и пишущим стержнем и не упадешь с коня. — Отец присел на скамью Созерцания, но даже не сделал вид, будто погрузился в размышления, а жестом указал сесть рядом. — Дядя уже говорил с тобой о предстоящем тебе деле?       — Нет, мой хашир! — Гуэл-ха-Лоис с горячностью вскочил со скамьи.       Дядя не то что бы совсем ничего не говорил… Он, действительно, не сказал прямо.       Но, когда на последнем Большом Приеме во Дворце Владетеля Делуга юный Гуэл сопровождал его и во все глаза смотрел на стоящего у трона Недостойного Сараджа брата-предателя, отрекшегося от Дома и семьи ради Владыки-захватчика и его иноземных хозяев, дядя коснулся его руки, произнеся: «Я разделяю твой гнев и твою скорбь, однако я рад, что злосчастный рок, исторгший твоего брата из Семьи и принудивший к неподобающим занятиям твоего отца, миновал тебя и мы воспитали тебя достойным наследником наших великих предков». А после представил хашару Дома Хансой, назвав: «Нашей надеждой, что поможет Хвостатой Звезде избавить Делуг от Бесхвостой Твари и вернуть благословенные времена Подлинного Закона».       Поэтому сейчас юноша порывисто преклонил колено и, сложив руки в жесте покорности, коснулся лбом ноги отца и старшего, из присутствующих здесь и сейчас, родича. Поднял голову и, прямо и честно глядя в лицо своему господину, страстно, на грани приличествующего, произнес:       — Но я всей душой жажду быть полезным Дому Ло и моему хашару, мой хашир! Я сделаю все, что вы повелите! Располагайте мной! Я готов!