Падающие звезды

             — Моя Роза, как близко небо…       Подоконник, окно открыто, а вокруг — темнота и звезды. Еле видно два силуэта, два лица, обращенных в профиль к бесконечной искристой ночи.       — …словно пальцами дотянуться я могу и звезду любую подарить тебе для заколки.       — Нет, не надо, мой Принц, не трогай, вдруг она упадет, погаснет? Вдруг важна она для кого-то? Заменяет кому-то небо? Я ведь помню, как это больно, когда солнце, источник света, метеором умчалось в космос… Не тянись — вдруг звездой летучей снова станешь ты, как однажды.       — Я был молод и глуп, и кстати, ты сама «уходи» сказала…       — И «люблю тебя» перед этим. Я люблю… повторю и ныне.       Оборачиваются друг к другу два лица, в темноте не видных, загораживают созвездья, своей тенью свет вычитая.       — Я любил тебя, моя Роза. Я к тебе возвращался в мыслях каждый день. Каждый шаг — к тебе был. У Географа атлас мира я читал — но искал другое, то, что там не укажут люди, эфемерное твое имя. Проходил мимо тысяч прочих роз — и знал: ты неповторима. Расставался навек с друзьями, чтобы встретиться вновь с тобою.       — Это так на тебя похоже. Ты всегда ото всех уходишь. От меня, от друзей… Приручишь, смотришь в душу лучистым взором, выворачиваешь нутро нам добротой, а потом бросаешь. Помнишь Лиса? Тот рыжий малый, что за «цыпочками» гонялся и от копов сбегал? И где он? До сих пор ни жены, ни дома. Что отдаст он другим, коль сердце он оставил в твоих ладонях? Так и мается по борделям, выбирает брюнеток, рыжих, ведь блондинки с тобою схожи и не страсть, а тоску в нем будят. Он учил тебя видеть сердцем, сам ослеп, поглядев на солнце — ты затмил ему все на свете. Слишком яркой ты был звездою.       Два лица склоняются долу, тяжело им держать молчанье. Под ногами миры искрятся, под ногами огни, как море, бесконечно текут волнами, и как будто их рокот слышен.       — Помнишь Летчика? Ты уверен, что его самолет поднялся? Ты не видел, ты спасся первым. Но сперва вы делили звезды, на двоих бесконечность неба разменяли по злому курсу: тебе — воду и скрип колодца, а ему — только смех-бубенчик. Ты напился воды и дальше сделал шаг. А ему что делать? Утром встала звезда другая, хохотала над ним в зените, иссушила, сожгла лучами. Под прожектором солнца стоя, что он видел? Наверно, искры замелькали перед глазами (обезвоживанье — не шутка), словно звездочки, означая, что конец его уже близок. Искры тоже смеялись тихо и кружились метелью белой. Слишком яркой ты был звездою. Как комета, мелькнешь на своде — не успеть загадать желанье, чтобы ты навсегда остался…       — Прекрати выпускать колючки! Моя Роза, мне тоже больно. Да, я многих оставил, но лишь для того, чтоб к тебе вернуться. И вернулся — теперь навечно. Где-то там я глядел под купол и искал Бэ шестьсот двенадцать. Миллиарды лучей тянулись из чернильного мрака, звали: «Я звезда твоя! Я! Поверь мне!» Но твой голос я слышал сердцем, дотянулся… И вот я рядом.       Двое вновь друг на друга смотрят, в темноте различить пытаясь целый мир в черноте зрачковой. Ничего, кроме звезд, не видно, но двоим и того хватает. Или нет? Шорох вздоха, голос.       — Ты со мной, мой принц. Только звезды далеко, их лучи веками в пустоте к нам летят. Быть может, когда голос их нас достигнет, эти звезды уже погаснут…       — Умоляю, не надо грусти, на пути мне ее хватило. Быть кометой так одиноко. Я фонариком стать хотел бы и светить тебе потихоньку, даже если никто не видит.       Два лица — две безликих тени, силуэта — все ближе, ближе, две ладони соприкоснутся, два дыханья в одно сольются в невесомости, дымкой выдох закрывает уста и дальше остается висеть во мраке, когда двое двумя вновь стали.       — Словно лед твои губы, Роза…       — Да? Не знаю. Давно привыкла. Раньше жило внутри тепло, и все, что вне, ледяным казалось.       — За тепличным стеклом ты мерзла?       — Да, конечно. Когда одна ты, когда некому взять за руку, рядом сесть, подышать на пальцы, в шарф укутать, обнять… И шарф ты взял с собой, а меня оставил, как растенье, в стеклянной клетке.       — Ты прости, глуп я был и молод. Но всегда я хотел вернуться.       — Ты вернулся… Как это было? Ты нашел то, за чем вернулся?       — Я нашел тебя, моя Роза. Я вернулся с охапкой лилий, я поднялся на лифте, отпер дверь с табличкой (три цифры, буква), распахнул окно, сделал чаю. Я поставил цветы в ведерко (обязательно купим вазу!) — но, конечно, ты их красивей.       — Ну, а я что тебе сказала?       — Что сказала?.. «Привет»?… Не помню. Если в прошлое оглянуться, там темно и не светят звезды. Темнота и приторный запах, запах лилий, пыли и…       — Тлена? Твоя роза увяла, помнишь? Нет? Ах да, ты забыл, наверно, чтоб отчаяние не сломило.       Тает дымки клочок меж ними. Чернота между звезд мелеет, как морской отлив, обнажая то, что скрыто водою было. Вместо звезд проступает город, фонари и чужие окна запятнали лицо тенями.       — Моя Роза, но ты же рядом!..       Устремились навстречу пальцы — но стекло, а не плоть встречают. Отраженье в оконной раме покачнулось, потом исчезло. Бьет стекло холодком, как током, ледяною иглой под ребра. И чем ужас чернее в сердце, тем яснее воспоминанья.       — Но твой голос…       «Мой Принц, твой голос. Голос совести из-под пепла. Я лишь призрак, я твоя совесть. Ты покинул меня когда-то, но теперь я с тобой навеки. Лепестки облетели, правда, но шипы впились — не достанешь. В кулаке их сожми покрепче, это всё, что тебе осталось».       — Бедный Принц… — сзади слышен шепот, металлический звон, шуршанье. Из потемок жилья пустого — желтый взгляд человека в черном.       — Мне так жаль тебя, — шелест ближе, рой теней за спиной толпится. — Эта жизнь, как гранит, жестока. Ты так слаб, но помочь я в силах. Я излечиваю все раны, я любые решу загадки…       На ладони в змеиной коже шприц протягивает с забвеньем.       –…Я их попросту отменяю. Закатай рукав и не хмурься. Лишь один ледяной укус, и боль пройдет, и ты снова с Розой. Навсегда — пока я с тобою.       На предплечье, тонком и бледном, россыпь точек темнеет — карта неба звездного в негативе.       — Змей, ты был уже здесь?       — Конечно. Я ведь продал тебе забвенье, а лекарство мое, как видишь, эффективно. Давай же руку.       — Подожди…       Голова в короне золотисто-пшеничных прядей озирает свои владенья. Комнатушка, обоев зелень, пять на пять шагов, подоконник, за окном стоэтажный город в сыпи ламп, фонарей, рекламы… Ни одной звезды настоящей.       «Глазом главное не увидеть. Знаю, зорко одно лишь сердце». Он, зажмурившись, смотрит, смотрит — видит лишь пустоту и блики. По щекам покатились искры — отраженья огней во влаге, звездопад, никому не видный, след невыполненных желаний.       — Моя Роза меня кометой называла, звездой в полете, и была права. Моя Роза, я к тебе обещал вернуться, я сдержу свое обещанье.       Выпад черной змеиной кожи, но ладонь пустоту хватает там, где был силуэт в короне. Ускорение девять и восемь, шестьдесят этажей до встречи.       Желтый взгляд вниз скользит, но тщетно: меж теней и огней не видно на таком расстоянье тела. Те, кто ползает, близоруки.       На лице острый серп улыбки: облизнется — язык разрежет, раздвоит… Нет, не раздвоился.       «Что ж, прощай, глупый принц. Я вышел победителем. Я проверил: больше звезд на земле не сыщешь. Не напомнит никто мне больше, что летать, а не ползать можно, не душить, а светить кому-то. Я убил тебя, моя совесть».       Человеку с холодной кровью не по нраву открытость окон; тянет руку в перчатке черной из шершавой змеиной кожи, закрывает плотнее створку, отраженье свое встречает. Отраженье сверкнет глазами, растворится в крови ознобом, вздохом ветра на ухо шепчет: «Нет, мой Змей, я с тобой навечно».